***
За свои же слова мальчику всё чаще становится совестно, потому что он не следует завету, который сам себе назначил, и не учится тому, чему его так терпеливо пытается научить его не в пример более непосредственная подруга — улыбаться шире и не прятаться за руками, не бояться говорить в кругу друзей чуть менее правильно и выдержанно, вести себя раскованнее, естественнее. Хибики тоже упрямо, по-детски однобоко недовольна и не понимает — почему, если хочется измениться, нельзя просто взять и измениться? В будущем у её горячности будут самые разные последствия, сейчас же это — при всей своей доброжелательности резкие замечания, положительный эффект у которых, на взгляд девочки, всего один — в итоге они даже сдержанного и тактичного до невозможности Оджи доводят до того, что его на них ответы начинают пропитываться слабым ядом. Всё остаётся неустойчивым и смутным ровно до последнего года начальной школы — именно тогда совершенно случайным майским днём шедшая на учёбу Хибики обращает внимание на странно незнакомо-знакомого мальчика, словно пытающегося с ней привычно поравняться, но понимающего, что она не совсем его узнаёт, и держащегося на почтительном расстоянии. Даже в тот момент, когда раздражённая собственной непонятливостью Хибики резко останавливается, мальчик послушно останавливается тоже, и совершенно спокойно разрешает себя разглядывать, будто зная, что сейчас до чёртиков сконфуженная подруга спросит, сгорая от стыда: — Оджи?... И получит в ответ знакомый утвердительный кивок, вот только не увидит знакомого шелковистого хвоста на коротко, почти наголо остриженном затылке. Хибики долго не верит: подходит нерешительно и почти боязливо, медленно обходит кругом и рассматривает абсолютно потерянно, а Оджи, терпеливо выжидая, когда она наконец не выдержит и спросит, про себя лишь думает, что могло быть и хуже: теперь-то всё, что он своими собственными не слишком ловкими руками обкорнал, подровняла мать. Но Хибики не спрашивает, зная наиболее вероятную причину; она лишь чувствует лёгшую на плечи тяжесть безнадёжного осознания того, что всегда готовый себя отстаивать друг сдался, и произошло это явно не просто так.***
Весь остаток дня Оджи проводит как обычно, и периодически его охватывает навязчивая мысль о том, что произошедшее было либо сном, который он к чему-то совсем не вовремя вспомнил, либо у него уже галлюцинации начались от хронического недосыпа — вот только спал он в последнее время нормально. Также приходится почти физически давить желание подойти к Хибики и Канаде — единственным из всей разношёрстной толпы гостей, что всё видели и, сдаётся ему, даже не последнее участие в этом принимали, но стоит увидеть, как они, окончательно влившись в компанию, беззаботно перешучиваются с очередной своей одноклассницей или увлечённо болтают с теми, кого в школе видят куда реже, как становится стыдно — нечего другим и самому себе настроение портить, день рождения у него сегодня или нет, в конце концов? Лишь под вечер, когда наступает время расходиться, Оджи немного неуютно — идти домой одному почему-то едва-едва, неуловимо, но страшно, а по пути он рефлекторно оглядывается на каждый показавшийся ему подозрительным (любой) звук. Дома уже не страшно, там ему ничто об этом событии не напоминает. Но вот путь от кондитерской до дома вскоре и накрепко превращается почти в каждодневную рутину. Хорошо быть человеком занятым — всегда можно списать нервозность на загруженность и плохой сон, пусть Оджи и неловко так часто врать, ведь он уверен, что с большой вероятностью между преследующей его тревогой и бессонницей выбрал бы последнюю — меньшее, по его мнению, зло. Ему не нравится и то, что именно тревога выгоняет его в самые людные места, и то, что это никак не помогает — во всеобщей неразберихе голосов, где просто невозможно вычленить никакой отдельный, ему упорно мерещится тот самый, и даже в движущейся разноцветной массе людей он продолжает со страхом выискивать взглядом врезавшееся в память лицо или хотя бы силуэт. А уж ходить одному для него и вовсе пытка — невозможно всё время держать на виду всю окружающую территорию, и невозможно держаться вдали ото всех мест, где кто-то может прятаться, а ему хочется — панически, вопреки увещеваниям здравого смысла — который многое из того, что происходит в городе последнюю пару месяцев, никак не объясняет. Спасением перестаёт быть даже сон, ведь именно там Оджи с совершенно непостоянной частотой сталкивается с девушкой, которую после первой и единственной встречи ни разу больше не видел вживую, и начинает об