CO2

      Бретт перехватывает левитирующую в воздухе металлическую трубу и заносит ее над головой. В мыслях молоточки и инородный скрежет. Это неправильно. Не прикольно. Не смешно и не круто. Не смешно и не круто становится тогда, когда стальная деталь, рассекая воздух прошибает плоский лоб, окропляя рукава бомбера красным. Красным? Бретт отбрасывает арматуру в сторону и бьёт кулаком. Оно ни к чему. Оно незачем. Оно — бесполезно. Бесполезно. Хэнд бьёт до тех пор, пока костяшки не начинают саднить, пока тошнота не подступает к горлу. Пока чье-то лицо не растворяется в мутном месиве. Человек не жив — да и вряд ли когда-то жил по-настоящему. Бретт мертв — и мертв где-то внутри. Под грудью зелёная клякса, а в сердце — сухой лед. Если бы он знал, сколько в нем градусов, он бы погрузил в него конечности по локоть, пока не оставит их там же — в сухом льде. Он видел фильм, где мужчине засовывают руку в окно скорого поезда — снаружи смертельный мороз. Мужчине отрубают руку. Она разлетается по полу. Толпа молчит. Бретт забыл, как называется этот фильм — да и вспоминать, в общем-то, не хочет. Кисти дрожат от холода, с них капает грязь. Руки рассекает сияние цвета «лайм», а перед глазами молоточки. Его бьют под дых, перед глазами все те же молоточки. Он не двигается с места и подбирает что-то с земли. Оно мягкое и скользкое — как индейка на день благодарения. И, возможно, как мокрая туалетная бумага, всунутая за шиворот.       Если бы Бретта попросили описать, что он сейчас чувствует, то он бы ничего не ответил. И потом он бы тоже ничего не ответил. И вряд ли будет откровенничать с тем, с кем откровенничать бесполезно. Хэнд кидает в сторону раздражителя мягкое и скользкое — оно похоже на вздувшуюся грыжу на мяче. Мягкое и скользкое смешно растекается по женскому лицу. Женщина кричит. У нее хороший макияж, интересная укладка и удивительной красоты серьги-кольца. У сестры были длинные, светлые волосы. В 14 лет она стала носить серьги-кольца и воровать мамину косметику. Бретт смеётся и встаёт на ноги. В голове счёт до ста — от одного до ста. В лёгких — 10, в костях — 54, в голове — 0. Бретт устает считать и поднимает руки вверх. Совсем не смешно. Не прикольно и не круто. И совсем без дурацких отсылок. Бретт сжимает горячее, женское горло и слышит треск — не в жизни, в голове. Что-то сломалось, как ломалась бейсбольная бита в восьмом классе. Что-то рушится, что-то ломается, а что-то меняется. Жизнь — это перерождение, а смерть — это цикл. Уроборос кусает себя за хвост, а Бретт прячет от школьной медсестры побои. Он живёт в цикле — все встаёт на свои места, когда лёгкое тело с глухим стуком падает на асфальт. Тело распласталось звездой. Шея потемнела. Цикл завершил свой круг, а Бретт закончил считать — до ста. У Хэнда все еще числа черед глазами — потому что их, вроде, бесконечно много.       Бретт снова смеётся, но понимает, что этот смех ему не принадлежит — в этом теле он никто. Он — пустышка, ошибка вселенной и тот самый 1 процент из 99. Все рвется и рушится — и женский организм не вечен. Способность подарить жизнь — игра в бога. Но мать сыграла в деву Марию, а отец — в ничто. Бретт Библию не читал и аналогию приводит лишь в шутку. Он не был чудом — он был никем. Уроборос кусает себя за хвост, пока люди молятся о том, чтобы опуститься ещё ниже. Потому что человеку, у которого нет ничего, терять нечего. Бретт ничего не чувствует — не чувствует и тогда, когда плечо начинает щемить. Это перестает быть не смешным. Это просто меланхолия. Нож попал не туда — потому что Бретт, идиот, может двигаться, уворачиваться и хотеть жить. Потому что он все ещё хочет жить как нормальные люди. И хочет