― Искра есть в каждом из нас. И именно она делает человека уникальным, не похожим на других. В мире миллиарды людей, но даже среди них вы не найдете точную свою копию.
Позади мужчины блекло-серым фоном интерактивная доска. Гладкая поверхность, оставленная в режиме ожидания, отражает плечи, поверх которых тяжелый пиджак и нерадостное бремя куратора самой большой группы в университете. За толстыми стеклами очков усталые глаза, подернутые прозрачной пленкой подступающей старости, что смывает с когда-то насыщенной радужки яркий цвет и ясность зрения, но не может с чужих зрачков вытрясти прочь то единственное, что не утекает с прожитыми годами, а наоборот, лишь четче и глубже становится, разрастается подобно яме – жизненный опыт, несгибаемость характера и твердый глубокий взгляд философа не только по профессии, но и по состоянию души.
― Брат-близнец, отражение в зеркале, даже тень в итоге принимает искажённую форму. В созданной природой бытие не существует повторов…
Когда-то Чонгук слушал его лекции с замиранием сердца. Вдыхал и впитывал каждое слово этого ученого человека. Бан Шихёк был примером для подражания. Спокойный, статный мудрец являлся образом просвещенности и многогранности личности. Отожествлением несокрушимой воли. В которую Чонгук верил.
Верил в Искру. В уникальность, которую каждый рождает в
себе сам.
Вот только…
― Природа неизменяема. Нет ни единой силы способной вровень встать с мощью, которой обладает сама Земля. Её законы незыблемы. Она – творец. Создатель…
В каждом человеке есть искра, – говорил Бан Шихёк.
Но не в тебе. И не в таких как ты.
Природа создала миллиарды людей и ни разу не повторилась.
У самой стихии выкрала черты яркости и силы, непримиримости и безудержности, добавила пластичность и гармонию мерно текущего времени, и сама, не жалея сил, проявив все свое могущество, вдохнула в творение жизнь.
Наделила даром.
Искрой.
Так появились на свет альфы и омеги.
Но у каждой скульптуры должен быть постамент. У каждой картины фон. А у произведения архитектурного искусства – безликий каркас, поверх которого возводятся самые настоящие мировые памятники.
И если истину эту понимал обычный человек, то что говорить о самой Природе?
Так были созданы и беты.
Вернее,
для того.
Лекция заканчивается в половину двенадцатого. А терпение слушать речи Бан Шихёка иссякли у Чонгука уже к середине первого курса. Речи, которые в начале растворялись в легких с каждым вздохом, подпитывали веру и надежду, разгораясь словно костер под крепкими и толстыми дровами. Речи, что кормили заветами, бесчисленными обещаниями и ёмкими «пойми, признай», лживыми «в следующий раз», а затем жестоким в своей правдивости: «не пытайся...»
...Ты же бета – хорошей работы все равно не найти.
Ты же бета – зачем на него смотришь?
От тебя по обе стороны две Сверхновые, две яркие противоположности взрываются яркостью и силой. Ты же – галактическая пыль – бесцельность существования.
Ты блеклость, безликость полотна, на котором расцветают пестрые оттенки.
Смирись, выше головы не перепрыгнуть.
Пытался, но каждый раз бился об ограду, о рамки, о стальные замки.
Смирись, вековой фундамент действительности не пробить, не перелететь, да и подкоп бесполезен, врос корнями еще с момента появления Адама и Евы – и как такое перекроить?
Смирись, Чон Чонгук, ты ведь бета, куда тебе соревнования, куда олимпиады? Там ведь альфы и омеги одни – ты им не соперник.
Не ровня.
У первых расчетливость, хладный и цепкий склад ума, независимость и трудолюбие в составе лейкоцитов, вольность силы и свобода духа несокрушимым колоссом – что ты им? Мусор под ногами.
У других грандиозность мысли и эмоций, особая чувственность и чуткость, внутренняя гармония между пылкостью и мягкостью характера – куда до них?..
― …я отправлю тему каждому на почту. Помните, поскольку работа индивидуальна, я требую полной самоотдачи, мне не нужны отпечатанные и измененные на четверть тексты из интернета – подобное я вычислю сразу и шанса на исправления не дам. Ваша мысль и ваша идея – вот что для меня самое важное. Высоту полета вашей фантазии и мышления― вот что я хочу увидеть. Считайте эту работу не столько научной, сколько творческой, подойдите с креативом. Любое старание не останется неоцененным. Я понимаю ― это кажется сложным, но поверьте, стоит вам действительно захотеть и вы добьетесь своего. Вы можете обращаться ко мне с вопросами, приходите с черновиками – вы же знаете, я никогда не откажу вам в помощи.
Ручка невольно дергается в холоде пальцев, будто из оков пытаясь вырваться. На чистой странице черной кляксой кривой росчерк, такой же неровный и короткий, как и сорвавшийся с губ глухой смешок.
Бан Шихёк действительно никогда не говорил «нет», но это не значит, что он всегда соглашался. К их куратору можно и с вопросами, и с просьбами, и с мольбами, но это не значит, что он действительно поможет.
Звонок спасительной трелью разносится по коридорам огромного здания, знаменовав окончание чужих лекций, чужих речей.
Лживых хитросплетений слов.
Чонгук из кабинета Бан Шихёка как обычно выходит раньше всех, на ходу закидывая сумку на плечо.
Чонгук после философии, собраний и любых других столкновений с куратором группы полон досады и раздражения, обиды и разочарования, что шорохается в груди, буграми проступает под кожей и колет-давит-бьет по внутренностям.
Бан Шихёк не первый, не единственный и далеко не последний, кто выразил пренебрежение в сторону Чонгука, узнав о его
статусе. И впору удавиться, нежели реагировать так на каждого кто кинет в его сторону презрительное «бета».
Вот только Бан Шихёк не был «каждым».
Бан Шихёк – доктор наук, у него за спиной ученая степень и толстые тома диссертаций.
Бан Шихёк говорит об «искре» и законах природы.
Об установках и правилах, которые ни переделать нельзя, ни превозмочь.
Да и кому еще?
Бете?
Смешно…
Для Чонгука он теперь не более, чем одинокий бета, с клеймом-отпечатком в графе «пол» и на безымянном пальце, где еще совсем недавно сверкало золотом обручальное кольцо.
Несчастный, жалкий лицемер…
― Куки, стой!
Чонгук узнает мягкие перекаты букв и бархатный тон, поэтому в ожидании останавливается на месте посреди коридора. Голову поворачивает на звук открывшейся двери и в сторону отходит, пропуская поток вывалившихся из кабинета истории студентов.
Зная характер проведения лекций в этой аудитории и личностные характеристики преподавателя, Чонгук с уверенностью предполагает, что несчастные и заебаные пошли восполнять литры выпитой крови, зализывать душевные раны и заедать новоприобретенные проблемы с учебой и психикой.
Самому Чонгуку после полутора часа в помещении с большими окнами, в которые иногда просто хочется выйти, требуется примерно два чайника крепкого чая внутривенно и пара упаковок гематогена перорально, потому что миниатюрная китаянка, несмотря на свою малогабаритность была вездесуща, а в силу своего возраста еще и нетерпелива и до ужаса раздражительна. Часто сравниваемая по незнанию и наивности (глупости) с хрупкой фарфоровой вазой династии Цинь, такой же древней и потрескавшейся, она имела скверный характер, взгляд и язык. А еще сильный голос, хорошую память и прекрасный слух, что тоже по началу никак не вязалось с ее дряхлым, предпохоронным видом.
В общем, туго приходилось социальникам, у которых история – один из основных предметов, а потому и лекции у глубоко престарелой и еще больше уважаемой Гао Лян проводились почти каждый день. На этом потоке подавляющее количество студентов были альфы, омег конечно меньше, но тоже не мало, бет не было и в помине.
Самые ранимые и чувствительные омеги (три или четыре девчушки, Чонгук не был уверен точно) не справившиеся с давлением, перевелись на факультеты, где история не изучалась углублённо и часов, соответственно, давалось куда меньше; за ними пошли и другие: просто слабые, просто нихера не понимающие и не запоминающие.
Просто беты.
Околоспартанские условия, по которым ведет свою программу мисс Гао, безошибочно, вывели самое слабое звено.
― Ты сейчас куда? ― спрашивает, едва поравнявшись. Глазами умиротвореннными хлопает и улыбается непосредственно, мило.
