Цинсинь

Красный. Цвет крови и войны въелся под кожу, и весь мир был виден словно сквозь красное стекло, ведь куда бы он ни приходил, земля багровела под его ногами. Руки его были неотмываемо-красными. А душа насквозь черная, смазанная дегтем совершенного зла и выпотрошенная, опустошенная. Алатус так отчаянно хочет (хотел) цепляться за свое прошлое, за святую уверенность в том, кем он являлся сам. Но чувство вины и сострадания было насильно выдавлено, выкручено и растоптано бесконечным ощущением злобы и голода. Нити марионетки намертво впились в кожу, будто Архонт снов дергает его за сухожилия и заставляет танцевать танец смерти, под дудку шествующей войны. Кости выворачивает, что-то дикое царапается изнутри в иступленном желании разорвать и выплеснуться наружу. Теперь его верный спутник — смерть. Она всегда рядом, в ожидании конца других или его самого. Пелена застилает глаза, когда Алатус вгрызается в плоть последнего, словно одичалый зверь. Где-то глубоко внутри глухо стонет его оставшаяся часть Златокрылого короля, сожалеет о каждом поступке. Есть только кипящая ярость внутри. Голод. И бесконечная тьма. Алатус чувствует, как он приближается к краю, но в этот раз ощущает ледяное дыхание ближе всего. Его собственное сердце, омытое кровью и насквозь прогнившее, бедное сердце, колотится с такой силой, что рискует выбить ребра и замереть навеки. Алатус падает на колени. Вокруг него выжженная земля, растоптанная и уничтоженная почва, бывшая плодородной и полной жизни. А еще трупы. Когда-то процветающее маленькое поселение теперь сплошная могила. Ода жертвоприношениям. У Алатуса почему-то закрадывается мутная уверенность в том, что это последнее, что он увидит в своей жизни. Большего и не заслуживает. Он хрипит, впивается когтями в ладони и чувствует, как внутри плавятся органы и дробятся кости; как кожа кипит и пузырится, истончая черную смоляную карму, тяжелую, как и бремя, насильно положенное на его плечи. Он мычит и чувствует слезы от боли — физической или душевной? Краем сознания, оставшейся частью себя самого, он осознает происходящее и молит о прощении, которого никогда не получит. В этот раз ему не выкарабкаться. Мечущийся в агонии, Алатус не сразу понимает, что чужая рука накрывает его лоб, но вздрагивает от холодного касания. Прохладная ладонь мягко прижимается к его пылающей коже и чей-то тихий голос звучит словно луч маяка среди гнетущего шума криков. Алатус стонет от облегчения, когда чувствует живительную прохладу; когда карма ослабляет свое давление. Мягкие руки гладят его по голове, по щекам, очень бережно, и голос все шепчет, убаюкивая. Сквозь пелену слез и усталости, перед тем, как впасть в забытье, Алатус видит светлое внимательное лицо и много-много света, словно взошедшее солнце после долгой ночи, подарившее успокоение. *** Архонт света смотрит твёрдо и прямо, выдерживая тяжелый взгляд. — Ты забываешься, моя дорогая Велиал, — Архонт снов шипит ядовитой змеей, — сейчас идет война. — Я прекрасно помню об этом. Но это не значит, что я не смею помочь ему. Архонт снов хмыкает и, проходя мимо, угрожающе произносит: — Это мой зверек. Велиал подавляет сильное желание выжечь светом сетчатку темных глаз. Она не оборачивается вслед уходящей, смотря куда-то перед собой, погруженная в невеселые мысли. Моракс, до этого лишь молчаливо наблюдавший за перепалкой, полон каменного терпения, но все же сомнения ростками впиваются в его сердце. Ему все равно, чем занимается Архонт света, но если это не влияет на исход, а сейчас любое маленькое действие может привести к результатам гораздо большего масштаба. — Почему ты делаешь это? — Гео Архонт внимательно наблюдает за лицом; за светлыми глазами, на дне которых плещется скорбь об истерзанной душе. — Я помню свечение пэнов. В его сердце было