***
Двадцать пять лет, как казалось Юн-хо, хороший возраст для материнства. Уже не нужно прогулок допоздна, шумных праздников, говорливых подруг. Только спокойствие родного дома, запах цветочного чая и сладкое посапывание наконец утихомирившегося сыночка. Не хватало лишь Гюн-тэ, уставшего после трудового дня, но донельзя счастливого, пылкого. Клюнет жену куда попадет — и на боковую. Этого, конечно, не доставало в последние дни. Юн-хо проводила генерала Клана Земли неделю назад. Провинция Кин подвергается частым набегам со стороны Южного Кая, присутствие господина там жизненно необходимо, но отчего-то женщина какие сутки не находила себе места — все металась по замку Чишин, пытаясь заняться хоть чем-то. Тариги мать не мучил — спал себе спокойно, а лучше бы голосил, она бы хоть им свое беспокойство уняла. Сердце за мужа не на месте. А прощание было быстрым и сухим. Рано утром собрался и уехал, едва Юн-хо глаза продрала. Торопился на передовую. — Не вешай нос и не шуми тут сильно. Я ж тебя знаю. Жене генерала положено быть сильной, — Гюн-тэ вскочил на лошадь, напоследок быстро обняв жену и накрыв широкой ладонью маленькую темную сыновью макушку. Такой воодушевленный, такой воинственный. Юн-хо тогда только кивнула, улыбаясь широко-широко. — Возвращайтесь домой поскорее, господин Гюн-тэ, — только и смогла она выкрикнуть вдогонку, давя судорожный всхлип. — Я люблю тебя!.. Юн-хо помнила, что он тогда даже лошадь остановил, ускакав на пару десятков метров вперед. Обернулся, но лица она не увидела и не разобрала толком его бурчания. Да и не надо было, и так ясно — береги сына, нюни не распускай, не шуми, не болей. Она ж его как облупленного знала, поняла, за шесть-то с лишним лет, и верила в него больше, чем в святость короля Хирию. Госпожа Юн-хо знала, что муж вернется домой с победой. И в это утро она проснулась с этой упрямой верой и осознанием, что двадцать пять — хороший возраст стать матерью. В это время женщина уже научена жертвовать собой ради самого дорого, что ей может быть дано, — семьи. Юн-хо зарылась лицом в мягкие простыни, все еще пахнущие Гюн-тэ, и прерывисто вздохнула, прислушиваясь к шебуршаниям в колыбельке — тихо. Тариги спал в предрассветный час, но женщина-то знала, у этого товарища все по распорядку — кормежка пока не рассвело. Как у отца: война войной, а обед по расписанию. Юн-хо даже заулыбалась этим мыслям, чувствуя, как накатывает усталость — бессонница вкупе с материнством творят страшные вещи. Неплохо бы еще подремать, пока сын не проснулся, да не может она — мысли в голове уже в догонялки играют, словно дети придворных в призамковом саду. Все о Гюн-тэ они. Юн-хо аккуратно, стараясь ничем не шуршать, вынырнула из-под одеял и ступила босыми ногами на теплый пол, вглядываясь во мрак раннего утра. В замке Чишин просыпаться рано не любили, да и жена генерала этим никогда не отличалась — боги позволят, так она и до обеда проспать могла. Вымотана она этой еще не начавшейся войной. Госпожа Юн-хо писала мужу в походы каждые три дня. Сегодня должна отправить второе письмо после его отъезда. Ответы всегда получала торопливые и сухие, в последнем так вообще только и отписался что, мол, доехал, устроился, все хорошо. Генерала Клана винить в бесчувственности все равно что проявлять неуважение, это грубо и беспочвенно. Она и не винила, да и не задумывалась никогда о его чувствах к своей персоне. Отношения между мужем и женой сами по себе очевидны — верность, уважение, доверие. Юн-хо была верна, как воин, уважительна, как дочь, и доверчива, как дитя. А любовь — сама она любила нежно и крепко, этого было более чем. Босые ноги прошлепали по полу, а спальные одежды тихо прошуршали, пока женщина шла к закрытому наглухо панорамному окну. Порывы ветра могли разбудить ее маленького лорда, поэтому Юн-хо лишь приоткрыла расписные седзи, оставив крохотную щелку. Где-то далеко занималась заря. Интересно, а господин Гюн-тэ тоже смотрит на это небо? Нет же, он еще спит, запутавшись в собственных одеялах. Образ храпящего в нелепой позе мужа