— почему одна?
от хисына пахнет вишнёвым коктейлем и сетчатой сиренью — веточка торчит из нагрудного кармана рубашки в клетку. он улыбается, и глаза его светятся счастьем.
из дома, в котором играет музыка и все танцуют в картонных головных уборах, сейчас захотелось выйти особенно сильно: от духоты и сладких духов одноклассниц голова идёт кругом. на улице не особо легче, но явно свежее: ближе к вечеру поднимается ветер. мягкий и свободолюбивый, он раскидывает прядки волос по высокому лбу хисына, и тот щурится. где-то в горизонте утопает солнце, оставляя на небосводе мокрые разводы апельсинового сока, который ты неспеша тянешь через соломинку.
последние лучи нехотя красят всё в оранжевый и помогают хисыну скрыть захмелевший румянец на щеках. он пританцовывает вместе с колосьями находящегося чуть поодаль от вас поля, и браслеты на его руках скачут туда–сюда. у него на губах спирт и вишня.
— а с кем мне быть? — твой голос хисыну слаще всякого мёда. он смотрит в горизонт и кладёт ладони на твои плечи, подпевая песне. ты оборачиваешься и видишь, что блёстки на прикрытых веках хисына остались смешными полосками.
— не знаю, народу тут выше крыши. но если тебе из них вообще никто не нравится, то со мной. я не против.
ты замираешь под его проницательным взглядом и разжёвываешь для себя озвученные слова. хисыну от твоего озадаченного лица необычно весело, и он аккуратно наклоняется к твоей трубочке. он немного пьян, поэтому движения его смазанные и совсем ленивые: он случайно ударяется своим лбом о твой и не перестаёт улыбаться. количество сока в стакане уменьшается с частотой игры кадыка хисына, а солнце с его радужек глаз прыгает в твои. на ваших носах запах друг друга и последний экзамен с приближающейся летней сказкой.
— джейк обидется, если мы не попробуем его фирменную пиццу, — хисын выпускает белую трубочку изо рта, но не отстраняется.
его дыхание неожиданно тяжёлое и горячее-горячее, прямо как первая любовь; от жара на щеках не спасает даже заботливый ветер. хисын ловит губами твой тяжёлый вздох, пока ладони убирают волосы за уши. он невзначай прижимается к тебе, оставляя коктейльный след, и губы тут же щиплет от жажды — почему-то хочется ещё.
хисын тянет тебя за особой через порог.
коронованный картоном джейк танцует где-то между гостиной и бабушкиной кухней: стены нет, оно и к лучшему. в его правой руке кусок знаменитой пиццы, половину которого бессовестно откусывает сонхун и запивает всё спрайтом. ни–ки рассказывает кому-то про то, что лучше не верить его пьяным друзьям и чью обувь лучше спрятать в рюкзак, пока чонвон с джеем в кучке старшеклассниц играют в уно. сону с головой на плече сестры сонхуна пытается переключить песню на старом ноутбуке.
всех слепит закатное солнце и ужасно весёлый хисын, который усаживает тебя за небольшой стол с напитками и пиццей. сам приземляется рядом и долго смотрит на твоё лицо, прежде чем спрашивает до смешного тихо:
— хочешь попробовать самый вкусный в своей жизни коктейль?
ты пытаешься читать по губам, но ловишь себя на том, что не можешь устоять —
их бы только целовать.
— что?
он улыбчиво наклоняется ближе и
случайно прижимается губами к твоей щеке в попытках достичь уха:
— коктейль, говорю, хочешь?
его пальцы поддевают серьгу в ухе, и он пьяно смеётся, не отстраняясь ни на сантиметр.
видит, как стремительно твоё тело покрывается мурашками, и роняет голову в изгиб шеи.
— не волнуйся, я могу выпить с тобой.
хисын чувствует твой нерешительный кивок и отдаляется, принимаясь колдовать фужерами и стаканами. ты видишь, как остатки апельсинового сока разбавляет водка и вишнёвый сок и то, как умело хисын ворует оставленных ни–ки засахаренных мармеладных червяков, бросая их прямо в жидкость. он мешает всё трубочкой, откидывая её в раковину после, и переливает половину содержимого в картонный стакан со снеговиком. ему, пьяному, танцующему в засыпающем солнце, окрылённому, со стёртым тинтом и блёстками по всему лицу, хочется верить. хисын знает, что твои отношения с алкоголем всегда были натянутыми, поэтому миксует всё так, чтобы высокий градус невозможно было уловить. его рубашка с коротким рукавом липнет к сладкому телу, пока он взъерошивает копну недавно окрашенных волос.