столько света, и сейчас я чувствую ответственность перед ним. — Война не щадит никого. И потому не нужно жертвовать обстоятельствами и, бросив все, срываться на помощь. Богиня поднимает взгляд, и Моракс видит уверенность в правоте действий во всей ее фигуре. Властелин камня помнит архонта на поле боя: она хладнокровно пронзала мечом своих врагов, испепеляла их, не давая ни шанса, и насколько она могла быть отстраненна, словно холодный свет далеких звезд. Но то, с каким рвением и с какой жаждой она помогает златокрылому птенцу, не может не вводить в ступор. Моракс не видит в ее действиях рационального зерна, ни толики логичного смысла. Кроме того, беря такое количество порчи на себя, Архонт света рискует сама попасть в ловушку, выжигая свое Сердце Бога изнутри. И потому Моракс не понимал. Не хотел понимать. — Тебе тысячи лет, Велиал. Ты видела за свою долгую жизнь то, что мало кто видел. Неужели ты поддалась таким слабостям как обычные эмоции? Ушедшее не вернуть. Властелин камня знает: что бы он ни сказал, о какой бы ответственности ни напомнил, на следующий же день Архонт света, чутко прислушивающаяся к окружающему миру, исчезнет мгновенно, как мелькнувший солнечный блик, и окажется там, в том месте, где проливается кровь и сгущается тьма. Чтобы спасти самого ее носителя. Поэтому Моракс не идет за ней следом, он молчит, когда Велиал покидает резиденцию, у дверей напоследок лишь печально ответив: — Но я могу повлиять на настоящее. *** В этот раз она могла не успеть. Велиал устало расположилась под раскидистым деревом на вершине скалы, подальше от любых свидетелей, с желанием побыть одной. Щеки ее блестели от еще не высохших слез. Сегодня она буквально вырвала Алатуса из костлявых рук смерти. Сегодня это было как никогда опасно для жизни их двоих, когда Алатус приблизился к краю вплотную. Она успела. Но так близко к пропасти. Когда перенимаешь часть действия кармы на себя, невольно ощущаешь тот же спектр эмоций, что и ее носитель. Невыносимая боль и глухое осознание полнейшего одиночества выбили ее из колеи, и, смешавшись со страхом за чужую жизнь, выплеснулись хрустальными слезами. Сердце болело, но уже не так сильно. Ей нужно посидеть одной еще немного. Она справится. — Это была ты, все это время, — тихий голос вырывает ее из раздумий. Алатус стоит в десятке метров от Велиал, опираясь на древко копья. Он выглядит помятым и невероятно усталым, но взгляд ясный. — Ты всегда уходишь прежде, чем я приду в себя. Но сегодня ты задержалась. Это правда. Алатус растерзывал, он выпивал сны и пожирал надежды и был настолько свиреп в своих действиях, что богиню пробила ледяная уверенность — вот сейчас. Это случится сейчас. Ей пришлось приложить немало сил, отчаянно моля богов Селестии, но в итоге жизнь в ее руках была спасена. Забывшись, Велиал сжимала в объятиях златокрылого пэна, выдерживая натиск своих же воспоминаний. Она хотела разделить всю боль, несправедливо завладевшую его сердцем, которая так сильно ощущалась в этот момент. Чувствовала, что не может иначе. Алатус осторожно, словно крадучись, подходит ближе. Он смотрит с непониманием и чуть ли не испугом; как жрецы смотрят на своего бога, решившего посетить их. В его глазах океаны боли, и волны бьются о холодные острые камни, но еще там тонким светлым лучом сияет признательность. Алатус выглядит живым, живее, чем обычно, и Велиал испытывает облегчение, внимательно наблюдая за приближающимся. А еще нежность. — Почему ты делаешь это? — слова благодарности застревают в горле. Почему почему почему ты смотришь так мягко? Я монстр, я падший, я убил сотни невинных, и все равно каждый раз ты возвращаешься в нужный момент, в момент моего отчаяния, чтобы протянуть руку и смотреть так. Алатус не смеет подойти ближе, он смотрит хмуро и растерянно. Он запрещает