вызвал тихий смешок, и женщина поспешила его заглушить, зажигая настольную свечу и садясь за письменный стол. Лучше подготовить письмо сейчас, пока Тариги не проснулся и не потребовал от мамы все ее внимание. А уже ближе к полудню Чхоль-ран отправит весточку в провинцию Кин. Она не писала о чем-то великом, о чем-то задушевном. Гюн-тэ любил краткость и не любил женскую эмоциональность, поэтому Юн-хо больше говорила о сыне, в коем оба души не чаяли. Строчку о себе, строчку о дворце. Пожелание удачи и выражение надежды на скорое возвращение, и все равно письма генеральской жены были слезливы и трепетны. Заворочался Тариги, и женщине пришлось отложить кисть устремившись к колыбельке, и Юн-хо засуетилась — пришло время завтрака. А ведь она сама не успела поесть, придется все делать одновременно. — Тише, маленький, — она аккуратно взяла на руки укутанного в пеленки сына и прижала к себе, грея теплом. — Сейчас будем кушать, да? Распорядок генеральского дитя был изучен вдоль и поперек не только мамой, но и служанками, поэтому через пару минут в дверь уже стучали с готовым завтраком и чистой умывальной водой. И опять день завертелся в своем привычном рутинном ритме.***
Пара часов после полудня считались самой ленивой частью дня. Придворная ребятня посапывали носом, и сад стоял тихим и спокойным, лишь ветер шептал в кронах фруктовых деревьев. Размеренность и спокойствие никогда раньше не прельщали Юн-хо, ей же все время нужно было куда-то бежать, что-то делать: на ярмарку с подругами, на любимую чайную плантацию или просто бродить по замку Рюхо. Но став матерью жена господина Гюн-тэ стала ценить тишину, которая хорошо шла под чашку ароматного чая. Она сидела на открытой террасе, любуясь самолично выращенным бонсаем, что гордо стоял на трапезном столе. Деревце же росло вместе с ней и в замок тоже переехало вместе с госпожой Юн-хо, только она, девятнадцатилетняя девушка, вышла замуж за мужчину, намного старше нее самой. Юная, впечатлительная, невероятно активная, довольно забавно смотрелась рядом с ворчливым, уставшим от бездействия генералом Гюн-тэ. Женщина широко улыбнулась, отпив немного из окутанной душистым паром чашки. Великая наука, однако, — улыбаться наедине с собой. Тариги снова крепко заснул сразу после обеда, чем обеспечил маму парой часов свободного времени, но как его потратить Юн-хо все никак не могла придумать. По-хорошему нужно закончить письмо, да Чхоль-ран с утра пропадал в городе по каким-то поручениям генерала, а раз отчет еще не готов, то и послание от жены нет смысла отправлять отдельным гонцом. Вот она и дожидалась возвращения помощника, развлекая себя чаем и думами о генерале. Все тешила себя мыслями, что завтра получит от него весточку, пару сухих строчек, в которых он скупо напишет, мол, хватит ныть, скоро вернусь и по тыкве за это надаю. Юн-хо любила это, от восторга чуть ли не верещала, получая наглухо запечатанный конвертик. Он ведь знал, что ждет, вот и писал в перерывах между нападками Южного Кая. Прошуршали шаги — это служанка принесла горячий чайник, ведь то этот давно остыл, а судя по тому, что Чхоль-ран еще не вернулся, чаепитие заканчивать госпожа пока не собиралась. — Рин, — Юн-хо улыбнулась подошедшей девушке, ставя чашку недопитого чая на стол и прислушиваясь к звукам из спальни, и снова — тихо. — Госпожа Юн-хо, — та учтиво кивнула и застыла, сцепив руки. — Как тебе новый сорт чая? — О, он чудесен, моя госпожа, — судя по голосу и вскинутому, но тут же опущенному взгляду, партия с новых плантаций Рин пришлась по вкусу. — Правда? Как замечательно! — Юн-хо от восторга даже в ладоши хлопнула и улыбнулась, но тут же прикрыла рот рукой, вспомнив о спящем Тариги, и испуганно посмотрела на служанку. Они одновременно прыснули, и госпожа Ли снова взяла чашку чая, прислушиваясь к шепоту ветра. Так странно беспокойно на душе, наверное, поэтому она не отправляла Рин восвояси — в одиночку гораздо труднее справиться с беспокойными мыслями. Шептал сад, волновалась озерная гладь, где-то вдалеке говорили люди. Чем же сейчас