Чонгук так никогда не сможет. Чонгуку иногда и в «непосредственность» сложно, чего уж там до более…
теплого. Он же всего лишь бета.
Ким Тэхён вот, например, омега.
У него мягкие, темные волосы, но светлые взгляд, голос и аура. Он сам будто соткан из воздушных переплетений. В такие скручиваются облака и плывут по небу, обласканные ветром, лелеемые солнцем.
Такие полны веры и мечтаний. У них сердце-искра. Живой огонь. Такие лучатся изнутри, потому что под ребрами дар, за спиной крылья, а в глазах отражение тысяч дорог – выбирай любую и сама судьба возьмет за руку и поведет вперед.
Чонгук почти видит эти крылья, когда расцветает чужая улыбка. Перышки чистотой переливаются; белые, пушистые, словно снег – природа хорошо постаралась, создавая их.
Чонгук отворачивается.
― Статистику перенесли, так что у меня полтора часа свободны.
Тэхён следом идет, у него на самом-то деле за спиной не крылья, а взгляды окружающих, они как сигнальные огни – вспыхивают ярко, переливаются пестрым, шумят и досаждают.
Порой слишком навязчиво, иногда громко и чересчур резко. Чон к такому не привык, но так уж сложилось, что когда они с Кимом вместе, по-другому не бывает.
Закрыть глаза иной раз хочется оттого что слепит роговицу, скрежещет по барабанным перепонкам.
― Так может в кафетерий? Я голодный, с утра не завтракал.
Ким – один из тех немногих омег, кто так и остался на своем факультете, мужественно выдержав первую, а затем и вторую сессию у Гао Лян, закрыв обе на твердую, аккуратно нарисованную перьевой ручкой китаянки «А» в своей зачетной книжке. Вызвав еще бóльшую в объёме волну интереса к своей персоне со стороны окружающих, включая самого Чона, обратившего внимание на омегу по той же причине, еще тогда на первом курсе, после итогов зимней сессии.
Возникло тогда у Чона желание – посмотреть на единственного студента, получившего оценку, перевалившую отметку в девяносто баллов – тот самый допустимый, но из первокурсников пока никем не достигнутый предел, который позволяла переступить человечность, а в некоторых случаях даже совесть госпожи Гао.
Кто бы мог подумать, что им окажется омега…
Кто-то быть может и смог бы, но точно не Чонгук.
Чонгук не оборачивается на чужую речь, слушает рассказы об очередной экзекуции от Гао, ветреную погоду, открытие нового филиала его любимой пекарни и многое другое. Слушает, кивает невпопад, а у самого в голове вот уже который месяц зациклилось испортившейся пластинкой: «Зачем?»
Зачем со мной? За мной?
Чонгук думает: я же всего лишь бета.
Серо-черный сгусток извечных разочарований и порушенных надежд.
Огромная, недовольная туча, которая ни света не даст, ни тепла. Ударит молнией, холодом окропит. После него только пыль, грязь и затхлый, землистый запах.
Беты не ровня альфам. И омегам они не нужны.
Вот только Ким Тэхён уже несколько месяцев след-в-след ходит почти каждую перемену.
А Чонгук ведь не любит общение.
Это весело если ты маленькая, глупая бета, которая ничего не понимает.
Это приятно, когда ты уже немного подрос, но по сути, все такой же недалекий, пока еще улыбающийся и на что-то да надеющийся.
Сносно, когда ты уже более взрослый, у тебя формируется характер и цели, когда ты делишься со своими друзьями-бетами, в кучку которых разнообразием затесались и пара альф с омегами.
И это отвратно, когда в голове у тебя мечты и планы, десятки дорог, которые ты себе рисуешь, а в руках бланки на поступление, брошюры различных курсов и секций, рекламы и приглашения на семинары, абонемент в спортклуб и многое-многое-многое, что голова кружится от такого обилия предложений, путей, а окружающие вторят эхом многих поколений:
Куда тебе в спорт? – плевать, что хочешь плавать, заниматься дзюдо или научиться играть в баскетбол.
Куда тебе в искусство? – и все равно, что нравится рисовать, представлять и воплощать; что хочется опробовать пианино или гитару, почувствовать, как это, когда под пальцами рождается звучание, картина – история.
А в медицину куда? Смеешься? – всем плевать, кем ты там хотел быть. Кем ты себя
видишь.
Беты не работают ни в науке, ни в искусстве, ни в спорте.
Беты – это водители, продавцы, уборщики, доставщики.
Беты – обслуживающий персонал, разнорабочие.
Беты многое не умеют, многого не знают.
Среди бет нет талантливых и одаренных – об этом всем известно.
Потому что в бетах нет
искры.
А она не орган, не росток.
Ее нельзя пересадить и вырастить. Только родиться с ней.
Смирись, тебя пустым сделали.
Пустым тебе и жить.
― …обещают дожди. Чимин так жаловался, что снова сырость и слякоть. Он в последнее время такой капризный… ― Тэхён все так же сбоку и чуть позади, не переступает зоны комфорта Чона, границы которой давно успел изучить вдоль и поперек, но ближе подойти, коснуться, так и не решился. Только рядом топтался, проторив себе дорожку вокруг да около.
Концентрация внимания к парням с каждым месяцем заметно редеет, хотя в начале многим было интересно почему омега вроде Ким Тэхёна общается с Чонгуком. Если бы сам Чон так сильно каждый раз не задавался тем же вопросом, поглощаемый им в эту самую секунду тоже, он бы обязательно услышал тихое, будто невзначай сказанное тэхёново: «прям как ты».
Если бы сам Чонгук хоть раз задался этим вопросом в слух, он бы, возможно, получил ответ, вот только Чон по-прежнему не желает других слушать и слышать, привык игнорировать чужие высказывания – ради собственного блага.
Защитный механизм у него такую вот форму с годами приобрел.
Неказистую, может быть неправильную, но крепкую – на зависть титановому сплаву.
Даже не пытаясь найти ответ своему «зачем?» в ком-то другом. Хотя и понимает ясно, что самому в этом вопросе разобраться будет нелегко.
Ведь он – бета.
Он тот самый Чон Чонгук, который молчаливо олицетворяет термины «негатив» и «скепсис». Да-да, тот парень в темных рубашках-футболках-толстовках-куртках.
С тёмными волосами, глазами и аурой – будто окатили бочкой дёгтя, и та затопила радужку, вымазала пряди волос, пропитала взгляд.
Природа явно здесь поскупилась на палитру, обделила оттенками.
Зато с годами начали приукрашивать окружающие.
Слухи разлетались по коридорам, вплетались в чужую речь, восприятие. И уж через пару месяцев после поступления Чон Чонгук не просто бета с дегтярной душой, но один из самых прославленных слухами студентов и единственный среди них бета.
Бета, что мог не только сравниться с альфой, но гораздо хуже – обойти его.
Бета, что способен был не только переспать с омегой, но даже получить от нее приглашение провести вместе период эстрального цикла₁, что для таких как он было особого рода исключением, ведь это время омеги старались проводить с альфами – умелыми партнерами, способными удовлетворить потребности организма противоположного пола.
И его звали.
Правда всё это – не просто видоизмененный слух.
То было еще на первом курсе, но так, омега на пару циклов, разглядевшая в натренированном теле скрытый потенциал, а не фригидность типичной беты.
Многие в изумлении головами вели, взглядом, словами провожали.
Тогда – обласканный омегой, застанный в глубоком поцелуе в одном из кабинетов, а уже через год – новая компания, и тоже ведь омега. И всё выше видать становятся стандарты, больше критериев и ярче, сильнее голод. Поднимается планка, снося ограды и заслоны через которые ни одна бета не могла пройти, ведь в этот раз омега попалась совсем иная. Куда более недоступная, а оттого и совсем уж дивная. Красивая, добрая, статная.
Многие омеги бледные, тонкокостные, изнеженные, хрупкие. Сладкие и грациозные – эталон красоты.
Этот другой.
Возможно потому настолько притягательный?