себе хотеть снова ощутить, как прохладная рука гладит по волосам, запрещает себе думать о том, насколько красиво ее золотые волосы переливаются на свету. Запрещает себе, потому что не дай бог запачкать своей чернотой это существо, само олицетворение света. Он монстр. Он не достоин. И все равно нарушает все запреты, когда Архонт тихо просит присесть рядом с ней. — Мой фамильяр тоже был златокрылой птицей, — она задумчиво глядит вдаль, окунается в дымку прошлого, сквозь десятки, может сотни лет. Некоторые шрамы не заживают даже у древних богов. Но затем смотрит на Алатуса и улыбается. — Каждый имеет право на шанс. Тянет руку к лицу и несмело убирает прядь. Алатус не дышит, замирает; он прикрывает глаза и поддается ласке, так и не удержав себя. Бормотание голосов погибших душ, висящее вечным грузом, приглушённо. Он ощущает зыбкий, но покой, и как лучи закатного солнца касаются кожи легким теплом. Пахнет свежестью и сладостью росы на цветах, и двое наслаждаются краткими моментами спокойствия. Велиал гладит по волосам задремавшего пэна и думает о том, что когда-нибудь война прекратится. Когда-нибудь они смогут сидеть вот так, вместе, но без тревоги за настоящее и будущее. *** Вокруг громом и дрожью в земле отдавалась мощь элементальных реакций. Барбатос выпускает стрелу — какую по счету? — и обращает в прах темное существо мощным потоком анемо. Небо скрылось за черной пылью, и тысячи скал раскололись на мелкие части. Барбатосу страшно. Весь Тейват охвачен огнем и бешеной яростью — мечты о власти? О памяти? О лучшем мире? Архонт ветра думает, что такой путь по головам лишь уничтожает, но не создает. Так говорила Архонт времени. И потерять кого-то еще будет невыносимо больно; каждое убийство — рана мира, которая никогда не заживет. Ассамблея похожа на адское месиво. Барбатос знает, что из этой битвы, наполненной до краев жестокостью и остервенением, выберутся не все. Не Моракс; Моракс — один из сильнейших божеств, он останется любым способом, чтобы повести за собой народ и наполнить опустошенные земли жизнью. Но те, кто не живет войной, те, чьи сердца слишком добры для смертельного соперничества… Боги Селестии, смилуйтесь хотя бы в этот раз. Барбатос целится и стреляет точно, но отвлекается на яркую вспышку сбоку. Не повезло каждому, кто удостоится подобной чести от Архонта света. Эта богиня ослепительна, но ослепительна смертельно. Барбатос вспоминает день, полный гармонии; когда он и Велиал наслаждались тишиной, сидя на свеже-зеленой траве под ласковой тенью дуба, и Венти играл на флейте мелодии времен и историй, о восходах и последних лучах солнца, а Велиал тихо просила «сыграй еще». Они говорили о простых вещах, но имеющих важность, превышающую любое желание власти и вечности. А теперь ее белое платье окрашено кровью. Ничто не вернуть назад. Война останется с ними навсегда, урок будет выучен наизусть, но какой ценой. Барбатос видит, как в последний момент жадное копье демона все же достигает своей цели; он ловит последний взгляд Велиал и видит, как кроваво-красная роза расползается в ее животе. Не знает, что произошло дальше. Как ветра уносят молитву далеко, в глубины времен, как он оказывается рядом и держит на руках богиню, некогда сияющую и прекрасную. Она смотрит с осознанием и страхом. Но бесстрашно. Хриплое дыхание не дарует понимания, все происходит как во сне. Последний сон. В светлых глазах Велиал отражается голубой клочок неба, но она смотрит упрямо в глаза Архонта свободы: — Сдержи обещание. Помоги ему. Она сжимает его руку, прежде чем рассыпаться ярким светом умирающей звезды. Светом, который будет виден еще много-много лет. Легенда гласит, что при жизни Архонт света оплакивала судьбу Златокрылого короля, и в том месте, где почвы касались ее слезы, выросли первые цветы цинсинь.