занят Гюн-тэ? В приграничной деревне или снова отбивает атаки Южного Кая? Он же не пишет об этом, Юн-хо узнает о положении дел в провинции только со слов Чхоль-рана. Так щемит цветочное сердце от беспокойства за вспыльчивого генерала. — Госпожа Юн-хо! Звонкий, тревожный, бесконечно испуганный голос помощника заставил ее резко обернуться, а сердце вдруг подскочило к самому горлу, бухая с неистовой силой, и вдруг замерло. — Госпожа Юн-хо, письмо из провинции Кин, было отправлено со скорым гонцом, — Чхоль-ран застыл в учтивом поклоне, мелко дрожа. Женщина поставила чашку на стол и на одеревеневших ногах подошла к парнишке, положив руки ему на плечи. — Госпожа Юн-хо, генерал Гюн-тэ… тяжело ранен… Она, кажется, пошатнулась. Чхоль-ран вскинулся, придерживая жену генерала за плечи, да и Рин всполошилась, в одно движение оказываясь подле нее. Как-то непроизвольно глаза наполнились слезами, Юн-хо прижала руки ко рту. В голове вдруг стало шумно, и не осталось мыслей, кроме одной, страшной и горькой. В этот раз он может не вернуться с победой. — Как же так… Господин Гюн-тэ… Слабая женщина содрогалась в рыданиях, и остывший чай был со вкусом разлуки. А ведь она так и не дописала то письмо.***
Никто в этом мире не бесконечен. Юн-хо кормила сына, гладя темный пушок на макушке, приговаривала, как сильно она его любит. А кроха словно бы и понимал — смотрел серьезно, причмокивал шумно, время от времени протяжно вздыхал. Глаза янтарно-карие, отцовские, такие же яркие и внимательные. С того дня, как пришла страшная весть из провинции Кин, прошло чуть меньше трех дней. Лекари из замка Рюхо поспешно отправились к границе, получив от госпожи Юн-хо важное поручение — докладывать о любых изменениях в состоянии Гюн-тэ, но, как бы то ни было, он все еще не очнулся. Она устало вздохнула, чувствуя новый прилив охоты зарыдать, но сдержалась. Тариги, чего доброго, испугается и тоже заплачет. Юн-хо этого не хотела, вот и приходилось быть сильной ради сыночка, ради ее маленького лорда, который лежал спокойно да знай себе глазенками хлопал. — Ну, что ты? — мама улыбнулась, натягивая кимоно обратно и касаясь теплыми губами лба. — Что будем делать? Пойдем Чхоль-рана проверим, да? Авось письмо из провинции пришло… Пойдем? Воробушек мой голосистый, только не плачь, в замке полуденный сон, ребятишки спят, — воркуя, Юн-хо поднялась с кровати и прижала к себе закряхтевшего сына: возмущался, мол, куда его понесли. А ведь женщина в последние дни оторваться от него не могла — даже в комнате на минутку оставлять боялась, куда уж там пойти в другую часть замка, доверяя драгоценное чадо нянькам да мамкам. Одного сберечь не смогла, теперь страдает от ужаса остаться совсем одной. Никто в этом мире не бесконечен, но ведь генерал Гюн-тэ всегда был для нее символом чего-то нерушимого, чего-то такого же вечного, как святость короля Хирию! Так почему?.. Первым порывом было немедленно отправиться в провинцию вместе с лекарями, любой ценой оказаться рядом, чувствовать жар любимого тела, видеть живым. Но Тариги — единственное, что удержало Юн-хо от поездки в горячую точку Коуки. Любимый сыночек нуждался в мамином тепле, его оставить было… Можно, конечно, на Рин, тоже кормящую, но госпожа Ли слишком боялась. Она не могла разорваться между сыном и мужем. И сейчас она жалела, что не поддалась порыву, ведь тогда было не страшно броситься за генералом на край света, а сейчас до дрожи в поджилках Юн-хо боялась прибыть в Кин и увидеть его мертвым. — Что же ты зеваешь, Солнце мое? — рассеянно спросила женщина, сквозь пелену слез глядя на шумно сопящего Тариги. — Папа скоро вернется, сладкий мой, любимый. Вот поправится немного и приедет, да? Кроха округлил рот, издав утвердительно-удивленное «угу», и вновь протяжно зевнул, вытянув кулачки. Юн-хо слабо улыбнулась, шагая по коридорам спящего замка Рюхо. Не для него ведь она говорила, для себя. Убеждала саму себя в том, что Гюн-тэ вернется в здравии, вернется с победой. Вся хваленая вера разбилась в тот день вместе со слезами, что ударились об пол