Теплая карамель кожи контрастирует с врожденным ароматом морской прохлады, океанической соли; широкие ладони с длинными, тонкими пальцами и такой аккуратной, идеально отстриженной ногтевой пластиной; мощная шея с трогательным рельефом четко обведенных кожей ключиц, украшающих довольно широкий плечевой пояс. Он весь такой – разнополярный. Открытый, по-детски наивный взгляд и тут же: розовый язык меж приоткрытых губ, мелькнувший блестящей влагой и толкнувшийся озорно во внутреннюю сторону щек. Нелепая, широкая улыбка, но в пару мгновений вперёд – и уже хищно вздёрнутые уголки прелестных губ.
Как же манила других эта контрастная натура, что одни хотели присвоить, а другие желали подчиниться.
Чонгук знал, что Тэхён популярен – видел, слышал. И потому, понять почему Ким всё равно отдавал предпочтение именно его компании, он никак не мог.
Разве он интересный?
Разве рядом с ним может быть комфортно?
Разве… Ну вот зачем ты тут, со мной, скажи?
Чонгук не спрашивает.
Чонгук слушает истории и новости, помогает с учебой, если просят.
Компании он не любит, но связь с социумом потерять боится.
Боится стать нелюдимым, замкнутым еще больше, окончательно закрытым – чувствует на подсознательном уровне не в одиночестве его счастье.
Отдых – возможно. Но не жизнь.
А где оно тогда? Чонгук не знает. Чонгук раньше искал, обшаривал книги, написанные бытием, внимал голос природы, слушал. Но… ничего.
Он же всего лишь бета, зачем с ним говорить? Всё что нужно в генетике уже прописано.
На том и порешили.
Чонгук искателем себя возомнил, мечтателем. На деле всего лишь утопист.
Перерыв бы сделать, отдохнуть. Но даже если жизнь на паузе, время все так же отсчитывает минуты.
А потому плевать. Всем же плевать, так почему и Чону не плюнуть?
На правила, замки и установки.
На насмешки, издевки и жалость.
На маленьких бет, которые не хотят совершенствоваться, не могут, не умеют. И на взрослых что просто не позволяют.
Плевать на них, говорил себе Чонгук.
Плевать – и через годы тренировок не угловатое, неловкое тело, а поджарое и гибкое.
Плевать – и вскоре не плоские, кривоватые зарисовки на клочках бумаги, а объемные бутоны цветов, переплетение узоров и очерченная умелыми руками трехмерная реальность на плотных листах.
Плевать – и даже тонкие, капризные струны гитары поддаются пальцам, охотно рождая искусную вязь мелодий.
Зачем эти кружки, секции и курсы. Зачем компания? Зачем тебе чужое благословение, поддержка, понимание?
Никто не отберет ни интернета, ни книг, только потому что ты бета. А дома… дома некому судить, да и смеяться никто не будет. Никто конечно в тебя не поверит. Ни отец-бета, ни, когда-то лучшие друзья. Но какая разница, если ты
сам в себя можешь поверить, правда?
― А профессор Гао, говорят, сегодня у социальников четырех опоздавших выгнала, ― у него в ладонях зажат планшетник с меню. Чон представленным на бумаге обширным выбором продукции особо не увлечен, уже решивший, что будет заказывать, а потому ждёт появления официанта, вскользь пробегая взглядом по парню напротив. ― Даже причин не стала слушать, хотя их, вроде как, в деканате задержали.
― Что поделать… Категоричность так присуща альфам, ― негромко отвечает Чон.
Блики солнца, кажется только удвоенные вымытым начисто оконным стеклом, рядом с которым они по привычке заняли столик, рождают переливы на одном из колец Кима и этим своим цветовым мельтешением притягивают внимание Чонгука.
― Только ли альфам? ― Тэхён на миг вскидывает на Чона взгляд, но тот не замечает: рассматривает красивые кисти. ― Разве черты характера можно разделить по гендерам?
Ким заканчивает тихо, будто несмело, и смотрит так осторожно и внимательно, словно анализируя, стоило ли эту тему вообще затрагивать.
Чонгук подобные рассуждения с кем-то делить не любил, не привык размышлять над этим вслух, делал выводы интуитивно и держался своей позиции, не особо прислушиваясь к чужой.
Поэтому сейчас он на слова Кима никак не отреагировал, не желая развивать эту тему. Между тем отвлеченно продолжая разглядывать руки Тэхёна, растворяясь в собственных неотягощенных мыслях.
Омеги падки на блестящие камушки: россыпь хрусталя, тонкую вязь серебра или золота, у Кима на руках грубая, но профессионально вырезанная из платины печатка, кожаные браслеты, что мода еще года три как назад пренебрежительно прозвала безвкусицей и постоянные царапины, оставленные Ёнтаном – лелеемым котом Кима, с которым тот любит поиграть без всякого использования игрушек для домашних питомцев, не щадя гладкую кожу рук. Чон вообще не помнит, когда у Тэхёна в последний раз были чистые от кошачьих царапин ладони. Чужие кисти будто родинками с рождения были покрыты тонкими росчерками, то едва заметными в малую долю сантиметра, то от самой костяшки до очаровательной косточки у запястья.
Чон прикрывает глаза, отводя взор от рук Кима.
Кафетерий планомерно наполняется людьми и воспроизводимым ими шумом. Свободные столики быстро заканчиваются, Чонгук мысленно радуется, что их место от зала прикрыто небольшой нишей с подключенной плазмой, увеличивающей расстояние между проходом. Чону не впервой находить знакомые лица, подсевшие поближе только чтобы подслушать их с Кимом разговоры.
Сначала это не вызывало особого удивления, а потому и реакции, но затем начало досаждать, сейчас ― откровенно раздражать, потому Чон старался минимизировать ситуации, негативно влияющие на его чувство комфорта. Иногда до такой степени что доходило до банального игнорирования Тэхёна, как главной причины возникающего вокруг Чона ощущения дискомфорта.
Ким на такое кажется даже и не обижался. Отчего-то быстро смирившись с подобными выпадами от беты. Так и случалось, что несколько дней в месяц Чонгук избегал компании своего друга, отдыхая от порой слишком назойливого внимания, которое обеспечивает ему Ким одним своим присутствием рядом. Тэхён чувствами Чона не мог пренебречь даже во благо собственной к нему привязанности и в подобные дни старался на приближаться к Чону, уважая чужое личное пространство, с достоинством принимая и не критикуя чужие психические заскоки.
Ким Тэхён и сам понимал, как порой невыносимо становится под прицелом чужих глаз, изучающих человека не как отдельную сформированную личность со своими индивидуальными реакциями, мыслями, чувствами, а какой-то неодушевленный объект, созданный лишь для того чтобы на него смотрели, трогали и получали удовлетворение, ублажая своих порывы и прихоти.
Чонгук может спокойно отдохнуть вне его компании, ему это не в убыток, лишь во благо – Тэхён это ясно понимает.
Вот только сам Ким привык к тому чувству защищенности, что испытывал рядом с Чоном и отказаться от этого уюта было нелегко…
Омега, несмотря на то, что каждый раз делает заказ в течение минут так пяти-семи, оставляет выбор в итоге всегда на одном и том же. Вот и сейчас, глядя на сосредоточенно жующего нижнюю губу парня, Чонгук наперед может сказать, на чем Тэхён в итоге остановит свой выбор.
― Так, ладно… ― Тэхён повышает тональность голоса, концентрацию веселой беспечности, перед которой так спокоен и безоружен Чонгук, ― я буду фисташковый панеттоне и…, ― замолкает ненадолго, перелистывая страницы к разделу с напитками, ― наверное, еще…
― Вишневый чай с корицей.
Чонгук в окно смотрит, будто пытаясь в блеклых отражениях, встроенных в потолок кафетерия ламп найти ответы на все терзающие его вопросы.
В людях их искать бесполезно. В них лишь горечь неоправданных надежд и несбыточных мечтаний.
И Чонгук этой горечи по глупости впитал столько, что та уже в крови по венам циркулирует, рискуя вот-вот образовать тромбы.
― О. Как догадался? ― Тэхён губы растягивает в яркости улыбки, опуская меню обратно на стол, смотрит внимательно уже не в печатные строки, а на него Чонгука, почти так же восторженно, как на еще не заказанный даже десерт.
Чонгук чужую улыбку старается хоть на сотую отзеркалить, но понимает, что до этой искренней омежьей легкости ему не хватает где-то с сотню лет для перерождения.
Чонгук всю жизнь стремился к саморазвитию, к самозавершению. Чувствовал, видел и осознавал, что становится лучше: сильнее, умнее.