есть вредную еду, запивая кляксы с масляного фритюра теплой содовой. Хочет вырасти — и хоть ему уже за 30, чувство неправильности происходящего оглушает, болит. Если бы органы имели достаточное количество нервных окончаний, то люди бились бы в агонии. Видимо, Бретта это не касается. И никогда не касалось. Лёгкие болят — за жилеткой синяк в форме бейсбольной биты. Брат смеётся и ударяет ещё раз — Хэнд уже не помнит, как конкретно, но получилось точно в сердце. Он вспоминает про нож, когда вынимает его из чьей-то, непропорционально широкой для человека, груди. На Бретте лица нет — ещё белее можно стать только предварительно обмазав рот штукатуркой. Или корректором. Он легковоспламеняем — если вылить достаточное количество на волосы, то можно их поджечь. А если заставить проглотить, то горечь прокатится по стенкам пищевода. А если попытаться поджечь проглоченный корректор, то ничего не произойдет — и Бретт, почему-то, об этом прекрасно знает.       Он слышит, как нежно трутся друг об друга на рыболовном крючке черви. Отец не увлекался рыбалкой — он очень любил охоту. В гостиной висела голова благородного оленя, а на его рога падали языки пламени. У отца было ружье — начищенное до блеска, стояло за позолоченной витриной. Иногда Бретт смотрел на него и думал, что будет, если отец передумает и перестанет терпеть его существование. Все нематериальное — материально и наоборот. Бретт не верит в Бога, потому что молитвы не всегда приносили спасение. Он не возлагает на плечи всевышнего всё — единственное, что хочет Хэнд — это жить. Не как растение, не как псих в дурке, а как человек. Он имеет право быть человеком, и он знает, как это доказать. Черви перестают извиваться. Это удивляет. Удивляет и то, что их слишком много — они большие, слегка плоские и из них сочится мякоть алоэ. Бретт не верит в сверхъестественное — потому что считает, что жизнь вокруг либо шутка, либо сатира. Либо испытание. У людей нет права выбора, потому что за них решают другие. Из бокала в бокал — как терпкое, французское вино. Черви дергаются, и, кажется, кричат. Но черви не умеют кричать, потому что рта у них нет. Хэнд разрывает мягкие, дышащие нити. Во рту — глюкоза, в голове — кровь, а в сердце — зеленая брешь. В центре куртки пятном пылает токсичный отход — так и надо. «Nostalgia Max» не возвращает прошлое — он ускоряет будущее. Бретт жалеет, что доза токсина в его организме не смертельна. И продолжает смеяться. Рыжие волосы щекочат шею — у него прекрасная укладка. Он был таким хорошим человеком. Он был таким хорошим другом. Щупальце лопается. По кисти стекает мякоть алоэ. Бретт смешивает внутренности существа с человеческой кровью. С открывшимся желудком и подвздошным кишечником. На картинке кровь черная, но в реальной жизни — ярко-красная, как вечерние тени для век или спортивная футболка с цифрой «7» на спине. Он не псих, но пробует человеческую кровь на вкус. Он ничего не чувствует, потому что сейчас незачем что-то чувствовать. Со рта капает. Слюна. Кровь. Мякоть алоэ. Бретт не помнит, как на его пальце оказался отпечаток от помады цвета «темный нюд». У Бретта в голове числа, Уроборос, Бог, детство и семья.       