террасы. Генерал больше не сможет сражаться, такая трагедия случилась прямо перед войной с Каем! Хорошая жена должна радоваться, что муж не будет рисковать жизнью, сражаясь на поле брани. Но Юн-хо знала, что господин жил битвами, ждал этого так до безумия долго, а сейчас прослывет калекой, словно немощный запрется в замке Рюхо. Увидеть его сломленным — вот этого она боялась больше, чем оставлять Тариги на попечение Рин. Вновь заметить зияющую пустоту на дне янтарных глаз. Такая эгоистичная трусиха. — Мама у тебя совсем нюни распустила в последнее время, малыш, — сообщила она сыну и глубоко вздохнула, наконец дойдя до комнаты Чхоль-рана. Постучала, насколько это позволял недовольный сверток в ее руках, и через пару секунд на пороге нарисовался помощник господина Гюн-тэ. — Госпожа Юн-хо… У меня для вас новости — письмо пришло буквально десять минут назад, еще не успел вам сообщить. Госпожа Юн-хо, — глаза парнишки торжественно заблестели. — Генерал Гюн-тэ очнулся! Ноги подкосились, женщина шумно выдохнула, сама не успевая за метаниями быстрых мыслей. Решение пришло мгновенно. — Чхоль-ран, готовь экипаж. Я отправляюсь в провинцию Кин немедленно.***
Ехали не больше трех часов, через горный перевал, через степь. Юн-хо все не отрывалась от окна, сжимая полы дорожного плаща и трепеща перед встречей. Сына оставила на попечение Рин, едва сумев оторваться от кровиночки. Но ведь она через два дня вернется, все будет в порядке, ведь женщине чего и надо, так просто увидеть Гюн-тэ живым. Ушли на второй план все страхи и опасения на счет того, что генерал вновь впадет в вязкую депрессию, в сердце бухала лишь неудержимая радость. Господин очнулся, а значит, он будет жить. Не это ли самое важное? Провинция Кин была красива. Пригорная местность так и рябила сухоцветами, пока экипаж из столицы мчал по широким дорогам. Лошади отбивали четкую дробь своими копытами, разбивая хрупкую тишину, наперегонки с повозкой летел ветер, волнуя пестрые занавески, из-под которых робко выглядывала генеральская жена. Так далеко Юн-хо еще не заезжала. Столица Кууто — самое отдаленное от дома место, где ей доводилось побывать. Ей ведь не полагалось сопровождать мужа во всех его походах, ни в Сэе, ни в отвоеванной провинции Кин ей еще бывать не приходилось. — Госпожа Юн-хо, — подал голос молчаливый с самого отъезда из Чишина Чхоль-ран, обращая на себя рассеянный взгляд. — Прибыли. Подтверждая его слова, лошади остановились, повозка грузно затормозила, буравя землю, и дрогнула. Это была деревня, превратившаяся в один большой лазарет, преисполненная хриплыми стонами раненых солдат. Юн-хо замерла на полпути, разглядев бесконечные ряды тел, живых, перебинтованных и почему-то недвижимых. Затаила дыхание, давя судорожный вздох. Повсюду носились лекари, раздавались голоса, сдавленные и усталые. — Госпожа? — Все в порядке, Чхоль-ран, — неуместная улыбка зажглась на бледном лице, и жена генерала Клана Земли ступила на пропитанную кровью землю. Она никогда раньше не видела войны. — Проведи меня к господину Гюн-тэ. Смотрели на нее странно, может, и не узнавали, но особу из Чишина в ней все же определили. Вся такая утонченная, сотканная из цветов, пахнущая дорогим чаем, в нарядном кимоно, которое было видно под дорожным плащом. Госпожа Юн-хо явно не вписывалась в местную атмосферу огромной скорби. — Сюда, пожалуйста, — главный королевский лекарь, что прибыл в Кин еще три дня назад, учтиво распахнул перед ней шатер, пропуская внутрь. Запах лекарств сразу же спер дыхание, и женщина едва не закашлялась, пытаясь сфокусироваться на чем-то одном. — Если опять пришли пичкать меня своими травами — можете не стараться. Сыт ими по горло, — знакомый ворчливый голос заставил вздрогнуть, и Юн-хо все же задержала взгляд на широкой перебинтованной спине. Гюн-тэ лежал на футоне лицом к стене (если противоположную сторону тканевого шатра можно назвать стеной), и не видел пришедших. — Генерал Гюн-тэ, — главный лекарь кашлянул. — Прибыла ваша жена, госпожа Юн-хо. Тот вздрогнул всем телом так, словно бы его