Каждая ступень – очередная награда, диплом; распахнутая ногой дверь и за порогом статус одного из лучших студентов университета; отцовская гордость в кармане и пара новых завистников, как дополнение коллекции.
Своеобразное украшение. Ведь люди не завидуют неудачникам.
Однако, ни одна победа и ни одна достигнутая цель так и не принесли покоя, лишь недолгое мрачное удовлетворение.
Наверное, так и ощущает себя человек всю жизнь пытающийся доказать обществу, что он лучший, забывая, что стоит быть человеком, который в первую очередь себя убедил в том, что
он – ценный.
Чонгук берет себе дальгона-кофе. Концентрат сладкой горечи, что пузыристой шапкой на прохладе лактозы.
Чонгук пьет свой напиток никогда не размешивая, ему нравится четкое деление текстур и оттенков, нравится эта ярко выраженная граница меж двух вкусов.
― Помнишь, кстати, аппаратуру в восточный кампус недавно завозили?
Тэхён по привычке спрашивает первый, Чонгук по привычке вспоминает и старается ответить, однако сейчас вопрос поставлен скорее риторически и особого к себе внимания не требует, знаменуя лишь начало новой темы для разговора. Однако, Чонгук, припоминая белый фургон у крыльца одного из кампусов и нескольких рабочих, таскающих огромные коробки, все же кивает, обхватывая пальцами круглые бока прозрачного стакана.
Тэхён локтями в стол упирается, опуская подбородок на ладони, пальцами по скулам мажет, как пианист по клавишам и смотрит вдруг лукаво при лукаво, подобно сплетнице, подслушавшей чужой разговор.
― Все же думали, что это технику наконец-то новую привезли. А нет, оказывается: в следующем году открывается два новых отделения, вот ректор и решил достроить кампус – он руки полностью на блеклую скатерть опускает, едва заметно коснувшись прессованного стекла, еще полного чонгукова кофе. Ближе поддается, налегая на локти, заискивающе глядя на Чона, ― сегодня Гао молнии метала похлеще Зевса, а выглядела хуже Цербера. Диктовала нам текст и раз двадцать точно прерывалась на проклятия. Она же историю западных цивилизаций для старшеков как раз в том крыле преподает, а там теперь такой грохот стоит, что собственных мыслей не слышно… Гао чуть ли огнем не плевалась, ругалась, что из-за постоянного шума не могла сосредоточиться, и ученики всё время нервничали. Не могли даже толком материал рассказать.
Чонгук усмехается, дернув уголком губ, взгляд опускает, потянувшись к кофе.
― Учитывая ее методы преподавания, едва ли все нервничали из-за шума…
Конец фразы приглушается, тонет во взбитой пене; Тэхён, запрокидывая голову, но так и не сводя взгляда, смеется согласно.
Чонгук вспоминает все те часы, которые проводил в кабинете профессора Гао, отсчитывая буквально секунды до окончания лекции, вспоминает ночи без сна, ответы без права на ошибку, заминку или лишний вздох, а иначе – пересдача. У него их было две – минимальное количество из возможных. По законодательству министерства образования – среднее из допустимых.
Пожалуй, это единственное учебное заведение, где высшую математику сдать легче, чем историю.
― Смотри, кто идет, ― Тэхён вдруг чуть вбок корпусом подается, плавно, как тростинка под дуновением ветра и за плечо парня заглядывает. Чонгуку бы повернуться, хотя бы ради интереса, но он вновь кофе отпивает и просто ждет, когда Тэхён снова голос подаст, прокомментируя то, что так привлекло его внимание.
Ким не заставляет долго ждать:
― Сейчас к нам подсядет, ― заговорщически понижает голос, чужие губы сдерживают широкую улыбку, однако весь искристый задор с лихвой проявляется в изменившемся взгляде.
Он Чону подмигивает, будто уверяя в своем предположении.
Чонгук смотрит в эти глаза, направленные ему за спину, там целый Млечный Путь сверкает переливами.
Понимает: ни один альфа перед таким омегой не устоит.
Чонгук знает на кого у Тэхёна такая реакция, потому концентрация любопытства сводится к нулю, особенно когда позади него раздается любезное:
― Я к вам присоединюсь, ребята?
Ким Намджуну следовало поступать не на экономиста. А на психиатра. Его тон: вкрадчивый, монотонный, но, тем не менее, какой-то одухотворенный просто создан для того, чтобы лечить психические отклонения и моральные терзания.
В то время как других прекрасно поставленная речь и хрипловатый тембр этого альфы восхищали, Чонгука эта какая-то наставительная манера разговаривать почему-то раздражала.
Как будто он ведет диалог с автоответчиком или голосовым помощником навигатора…
Тэхён к слову, его позиций не разделял, и от Ким Намджуна был в таком же радостном восторге, как маленький щенок от обыкновенного резинового мячика. О чем он не стесняясь говорил и всеми своими невербальными посылами показывал.
― Конечно! ― и снова: широкая улыбка, веселый прищур глаз – Тэхёну очевидно компания Намджуна очень приятна и то что, альфа решил присесть к ним, а не к своим одногруппникам ему неприкрыто прельщает.
― Без проблем, ― с немногим опозданием вторит Тэхёну Чон, наблюдая, как альфа занимает третий стул между ними.
Вторжение в пространство, уже давно рассчитанное только на двоих, приносит Чонгуку ощущение дискомфорта. Третий в компании кажется Чону лишним, даже второй, если это не Ким Тэхён для Чонгука уже является обстоятельством довольно отталкивающим.
Чон не многословен. Чон не дружелюбен.
И Чонгук отныне заставляет окружающих это принять. И со своим мнением считаться. Потому что не только он должен все время к чему-то привыкать и к кому-то подстраиваться.
У Чонгука сейчас ни одного друга или приятеля. Есть Ким Тэхён – этакий связующий со студенческой жизнью, а иногда и со своей частной тоже. Просвещающий в свои дела и никогда не лезущий в чужие.
Идеальный… собеседник.
Тэхён на него взгляд переводит, задумчиво обводит лукавую улыбку языком, говорит:
― Намджун, кстати к себе на выходные звал, ― кидает короткий взгляд в сторону альфы и снова на Чона смотрит едва ли моргая, ― Вечеринка, ― смакуя на языке, будто пытаясь распробовать слово на вкус, ― пойдешь со мной?
Чонгук Намджуна мельком оглядывает, не сдержавшись, в попытке понять его реакцию. Ведь сегодня утром, когда они виделись перед лекциями Ким о своей вечеринке не сказал ни слова.
У Чона в глазах вопрос: забыл позвать или просто не захотел?
Впрочем, Чонгука это нисколько не расстраивает. Что Намджун, решивший таки его позвать, что Тэхён улыбающийся ему уже не настолько щедро, от видимого на чужом лице напряженного отрицания, оба бы получили один ответ:
― Нет, ― и чтобы как-то сгладить свой отказ, добавляет, глядя на Тэхёна, ― я не люблю вечеринки. И я об этом говорил, ― после, глядя на потускневший взгляд, которым его награждает Ким, вдруг вспоминается то неподдельное ласковое умиление, с которым Тэхён смотрит на ямочки на лице Намджуна, та радость от одного только вида этого красивого, умного альфы и из Чона вырывается с маленькой злобой, оставившей после себя во рту кисловатый привкус обиды, ― Или ты меня вообще не слушаешь?
Ким в тот же момент чуть назад поддается, выравнивается словно под указкой, изгиб его губ покидает та осторожная, хрупкая улыбка, не оставив после себя и тени.
― Это не так, ― смотрит растерянно, пораженно почти, но серьезно. Явно не такой реакции от своих слов он ожидал. Сбитый с толку результатом их разговора он впервые очевидно не знал, как следует отвечать. Вновь улыбнуться пытается, но впервые ― выходит криво и нелепо, укоряет шутливым тоном, пытаясь скрыть, что на самом деле нешуточно задело. ― Ты не справедлив, Чонгук…
Чонгук же, бросив острый взгляд в сторону Намджуна почему-то злится еще больше: тот хмурится осуждающе, выверенный, статный, готовый в любую секунду встать на защиту омеги.
Как, собственно, и полагается ему,
альфе.