— предлагаю на брудершафт! — восклицает хисын, локтём поддевая проходящего мимо сонхуна в картонных очках.
— да, — неуверенно отзываешься ты, поднимаясь с нагретого места на стуле.
— молю, только не при мне, — сонхун голодно цепляет рукой пиццу, пока внезапно появившийся джейк садится рядом с ним и хитро улыбается.
хисын показывает сонхуну язык и щебечет тихое
"зануда ты, пак сонхун", прежде чем подойти ближе.
ты растерянно смотришь на джейка и скривившегося фигуриста до тех пор, пока хисын пальцами за подбородок не поворачивает тебя к себе. он видит испуг и стеснение, успокаивающе оголяя все тридцать два. аккуратно скрещивает ваши правые руки и спрашивает так, чтобы услышала только ты:
— готова?
джейк кусает губы и выглядит очень подозрительно.
хисын, так и не дождавшись ответа, обвивает кистью твоё запястье и ужасно растягивает глотки, смотря прямо в твои глаза. ты, следуя его примеру, опустошаешь стакан тоже. вкус расплывается по языку, и что-то крепко-сладкое заставляет жмуриться до искр из глаз. ты ставишь стакан на стол и рукой опираешься о плечо хисына, не решаясь пропустить коктейль из щёк — внутрь. хисын также ставит стакан и кладёт ладонь поверх твоей. капли сахара с мармелада снегом переливаются на твоих губах.
джейк выглядит очень подозрительно! и громко-громко осведомляет о том, что—
— после такого, кстати, в губы обычно целуются.
—чег... — обломок вопроса остаётся под терпеливым поцелуем хисына.
его губы поочерёдно исследуют твою верхнюю и нижнюю; жалят, обжигают. он аккуратно притягивает тебя ближе, руками обнимая талию. его язык сладкий, как мармелад ни–ки, а дыхание оглушающе–сбитое. где-то сбоку сонхун встаёт из-за стола, но хисын не позволяет тебе отвлекаться: его руки прижимают вплотную к себе, а сирень щекочет ключицы. ты отвечаешь, и тогда хисын поднимает тебя за бёрдра, рукой отодвигая всё стоящее на столе и усаживая тебя на поверхность. ты чувствуешь, как зацелованные губы начинают пульсировать, а перед глазами всё плывёт от нехватки кислорода в лёгких. хисын это чувствует тоже, поэтому отстраняется и падает в твои руки, невесомо прислоняясь остатками страсти к уголку твоего рта. он приводит дыхание в норму, стабильно согревая кожу на плече. его левая рука пишет пятью пальцами слова любви между лопаток, пока правая всё ещё по-хозяйски покоится на талии. ему страшно, стыдно, неловко; он боится отпускать, потому что думает, что ты рассыпешься ртутью перегретого градусника и пропадёшь навсегда забытой звездой в далёкой галактике, но он такой пьяный, радостный и счастливый, что не может не посмеяться в лицо своих страхов. ты обнимаешь его в ответ, целуя куда-то в висок, и он отзывается сиплым гортанным стоном, стискивая тебя ещё сильнее.
— не всегда так, конечно, но ладно, — джейк допивает чьё-то шампанское и закусывает пиццей.
— это тоже круто.
все умолкают.
в небольшом доме бабушки джейка, там, где все танцуют в картонных головных уборах в честь непонятно чего, ноутбук окончательно умирает, а народ давится духотой в воздухе. десятки пар глаз ощущаются довольно тяжело, поэтому хисын сильнее зарывается носом куда‐то меж твоей ключицы и шеи.
— да побрали бы вас все черти, серьёзно, — сонхун хлопает экраном ноутбука и достаёт из рюкзака колонку. в тот же миг музыка начинает играть снова, и всё вокруг будто возвращается к жизни.
джейк радостно смеётся над фыркающим сонхуном и уже танцует с пиццей в правой руке между гостиной и кухней, загребая его поближе левой.
джей проигрывает чонвону, а ни–ки жалуется сону на утопленный в коктейле мармелад. сестра сонхуна тяжело вздыхает.
—
у тебя незаконно сладкие губы, — бормочет хисын и оставляет сирень за твоим левым ухом.
—
а ещё ты мне, вроде бы, — он отлынивает от тебя и прикрывает красные щёки ладонями.
—
нравишься.
и, наверное, у последнего экзамена и тёплого окончания мая вкус вишни и мармеладных червяков.
наверное, приближающееся лето ощущается первой взаимной любовью и первым пьяным, долгим и нереальным поцелуем, от которого подкашиваются ноги.