ударили. Напряглись сильные плечи, вырвался сдавленный вздох. Врач же, решив, что его задача выполнена, покинул шатер, удаляясь вместе с оставшимся снаружи Чхоль-раном — женщина слышала затихающие где-то вдалеке шаги. Оставил ее наедине с раненым генералом, разозленным на целый мир. — Зачем приехала? — голос раздраженный и суровый. — Вас увидеть, господин Гюн-тэ. — Глупая женщина, не сиделось тебе дома? — почти что прорычал тот, и она видела, как сжались сильные кулаки. Вздрогнула, робко подойдя ближе. — Мне нечего вам сказать. Хотите ругаться — ругайтесь, — дрогнувшим голосом произнесла Юн-хо, замечая ссадины на крепких руках. — Поезжай домой. Здесь тебе делать тоже — нечего, — глухо произнес мужчина, дернув головой, словно бы намереваясь на нее посмотреть. — Безрассудная, шумная. Зачем приехала, меня пожалеть? — Вот еще, — фыркнула Юн-хо, собирая по крупицам всю свою уверенность, слышала в его голосе отчаяние. Кажется, от такого заявления генерал опешил, даже кулаки разжал. — Я приехала, чтобы убедиться, что вы, господин Гюн-тэ носите ожерелье, которое я дала вам в дорогу. Стало очень тихо. Был слышен топот снаружи, завывание ветра, громкие голоса. А еще Юн-хо слышала биение сердца, смелого, но отчего-то потерявшего веру. Она приехала, потому что должна быть сильной, потому что должна поделиться этой самой силой. Женщина аккуратно присела на колени, смотря на распущенные темные волосы, лежавшие на плечах колтунами. Отстричь бы по-хорошему, но муж ведь начнет возмущаться, что не собирается быть похожим на холостяка Джу-до, покуда жена такая есть — громкая, развеселая. И тут раздался хохот. Надрывный и заливистый, он заставил задумавшуюся женщину подпрыгнуть на месте от неожиданности. Смеялся Гюн-тэ, вздрагивая всем своим мощным телом. — Из всех своих глупостей ты выбрала эту? — не унимался генерал, а Юн-хо широко улыбнулась. — Ох, видит Хирию, если бы не клятая рана, я бы вправил тебе разум тут же, сумасшедшая ты девчонка. А она вздохнула, проведя пальцами по спутавшимся волосам. Жалость — последнее, что она может здесь проявить, жалость губит воина, уж жене ли генерала об этом не знать? Поэтому оставалось самой быть сильной и подавать пример. — Ну, дай, наконец, на тебя посмотреть. Волосы тормошишь, а глаз не видать. Женщина спохватилась, нагибаясь к его лицу, скрытому темной челкой, заулыбалась, встретившись глазами с суровым янтарным взглядом. Злился, но лишь для вида, чтобы не расслаблялась. Так и сидела головой вниз и опиралась ладонями об пол, пока Гюн-тэ слишком резво для своего состояния не закинул ей руку на плечи и не повалил рядом с собой. — Лежи уже, — пробурчал он на ее попытки вернуться в сидячее положение. — Не шуми только, молчи. И Юн-хо захлопнула уже открытый для возмущений рот, и вгляделась в хмурое лицо. Почему-то при виде набежавшей тени стало дурно, и она положила ладонь на смуглую щеку, лучисто улыбнулась и быстро клюнула мужа в губы, чтобы он не успел разозлиться. Эффект произвело должный — хмуриться он перестал, напротив, весело оскалился и притянул незадачливую жену к себе, властно касаясь нежных губ, словно упиваясь касался — скучал. Любил он ее безмерно, только вот редко показывал. Да и не надо оно было — Юн-хо все понимала и так. И теми словами, что Гюн-тэ буркнул при прощании, были не наказы, мол, не болей, а именно это, ответное «тоже». — Сумасбродная ты у меня, — заявил генерал, отрываясь от ее губ и ведя большим пальцем по щеке. — Рыдала авось? Сына пугала? — Только немного, — хмыкнула Юн-хо, перехватывая крепкую ладонь и утыкаясь в нее носом. Гюн-тэ только усмехнулся, смотря на нее, сотканную из нежных цветов, юную и смешную. Только вот даже у самых ранимых розочек бывают шипы. Гулял по деревне ветер; в Чишине на террасе рос бонсай, крепко спал маленький лорд, и стояла всеми забытая чашка чая со вкусом терпкой разлуки. Разлуки, пробудившей в хрупкой женщине смелость. Генерал восстанавливаться будет долго. Будет злиться, ругаться на себя и весь мир. Будет слаб. А пока он слаб, Юн-хо побудет самой сильной.