Чонгук сдерживает презрительную ухмылку, которой так хочется плюнуть в сторону Ким Намджуна, но не может себе позволить такого проявления эмоций. Не перед альфой ему оголять свои душевные порывы. Поэтому смотрит только в глаза Тэхёна со сдержанной в оковах радужки неприязнью, вызванной навязанной компанией альфы.
― Как раз-таки наоборот, ― тянет надменно, вскинув подбородок, но хмуря темный разлет бровей.
С такой подачей, словно перед ним не Тэхён, а незнакомец, он обескуражил не только омегу, но собиравшегося подать голос Кима. Тот замер невольно, будучи частым наблюдателем взаимодействия этой парочки, он впервые видел подобное выражение на лице Чонгука. Впервые его тон был охвачен незнакомыми, холодными нотами, точно вставши лицом к лицу перед самым раздражающим своим неприятелем.
Испытующая Чонгука злость горечью расползается под ребрами, опаляя легкие, заставив словно в судороге ненадолго затаить дыхание.
― Я избавляю других от нежеланных гостей.
Это справедливо.
Что-то во взгляде Тэхёна меняется. Это уже не то кроткое, с каким он вопрошал, преданно ожидая честности. Не то мягкое и теплое, с каким он обычно смотрит на Чонгука. А тот в свою очередь на секунду словно не узнает вечно мирного и постоянно расслабленного омегу.
― Да почему ты заведомо ставишь на
всех крест? ― Тэхён почти кривится от обиды, а во взгляде жестком, так не присущему омеге, что-то застарелое всплывает, темное и непонятное совсем, ― Ты ведь не знаешь, что могут испытывать люди по отношению к тебе на самом деле и даже не пытаешься понять... ― а после тон понижает, будто не желая, чтобы кто-то услышал, будто по привычке проигрывая в мыслях так давно вставший на бесконечном репите, но наконец произнесенный вслух, вопрос, ― Неужели тебе не хочется завести друзей? Быть… с кем-то. Ты ведь совсем одинок.
Ты ведь совсем одинок…
Окутанное яростью и в этот миг лишенное всякой объективности сознание воспринимает это издёвкой. Очередным давлением на больное, в попытке поставить на место.
На присущее бете, законное место.
Чонгук поднимается с места оглушительно тихо, сжимая челюсти, не отводя пристального взгляда от Кима. О существовании того, что сидит с боку он в этот момент забыл напрочь.
Вглядываясь в глаза напротив, жёстко припечатывает, разворачиваясь к выходу:
― Мне не нужны друзья.
Не останавливает шаг, когда прилетает в спину тоном, который невозможно понять, выхватить какую-то определенную эмоцию, разделить на интонации, словно в разноцветном клубке все чувства хаотично смешались воедино.
― Значит и я тебе не нужен?
И только чтобы, развернувшись, уколоть как можно больнее, как сотню раз до, бесстыдно пытались опустить его самого, на миг приостанавливается, прежде чем выйти из кафетерия.
― А ты думал, мы друзья?
***
Тэхён не подходит к Чонгуку на следующий день.
И на следующий после следующего дня тоже.
Тэхён окружен либо ласковым вниманием Пак Чимина, либо же крупным телом Ким Намджуна, скрывающим его от чужих взглядов. Будто замкнувшийся в компании только самых близких, как защитным реабилитационным одеялом.
Чон вспоминает, что такие моменты в их с Тэхёном общении уже происходили ранее: Чонгук, не сдержав язык за зубами и свои детские травмы в оковах осознанности, говорил омеге что-то грубое, тот, однако, понимая и внимая его настроению понятливо отходил на второй план жизни Чона, давая тому передышку, но даже в такие моменты не мог дать о себе забыть насовсем, никогда не делал вид что они незнакомцы, не игнорировал его и уж тем более не избегал. Он улыбался ему приветливо даже с дальнего конца коридора, желал приятного аппетита во время завтраков, проходя мимо легким прикосновением проводил по спине только вышедшего с кабинета истории беты.
Он не позволял себя забыть, но разрешал на некоторое время отдалиться.
Чонгук свыкся искать в толпе чужую улыбку, подаренную только лишь его взгляду.
И каждый раз зависая пальцем над контактом Кима он впервые осознал, что…
За столько месяцев так привык тянуться в ответ, словно эхо на чужой оклик и теперь просто на просто не знал, что делать, не получая этого оклика уже который день.
***
Наступают выходные, которым Чонгук по обыкновению рад.
Вернее, был рад.
Потому что уже на протяжении трёх дней парень чувствует одно лишь смятение, порой оно разбавлено раздражением, но чаще всего смешано с искренним непониманием.
Тэхён очевидно забыл о его существовании.
Не звонил, не писал, что уж говорить о личных встречах. Тэхён был всё тот же: добрый и милый большой медвежонок. Его жизнь не перетерпела особых изменений без Чонгука. Однако же, будни самого Чона с отсутствием в них Кима явно приобрели не самую лучшую форму.
Чонгук впервые за несколько лет вновь почувствовал себя… преданным.
Брошенным.
Вот только на этот раз то было не несправедливой жестокостью со стороны окружающих. А тем очевидным итогом, к которому он лично, своими же действиями, вёл на протяжении долгих месяцев…
***
―Чонгук?
Преподавательский тон Намджуна Чонгук узнает сразу же, несмотря на незнакомый набор номера, высветившийся на дисплее телефона.
― Да.
Чонгук звонку Намджуна откровенно не рад. Один только голос Кима напоминает ему то злополучное утро, в которое Чон возвращался раз за разом, вспоминая лицо Тэхёна и его слова. Свои собственные реплики хотелось выжечь из памяти серной кислотой.
― Привет. Прости… Ты не занят? ― его голос растушевывается на фоне музыки, что шорохом постоянных битов вырывается через динамик телефона.
Чонгук вспоминает: вечеринка.
Теперь он ненавидит их, пожалуй, еще больше.
Чон глаза прикрывает, проглатывая скопившуюся на языке колкость. Этот шум в динамике раздражает и кажется особенно въедливым после нескольких часов безмолвного чтения, прерванного лишь однажды свистом закипевшего чайника.
― Занят.
Игнорируя очевидное нежелание говорить, Чон трубку класть не спешил, несмотря на всплеск негативных эмоций, он мог судить объективно и здраво. Намджун Чонгуку не звонил никогда, он вообще сомневался, что у альфы раньше был его номер телефона. Значит у кого-то попросил.
Значит причина звонка была веская.
― Ох, ну… Я звоню не просто так. Ты можешь
приехать? ― он громко выдыхает прямо в трубку, словно во время озвучивания этой просьбы на него надевали Железный Сапог.
Чон даже невольно откладывает книгу на столик, кидая взгляд в сторону окна: на улицах Сеула господствуют сумерки.
― Зачем?
После непродолжительной паузы альфа вздыхает еще громче, Чонгук, однако, не успевает как следует на него рассердиться потому что Ким, всё-таки говорит:
― Увези, пожалуйста, Тэхёна…
Чонгуку на миг кажется, что ему заложило уши.
― …Что? ― Чон замирает, запоздало переспрашивая, непроизвольно прижимая телефон ближе к уху, как будто он мог ослышаться и в следующий миг Намджун скажет совершенно иное.
По крайней мере, Чонгук на это очень надеялся.
Но тот продолжает кидать в него камни, очевидно вознамерившись проломить Чону черепную коробку.
― Чонгук… Он пьян. Как бы…
очень сильно ― давит на последнее слово интонациями, добавив почти что обескураженно, ― просто не по-омежьи пьян.
Чон, сбросив с себя оцепенение, с затаившимся страхом, но более сильно прорывающимся в голосе гневом, сквозь напряженные челюсти говорит:
― И ты ему позволил?
Ким снова принимается напряженно дышать в трубку, Чонгук прям таки видит, как тот устало массирует переносицу. Холёный альфа, ни за что бы не позволивший себе грубость в адрес кого-то другого.
Терпеливый и заботливый.
Как же сильно он Чонгука раздражал…
― Знаешь, я не следил за ним. Он, вообще-то, уже взрослый. А даже если бы я и был с ним рядом постоянно, то все равно бы не смог просто вырвать у него из рук алкоголь, так не делается.
Нет. Все-таки забота и
ответственность – совершенно разные вещи. И если в первом Ким Намджун преуспел, то во втором фатально облажался.