этом всё сильнее жалеть — вживую ему бы хоть было куда уйти и где спрятаться, а из своего сознания не убежишь, вот и остаётся только терпеть. Девушка жалеть его тоже не торопится — в голосе у неё та самая болезненная усталость, с которой она начала разговор, но на лице — хищное удовлетворение, и со стороны она наверняка кажется кошкой, лениво играющейся с оглушённой мышью — то схватит, отпустит, недолго подумав и дав недалеко уйти, и снова поймает, беззастенчиво пользуясь беспомощностью парня, который пошевелиться едва может. Разумеется, со временем звук её голоса становится всё более чужеродным и отдалённым, а черты лица — размытыми и нечёткими, но прежде не любивший просыпаться от кошмаров Оджи подобному избавлению только рад. Уже будучи в сознании он невольно напоминает сам себе, что на самом деле всё было не настолько ужасно — по крайней мере, тогда девушка своим поведением дала повод на это надеяться. Однако собственные домыслы, ничем не подкреплённые — плохой источник утешения, рассуждает сам с собой Оджи и ждёт, пока привычное течение жизни поможет ему прийти в себя. Иногда он даже полушутливо жалеет о том, что раньше ничего подобного с ним не случалось — иначе переживал бы он наверняка не так остро. И потому же он радуется так сильно, как мало чему прежде радовался, когда долгая, спокойная и размеренная рутина делает своё дело. Неприятно отчасти предполагать, что это действительно мог быть сон (или всё же галлюцинация, кто их знает), но переставший шугаться любого звука и каждой тени Оджи готов охотно принять что угодно — он снова в строю, и это главное. И как раз вовремя — лето почти в самом разгаре, и он не хочет провести все каникулы в четырёх стенах, прячась от незнакомки с хищным взглядом и кошачьими манерами.***
Секунды, разделившие то, что Оджи увидел, и то, что он сказал, ощущаются куда дольше для него самого — и состояние его (не совсем ещё) собеседницы даёт ему время убедиться в том, что это действительно она. Воображение смело и быстро дорисовывает померкшие в памяти черты, а стоит заговорить девушке, как и ставший почти абстрактным голос в голове приобретает нужное звучание. Оджи немного подкупает то, что глаза у неё чуть красные от слёз, а на лице нет и следа наглой самоуверенности, поэтому аккуратно берёт за запястье и ведёт её за собой он спокойно, глядя только вперёд — для верности ему достаточно того, как неуверенно и почти неохотно она ступает следом. Теперь его желание своеобразно исполнилось, он столкнулся с преследовавшей его фобией наяву — правда, перестав уже её бояться и начав откровенно забывать. Именно поэтому он не знает, как к этому относиться, пусть и предпочитает это смятение страху. Оджи украдкой наблюдает за девушкой, пока молча очищает ранку от грязи и наклеивает пластырь — и куда только делась её привычка в самую душу заглядывать и подбираться как можно ближе, сейчас она даже боковым зрением не позволяет себе на него смотреть. Оджи мысленно проводит черту до того самого, что могло после кошмаров вселить в него крохотную надежду — до того, как стыдно ей стало после того, как он очнулся и искренне её самочувствием озаботился, до того, как она точно так же покраснела и отвела взгляд прежде, чем сорваться и стремительно убежать. Оджи считает это весомым поводом разговаривать с ней так же, как и со всеми, не вкладывая в свои вопросы ничего личного. А её даже эти вопросы выбивают из колеи, особенно безобидное, но само по себе каверзное «мы раньше нигде не встречались?», на которое она даже ничего внятно ответить не может — в сравнении с первой услышанной от неё чёткой и уверенной речью в какой-то степени неправдоподобно, но по-своему очаровательно. У Оджи было достаточно времени подумать о том, что этот самый человек когда-то его обманул и им воспользовался — и кто знает, чем бы всё кончилось без вмешательства Хибики и Канаде, чьё присутствие случайным он уже давно не считает. Хватило ему времени подумать и о том, что между увиденным тогда и тем, что он видит сейчас, нет ничего общего, кроме внешней оболочки и маленькой детали, долгое время считавшейся незначительной. Воспользовавшись возникшей паузой, парень сам себе едва заметно, беззвучно усмехается — а простил бы он настолько легко человека, поступившего точно так же, но не оказавшегося очень красивой девушкой? Впрочем, объективными свои суждения он не считает в любом случае. Последняя возможность передумать остаётся с ним в промежутке между просьбой представиться и раздумьями незнакомки. Когда она даёт свой ответ, Оджи принимает окончательное решение. И называет своё имя.***