У Бретта в голове отец и старший брат. У Бретта в голове школьный коридор и грязный бачок. У Бретта в голове воспоминания — и они невыносимы. Пока ты в прошлом — все остальное в настоящем. Отец хватает голову Хэнда и бьет его об край столешницы. Мать сжимает кулаки и плачет. Бретт тоже плачет, но гораздо громче — кричит и просит перестать. Отец пропадает — пропадает, как всегда. В его распоряжении целый особняк — неслыханная роскошь. Приставки и мультфильмы. В особняке служанки и дворецкий. В голове — цифры. В голове — мама, а в руках — волглые глазные яблоки. Он не перестает бить. Не перестает сжимать органы. Они не пульсируют, не пульсируют как раньше, и Бретта это злит. Он обижен, он расстроен, а в голове все тот же счет. От одного до ста. Метроном отстукивает 150 ударов в минуту, Бретт пытается отколоть человеческое ребро с помощью куска арматуры. Оно гнется, трясется. Бретт давит — ничего не выходит. Он рычит — рычит по-звериному, агрессивно и больно. Бретт хватает человека за коротко остриженные, черные волосы и бьет, стенает, пытается содрать кожу. У Бретта в голове — бейсбольная бита и 3 подростка, в руках — камень, а в сердце — нож.       Отчужденность и пустота. Если бы Бретта попросили описать, что он сейчас чувствует, то он бы сказал, что опустошенно. На ночь мама читала сестринскую элегию. Сестра жалуется, что мать не разрешает ей гулять с парнями. Сестра жалуется, что ей больно и одиноко. Мама говорит, что все пройдет — они вырастут и укусят себя за хвост. Бретт отрывает от шеи женщины кусок ткани. Кожи? Женщина мертва и выглядит, как африканская богиня. У нее серьги-кольца, тонкая талия и пустое лицо. Бретт рычит. Он забыл о зеленом пламени, забыл обо всем. Забыл, насколько месть — коварное чувство. Забыл, насколько месть схожа с жестокостью. Бретт кусает себя за хвост.       У него онемели руки. В детстве он рисовал на запотевших окнах квадраты и ставил в центр фигуры точку. С точки стекали острые капли. Изо рта Хэнда непрерывным потоком течет «Nostalgia Max», и только потом Бретт понимает, что его рвет. Он сплевывает химикат рядом с лохмотьями чужого лица. Руки онемели, потому что Хэнд опустил их в сухой лед. Конечности онемели, потому что у Хэнда подскочило давление, а руки по локоть в крови.       Его бьют — нет, не бьют. Обволакивают густым неоновым дымом. Бретт сопротивляется. Бретт возносит руки к небу и падает на асфальт. В голове — числа, во рту — глюкоза, в хвосте — пустота. Перед ним женщина — она дрожит. Она дрожит, когда Хэнд берет в руки нож. Она проиграла — и она это понимает. Больше некуда идти. Ты здесь, навсегда — вместе с ностальгией, меланхолией. Анемойя. Ты проглотишь химикат, ты проглотишь человеческую кровь и раскидаешь останки по всему земному шару — чтобы не нашли. Ты умрешь так, если бы опустила руки в сухой лед. Улыбаясь. И улыбайся, ведь завтра не наступит. Смейся, ведь вчера никогда не существовало. Женщина просит у кого-то прощения. Бретт сжимает ее горло, заставляя открыть рот — за спиной левитирует бочка с токсинами. Женщина просит прощения и закрывает глаза — не плачет. Смирилась. Хэнд не понимает. У женщины знакомое лицо, знакомые глаза и знакомый, сиплый кашель. Женщина слаба — она ужасно худая и легкая. Бретт берет нож и заносит его над грудью женщины. Лезвие — сухой лед, Уроборос, числа, семья, отец, брат, мать, ностальгия и дурацкие отсылки. Рейган кричит и ее тело готовится к удару.       У Бретта в голове туман. Он не чувствует ни чисел, ни холода, ни хвоста. Хэнд не встает с колен, у Хэнда воспоминания и меланхолия. У Бретта в голове больше нет чисел — он забыл их названия. У Бретта в голове нет змея — потому что змеи так долго не живут. У Бретта в голове нет льда — потому что ему донельзя жарко. Он не поднимает взгляда — он смотрит на светящиеся руки и забывает о прошлом. Бретт кричит, и кричит так громко, что в ушах набирает оборот гул. Бретт плачет и хватается за голову. Бретт дрожит и смотрит на кассету в поясной сумке. Бретт плачет, и плачет так сильно, что в мозгу восстанавливает свой ход метроном. Рейган закрывает лицо руками и дышит.       Потому что плакать с ножом в сердце не очень удобно.