― Зато смотри как делается
теперь ― низким голосом, граничащим с натуральным шипением, ― берешь ключи от машины в одну руку, Тэхёна в другую, везешь его домой и возвращаешься на свою чертову вечеринку. Если не можешь ручаться в адекватности своих гостей, то и незачем покупать столько выпивки, Ким Намджун.
― Чонгук! ― Намджун натурально рявкает, явно не сумев себя проконтролировать, но тут же выдохнув и, видимо более-менее успокоившись, терпеливым, но подрагивающим голосом заявляет, ― у него преддверие цикла… Я это чую, и, поверь, не только я. И по всем этическим нормам я не могу в такой момент находиться наедине с омегой. С пьяным, ничего не соображающим омегой. ― И не по-намджуновски взвизгнув, добивает, ― Ты понимаешь?!
Чонгук, обычно любящий порефлексировать, прежде чем что-то сделать, сейчас принимает решение мгновенно.
― Адрес, ― чеканит, поднимаясь с места, выходя из кухни.
― Я!.. Что? ― Намджун, видимо смирившийся, что Чона придется умолять, ожидаемо теряется. ― А… ты не знаешь где я живу?
Чонгук прикрывает глаза, сжимая челюсти настолько сильно, что еще чуть-чуть и зубная эмаль крошевом посыплется изо рта.
― Пришлешь сообщением. Я выезжаю.
Он позволяет себе потратить время только на то, чтобы надеть ветровку. Та из джинсовой черной ткани, его любимая, потому каждый день ожидает его на вешалке возле входной двери.
На улице моросит, машина Чонгука сигналит фарами в ночной мгле в ответ на нажатие кнопки брелока. В салоне холодно, из-за осенних сумерек, поэтому Чон на автомате включает печку, его самого пониженная температура мало заботила, вот только Ким Тэхён был тем еще мерзляком и в двадцатиградусную жару умудрялся замерзнуть даже будучи в кардигане.
Напиться до состояния невменяемости было не в характере Тэхёна, но и Намджун не был типичным нагнетателем, коверкающим ситуацию только для того, чтобы создать побольше шума, поэтому гнал к дому альфы Чонгук так, как не позволяла ему его занудная натура, вызубрившая каждый пунктик в правилах дорожного движения. Светофоры по пути его рвение будто поддерживали и даже, казалось, подбодряли, потому как Чонгук вписывался во все тайминги и как только подъезжал к очередному перекрестку, сразу же загорался заветный зеленый.
Квартира Намджуна находилась в новостройке и охватывала два этажа – одиннадцатый и двенадцатый. Надеясь, что Киму хватило ума запереть Тэхёна в своей комнате, куда точно никто не сунется, Чонгук прожигал взглядом цифры, высвечивающиеся на табло лифта. Кабина поднималась медленно и плавно, как и бушующее в грудине Чона бешенство, только нагнетающееся во время езды.
Его злили безответственность Намджуна, бесили бухие, невменяемые во время опьянения одногодки и просто в ужас приводило поведение Тэхёна.
О чем думал этот омега, согласившись пойти на вечеринку в преддверии течки? Свой цикл в таком возрасте уже впору выучить. Чонгук не верил, что тот мог об этом забыть, как-то этот факт упустить или недоглядеть. Тэхён трепетно относился к своему здоровью, он всегда был ответственным, собранным и
порядочным.
Чон не верил, что тот пошел на вечеринку в подобном состоянии только, чтобы получить в свое распоряжение больше внимания, чем обычно.
Чон не верил, что Тэхён по своей воле выпил столько алкоголя, что по итогу мог уйти домой (
передвигаться, черт возьми) только с чьей-то помощью.
Но после неопровержимыми доказательствами ошпарило лицо.
Намджун, почти сразу впустивший в квартиру Чона, тут же повел его за собой. Чонгук не обращал внимания на людей вокруг, даже музыку, играющую в колонках он не мог идентифицировать, не прислушивался. В голове пищало от сотни сменяющих друг друга мыслей.
― Я вызову вам такси, ― сказал Намджун в очевидном желании разрушить вставшую в комнате гнетущую тишину.
Он внимательно наблюдал за выражением лица Чонгука, но то было пустое. Не безразличное или спокойное.
Пустое.
Будто в его голове на данный момент не было ни единой мысли. На самом деле их было настолько много, что невозможно было зацепиться ни за одну. Таким растерянным Намджун Чонгука не видел никогда. Когда бета прошел вперед, дальше в комнату, Ким уже не мог видеть его лица, тактично оставшись в коридоре, придерживая дверь открытой.
― Я на машине, ― рассеянно бросил Чон, разглядывая лежащего в постели Намджуна омегу.
Чонгук Тэхёна просто не узнавал.
Тот свободно раскинулся во всю ширину кровати. Темные локоны завивались от пота, кольцами укрывали лоб, одна, особо длинная щекотала правое веко. Узкие джинсы на худых ногах, шелковая темная рубашка.
Разве Тэхён когда-либо так ходил? Куда делись брюки свободного кроя, огромные брендовые футболки, тонкие дизайнерские свитшоты?
Тэхён, знакомый Чонгуку, даже на вечеринку не надел бы что-то подобное: расстегнутые пуговицы не скрывали выпирающих косточек ключиц, стоит только потянуть за ткань в бок и оголится чужое плечо.
Чонгук одновременно готов врезать Намджуну и в благодарности встать перед ним на колени.
За то, что выловил Кима в самом разгаре долгой ночи. За то, что запер здесь одного. За то, что не решился оставить до утра у себя дома. За то, что позвонил ему. Несмотря на то, что видел, как они рассорились. Несмотря на то, что тоже откровенно недолюбливал Чонгука.
Чонгука разрывало от двойственности ощущений. Но, как и обычно, всё это покорно бушевало глубоко внутри.
***
― Куки? ― слышится с заднего сидения негромким хрипом.
У Чонгука всю дорогу ощущение, будто в башке полопалось с десяток сосудов, и кровью покрыло склеру глаз, и заложило уши. Но тихий голос Тэхёна с удивительной силой прорывается через плотную структуру багрового вакуума.
― Да… ― звук выходит сиплым, низким, а оттого каким-то жалким, что Чон тут же поправляется, продолжив громче, увереннее, спокойнее. ― Да это я. Намджун попросил отвезти тебя домой.
Чонгук не оглядывается назад, и даже в зеркало заднего вида быстрый взгляд бросить боится. Потому что как только посмотрит, точно не сдержится и придушит.
Тот долго не отвечает и Чонгук уже решает, что омега вновь отрубился. Расслабиться и привести в порядок мысли ему, однако, не дают.
― Значит, Намджун попросил… ― Тэхён говорит медленно и низко, и слышится не пьяным, а скорее сонным, очень-очень уставшим. ― И ты, что, сразу же примчался?
Чонгук в который раз останавливается на красном. Машин на дороге почти нет, но Чонгуку кажется будто он попал в огромную пробку. Они едут очень медленно, предупреждающий красный, остановивший автомобиль, кажется отсчитывает секунды даже медленнее, чем ранее, лифт – номера этажей.
Какой-то закон подлости, не иначе.
― Если честно, нет, ― Чон пальцами стучит по мягкой обивке руля. Вспоминает, что до дома Кима ехать еще минут двадцать. И, откровенно говоря, надеется, что Тэхён сейчас снова уснет. Вести диалог с ним в подобном состоянии Чонгуку непримиримо страшно. Он ведь понимает прекрасно, опьянение – дело хрупкое, которое требует к себе осторожности, особого подхода, потому как в своих последствиях может принять форму нежданно внушительную. Чонгука пугало это состояние: оно развязывает язык, каждая мысль – в слух, все чувства на распашку. Чонгук боится вновь услышать те слова Кима, брошенные в утро среды. А тогда он ведь явно сдержался от большего… ― Сначала я досмотрел Хатико, немного поплакал, сделал педикюр… и потом только решил поехать за тобой.
Чонгук в своих мыслях настолько теряется, что начинает нести откровенный бред. Словно напился здесь вовсе не Тэхён. Никогда еще бета не чувствовал себя настолько беспомощным и растерянным, не понимая, как себя вести, что следует говорить.
Игнорировать присутствие Тэхёна, он, однако, тоже решительно не мог.
― Ты шутишь… ― Он вновь замолкает на некоторое время, а после в темноту салона вплетается чужой, почти что испуганный, тон, ― Похоже у меня пьяные галлюцинации… Мне нужно в больницу…
― Тебе… ― Чонгук сглатывает, прикрывая на миг глаза, сдерживая удар по рулю, от безысходности и чувства беспомощности. Он не хочет быть грубым с Тэхёном, но вспомнив его, раскрепощенно умостившимся в чужой кровати, будто в ожидании, в рубашке, точно созданной для того, чтобы срывать с нее пуговицы, не выдерживает: ― …нужно дать бутылкой виски по голове, чтоб триггер к алкоголю выработался. Кто в здравом уме напивается в преддверии цикла? Всё равно что шляться голым по подворотням. Результат тот же!
Под конец Чонгук заметно повышает голос, всё-таки бросив полный горечи взгляд в зеркало заднего вида, тут же напарываясь на ответный. В салоне слишком темно, чтобы можно было в глазах Кима выцепить хоть какую-то эмоцию. Но всё одно – раскаянием или банальным стыдом здесь и не пахло.
― Поэтому я хотел, чтобы ты был рядом со мной, ― говорит все так же тихо, но вкрадчиво и будто более осознанно. Это совсем не было похоже на пьяный бред, что просто не стоит внимания. Нет. Это была его, серьезная, хорошо обдуманная позиция. И именно это отчего-то ущемляло гораздо сильнее любых оскорблений.
И Чонгук не выдерживает.
Взгляд, которым он буравит отражение Кима в зеркале, похож на взгляд кабана, увидевшего вертел: больной, очень испуганный, но оттого не менее грозный в своей бессильной злости.
― Какая разница?! От меня бы не было никакого толку,
я бета. Я бы даже не ощутил, если бы тебе стало плохо. Мы не чувствительны к запахам, я не смог бы вовремя отреагировать и отвезти тебя домой. Тебе повезло, что именно Намджун был рядом. Но
я бы ничем не смог тебе помочь! ― его голос бурлит, словно кислота в адском вареве, пенится и шипит на каждом судорожном выдохе, в невольной попытке представить, что Тэхёна могло ожидать этой ночью, если бы увлекшийся Намджун не обратил на его состояние никакого внимания.
А между тем, в воспаленное необузданными страшными фантазиями сознание Чонгука выхватывает совсем тихий, но такой уверенный тон, что прохладным ветром сметает угрожающие, ядовитые пары.
― Только
ты и смог бы…
Чонгук глаза прикрывает, сжимая руль так сильно, будто вознамерившись услышать его треск. Позиция Тэхёна ему откровенно непонятна. Всё: его поведение, вид, образ мышления, который в итоге привел омегу на это чертово сборище – Чонгука откровенно поражали.
В самом плохом смысле этого слова.
― Ким Тэхён…
― Останови машину, ― подает слабым, но упрямым голосом, который не примет каких-либо возражений.
― Ни за что, ― для Чонгука это лишь пьяный каприз, подчиняться которому бессмысленно, и только себе во вред.
В этот момент Чон бросает тревожный взгляд в сторону навигатора, надеясь на скорую окончательную остановку. Вот только до квартиры Кима еще пара кварталов.
Черт.
― Меня тошнит, ― не жалобно, а скорее предостерегающе.
Чонгук не поддается:
― На сидениях чехлы, можешь не стесняться.
― Куки, пожалуйста… ― Тэхён оказывается и в нетрезвом виде не потерял способности манипулировать, и начал давить на совесть, а не пытаться прогнуть под себя. Он ставить свои условия умел просто дивно и по наитию чувствовал где надо мягко и грациозно уступить, а когда жестко припечатать.
Настоящий природный талант.
Чонгук останавливает у обочины, за время переговоров они въехали в спальный район, кругом панели невысоких зданий, отблески витрин уже закрывшихся магазинов. Перед тем как выбраться из салона Чон бросает взгляд в сторону приборной панели: уже пол второго. Как бы по-детски это не звучало, но в такое время он обычно уже спит.
― Зачем ты приехал?
Тэхён по-прежнему остается в салоне, с трудом усевшись, только ноги на улицу вытащил, с негромким стуком опустив лакированные туфли в сырость грязного асфальта.
Кропивший всю дорогу дождь закончился, будто бы назло, перестав быть аргументом в пользу отказа на просьбу Тэхёна остановить машину и выйти. Чон, обойдя автомобиль, перед ним на корточки садится, так лицо за темными вихрами волос хоть немного было видно: Ким сгорбился, упираясь локтями в худые колени, голову низко опустил.
Если бы хотел блевать, попросил бы Чона отступить, не настолько все-таки он был на него в обиде чтобы не предупредить о таком – уповая на это, Чонгук остался на месте, не меняя позы. Между тем, от желания сделать хоть что-то дрожали пальцы. Хотелось коснуться чужой руки, обратить на себя внимание, но в то же время тянуло забраться обратно на водительское сидение, увеличить расстояние между ними. Тишина в таком узком пространстве казалась некомфортной.
Потому Чон послушно отвечает:
― Меня попросили, ― Чонгуку собственная фраза мерещится дешевой отговоркой. Нелепой, детской отмазкой. Он вдруг задается вопросом как этот тон мог прозвучать для самого Кима. Могло ли его задеть то, что действия Чонгука были не его собственной инициативой?
― И как давно ты начал исполнять чужие просьбы? Особенно Намджуна? ― Тэхён лицо трет ладонями, все так же не поднимая головы.
Чонгук замечает царапины даже в таком освещении, те росчерками тонкими и изящными штрихуют кожу в некоторых местах.
Они с ним постоянно – думается Чону. Такие знакомые и привычные, даже если каждый раз меняют свое положение.
Чонгук оглаживает их теплым взглядом и не замечает, не задумывается, когда вдруг говорит:
― С тех пор как это начало касаться тебя.
Тэхён молчит, а после медленно опускает ладони. Когда с виду пропадают росчерки исцарапанной кожи, словно заворожившие его, Чон понимает, что он сказал. И это понимание заставляет его сжать губы в упрямую полосу, словно в готовности обороняться.
Ким его переменившегося настроения не замечает. Взгляд у него поплывший, затуманенный алкогольными парами, в груди клокочет от нестабильности гормонов, сознания, размякшего в преддверии цикла. Не видевший в близи его глаз, Чон утешал себя, что все не так уж и плохо, говорил тот связно и даже твердо, но сейчас, Чонгук понимал: от осмысленности в нем только тональность голоса, да и та с такого расстояния приобрела отчетливые дребезжащие ноты.
― Вот как… ― усмехается, выпрямляясь, глаза у него темные и влажные, в этой черноте Чонгук не может разобрать каких-либо эмоций, ― а с чего такая честь? Мы ведь не друзья, сам сказал. Я для тебя
никто. ― Тэхён выдыхает в прохладу ночи последнее слово настоящей издевкой. У него губы змеей искривляются, а брови между тем в жалобном выражении вздергиваются. Чонгуку подобную контрастную мимику еще видеть не доводилось. Пытаясь с ней свыкнуться, переварить, в дальнейшей попытке хоть что-то ответить, он лишь пораженно молчал. ― Один «из». От существования которых в своей жизни ты легко, и в любой момент, откажешься. Ты ведь такой крутой. Независимый, сильный…
― Хватит, ― Чонгук болезненно морщится.
Тэхёнов тон настолько наигранный, неискренний, что каждый комплимент кажется пощечиной. Чонгук понимает, что омега пьян, и говорит это не со зла. Он скорее в нем, в Чонгуке, глубоко разочарован, ведь им по неосторожности был грубо задет. Тэхён наверняка осознавал, что в тот момент Чон
хотел его обидеть, и теперь с таким же бесчувственным напором желает поступить с ним так же.
Тэхён покачивается, поддаваясь вперед, ближе.
― А я не хочу останавливаться. Мне есть, что тебе сказать, а ты как обычно не желаешь слушать, отвечать – говорить, – когда это касается тебя. Или ты думаешь, что только
тебя можно задеть?
― Ты пьян… ― Чонгук поднимается, ощущая, как дрожат ноги от неудобного положения, как сводит каждый мускул от осознания всей этой патовой ситуации. Он понимал, чувствовал, что должен извиниться, но просто не был готов, что единственный шанс выпадет именно в таких условиях. Тэхён забудет все на следующее же утро, а чонгукова решительность падет под натиском тщеславия, и даже сильное чувство вины не переборет куда большее и гораздо более укоренившееся в характере Чонгука стремление. Стремление любить только себя и поступать лишь в угоду своему собственному благополучию.
Но Тэхён не дает от себя отступить, хватает за руку скоро, но очень некрепко, ладони у него холодные, он явно замерз. Вот только дрожит он скорее от внутренних ощущений, чем от внешнего чувства дискомфорта.
― Но как никогда честен. А для нее нужно столько смелости, какой мне не доставало, пока я был трезв, ― его ладони, обычно такие крепкие и сильные на вид сейчас кажутся слишком бледными и хрупкими.
Чонгук кладет свою руку поверх сжимающей его левую кисть хватки, снова садится на корточки, пальцами ощущая шероховатость царапин на чужой коже. Царапин, к которым так давно и сильно хотелось прикоснуться.
― И все же… Давай поговорим завтра. ― Запрокидывая голову, взволнованно глядя снизу-вверх, ― Тебе ведь нужно отдохнуть, выспаться, а здесь так холодно. Ты заболеешь. Поехали домой?
― Я хочу, чтобы ты пошел со мной, ― отвечает после недолгого молчания, чуть сжав его ладонь своей. Шелк рубашки совсем измялся, а верхняя пуговица – чуть-чуть и выскользнет из петли, несмотря на это вид у Кима совсем не претензионный, едва-ли намекающий на жаркую, страстную ночь.
Видится он теперь безобидным сонным ребенком, колкая насмешка в голосе тает под мягкостью баритона, а пристальный тяжелый взгляд растушевывается усталостью и трогательной доверчивостью, пузырьком воздуха всплывающей со дна темной радужки.
Чонгук улавливает эту перемену, и пока она скоро не преобразилась в совершенно иное настроение, охотно соглашается.
― Я пойду, я буду рядом. Обещаю.
― Ты раньше никогда не соглашался. Тоже не хватало смелости? ― его глаза покрыты чуть дрожащими веками, густые пряди тонкими волосками путаются в ресницах. Чонгуку каждая мелочь в Тэхёне западала глубоко в душу, и он невольно улыбается маленькой нежной улыбкой, глядя на него.
― Ты прав… ― вздыхает тяжело, боясь проглотить заветные,
стыдные слова, ― Я очень боялся.
― Чего? ― у Тэхёна глаза по-прежнему расслабленно прикрыты, а на губах между тем растет такая же мечтательная улыбка – все это Чонгука здорово подкупает, он все явственней чувствует себя в теплом коконе уюта и, наконец, решается произнести:
― Что привяжусь еще больше. И уходить потом не захочу, ― он смотрит внимательно на подрагивающие веки, ожидая какой-либо реакции, затаенно боясь насмешки, что оглушительным громом прорвет то хрупкое, светлое, образовавшееся между ними.
Но Тэхён только глаза открывает, смотрит трепетно и говорит тихо, но уверенно:
― Тебя никто не гонит, ― и держит между тем крепче положенного. Да только Чонгук этого не замечает, отвечает на потаенных, глубоко запрятанных инстинктах, переплетая пальцы, даже не отдавая отчета этому смелому, но искреннему порыву.
― Но и терпеть меня никто не хочет, ― признает слабостью, недостатком, почти что грехом, словно в попытке покаяться.
Потому что я всего лишь бета… ― в который раз проступает в мыслях, так привычно, но только лишь сейчас показавшись неправильным, исковерканным. Таким… чертовски глупым.
А Ким эту невысказанную, но ясно читающуюся в глазах и поступках Чонгука мысль, будто не видит даже, а чувствует.
Тэхён наклоняется очень близко, пара сантиметров – и утыкается лбом в чужой, сплетая локоны, дыхание и взгляды, и говорит, неотрывно наблюдая своим, черным, блестящим, ласкающим взором. Слишком осмысленным для неопытного пьяницы.
― Нет… это всё потому что ты
эгоист. Думаешь только о себе. Так жестоко… ― эти слова касаются губ Чонгука горячим выдохом. Каждая буква умело пущенным снарядом достигает не только ушей, но и самого сердца. Против подобной атаки нет защиты, остается только ожидать с придыханием, когда она наконец на тебя обрушится. ― Но я позабочусь, что бы и обо мне ты думал тоже, Чон Чонгук.
Чонгук в этот момент, поплывшым сознанием, отстраненно ощущает прикосновение к своей талии, уверенно и плавно переместившееся под ветровку. Длинные пальцы крепко обхватывают бок, ткань футболки мнется под ладонью, она широкая и крепкая, и вдруг толкает на себя, пока сам Тэхён свободно падает назад, на спину. Тяжело и шумно, не успев отреагировать, Чонгук валится следом, сверху, и тут же, испугавшись, приподнимается. Чон – взрослый мальчик, и по сравнению с худощавым Тэхёном, с омегой, выглядел довольно крепким, а потому причины для волнения у него были, придушить Кима он может в начале и хотел, но точно не так и не при таких обстоятельствах.
― Что ты… ― приподняться ему, однако, не дают, снова безапелляционно давят рукой, обхватывающей талию, прижимая ближе, так что Чонгуку приходится лицом уткнуться в чужую шею. Горячую и крепкую. Чонгук кончиком носа касается кожи, непроизвольно выдыхает громко в мягкую кожу, а потом делает очевидный вдох. И задыхается.
― Ты же чувствуешь меня? ― Шепчет Тэхён. Уверенно, но очень тяжко, так будто не только Чонгук сейчас задыхается, тонет в чужом запахе.
Он так и лежит не двигаясь, уставившись наверх, на крышу авто и только ладонью давит на чонгукову спину, крепко прижимая к своему телу.
―
Чувствуешь? Я знаю…
Чонгук с каждым вдохом, необходимым ему кислородом дышит чужим ароматом, чужой
сутью.
И наконец оказавшись впервые так близко она доверчиво тянется ему навстречу, раскрываясь, обнажая малейшие переливы тонов, что концентрируются в вечном не рассеивающемся аромате человеческого тела, человеческого тепла. А сейчас, в период цикла только больше и охотнее раскрывающимся ему навстречу.
Этот запах гораздо глубже, сильнее,
объемней того, что на протяжении всего времени представал перед другими.
Обычно зовущий и пленяющий, прямо сейчас, перед Чонгуком, он сам обнажал свою сердцевину, покорно тянулся навстречу. Чон это ясно осознавал.
Чонгук это
слышал.
― Да… ―перестав себя сдерживать, несмело, очень медленно и трепетно ведет носом по чужой шее. Тэхён под ним тут же отзывается, дрожит, задерживает дыхание, точно прислушиваясь к своим ощущениям, точно боясь своей реакцией испугать или смутить.
Прекратить все, что сейчас происходит. Разрушить все, что перед ними сейчас раскрывается.
― И я тебя. Уже очень давно.
Чонгук на поверку не брал чужие слова уже очень-очень долго, но здесь, сейчас, Тэхён не просто речью выражает свои чувства, мысли, нет, вся его суть кличет об искренности, желании настолько долгом, уже ставшим отчаянным, неумолимым, почти что грозным в своем проявлении.
― Беты… мы не пахнем, ― Чон в чужой аромат зарывается носом, точно в мягкое пуховое одеяло, укрывшее коконом в зимнюю стужу – настолько глубоко он жаждет в него провалиться.
― Ты не просто бета, ты Чон Чонгук. Мой Чонгук.
Помнишь чужие слова, Чонгук?
Прошли долгие тысячи лет, но ничто, созданное миром ни разу не повторилось. На земле миллиарды людей. Лишенные копий, они уникальны, даже если и считают себя пустыми.
Вот только неправда все это, чушь.
Пустых людей не бывает, есть только глубоко несчастные, сильно задетые, никем не любимые. Окружающие питали тебя лишь негативными эмоциями, их ты отображал навстречу. Все отрицательное неимоверно хочется скрыть, забыть и уничтожить.
Что ты и делал, в конечном счете, ощущая себя опустошенным.
Но сейчас, впитывая в себя чужую суть, чужое существо которым с тобой так отчаянно делятся, то что же ты чувствуешь теперь?
― И я чувствую тебя, Тэхён. Я тебя чувствую.