Жалеть о своём решении ему не приходится — первоначальную зажатость Эллен вскоре перевешивает её явно природное стремление общаться и учиться, поэтому приобретению столь хорошей подруги Оджи несомненно рад. Любопытство его изнутри, конечно, подтачивает — а не пора бы узнать всё-таки из первых уст, что же это тогда было? И пусть становится оно только сильнее, Оджи сохраняет тихую невозмутимость — он прекрасно знает, как обращаться с вещами, которые наружу лучше бы не выпускать.***
— Как же я от всего этого устала, — раздражённо, если бы ей на это хватило сил, произносит на неполном вдохе Эллен и несколько театрально, но с убедительной усталостью утыкается лицом в матрас и замирает, будто перестав дышать. То, что она (как и её бессменные подруги) оказалась Прикюа, удивляет Оджи куда меньше, чем предполагалось. Это и не было абсолютно неожиданно — достаточно было лишь местами приглядываться повнимательнее и сопоставлять некоторые факты, чтобы заложить почву для определённых подозрений, которые теперь просто нашли своё подтверждение. Зато теперь ему понятен источник всего того, что в Эллен копилось, но оставалось невыраженным — разумеется, для задушевных бесед у неё есть подруги, которые, правда, испытывают и прячут в себе наверняка всё то же самое, а высказаться хочется кому-то другому, непричастному. Любопытство вспыхивает пуще прежнего — эй, прекрасная воительница, а ты не хочешь поведать, чем раньше занималась на досуге? Сидящий рядом с подругой Оджи утешительно похлопывает её по плечу. Она, конечно, тоже многого о нём не знает, но теперь он, оказавшись в курсе ситуации, хотя бы будет в состоянии оказывать ей адекватную поддержку.***
Если бы не то, насколько они его злили, Оджи сказал бы, что уже привык к жутким головным болям, которые издаваемые Негатонами звуки неизменно у него (и у всех, кто их слышал) вызывали. Злит его и то, насколько он (и все остальные) к разворачивающемуся конфликту непричастен, но очень явно его на себе ощущает — к счастью, и по его завершении, приходя в себя со слабостью в отнявшихся конечностях, исчерченными следами слёз щеками и характерной жгуче-щиплющей болью в глазах. Будь он в курсе, кто за сотворением этих чудовищ стоит, то обратился бы напрямую — мол, а вы не могли бы заставлять меня печалиться как-то более искренно, более осознанно, чтобы от этих слёз хоть какое-то облегчение было? Спасибо, правда, и на том, что его роль ограничивается тем, чтобы страдать в сторонке — обычно уже куда позже очередной случайной стычки Оджи с лёгким содроганием представляет, как подобная громадина могла бы кого угодно чисто случайно прибить даже несмотря на все усилия Прикюа. После подобных предположений даже не обижало то, что затронутые Мелодией Печали люди Негатонов совсем не интересовали — иначе у и без того выбивающихся из сил воительниц работы только прибавилось бы. Но печалиться искреннее всё же хотелось бы.***
— …лен-сан? Вплоть до того, как разомкнуть слипшиеся от пыли и частично проступивших слёз веки, Эллен не уверена — едва доносящийся до неё голос Оджи на самом деле такой тихий, или оглушило её куда серьёзнее, чем хочется думать? Однако восприятие начинает возвращаться достаточно быстро, но не слишком стремительно для причинения большего дискомфорта — вот она чувствует поддерживающую её под спину и обхватившую плечи руку, вот голова становится только тяжелее, но рядом есть плечо, о которое можно опереться, и когда звуки приобретают свою привычную громкость, Эллен понимает — да, его голос на самом деле был таким тихим, и учитывая количество приходящих в себя людей вокруг, она ему за это благодарна. Судя по вьющемуся по земле рядом хвосту лавандового цвета волос и не такой уж сильной боли, она ещё и ухитрилась удержаться в превращении, поэтому как минимум можно порадоваться, что никто другой не узнал больше, чем ему бы следовало. — Эллен-сан? Вопрос всё такой же осмотрительно тихий, но не в пример более обеспокоенный, не сказать бы испуганный, поэтому Эллен прикладывает все нужные усилия для того, чтобы приподнять голову. Не по себе ей становится даже не от того, насколько они с Оджи невольно близко оказались (она бы возражать и не стала), а от неподдельного, граничащего с ужасом от предположения худшего, страха на его лице — в тот единственный раз, когда у Эллен могла быть возможность это наблюдать, испугаться (по крайней мере, при ней) он попросту не успел, поэтому видеть его таким для неё сродни первому в осознанной жизни человека ознобу — вокруг не холодно, но до костей всё равно пробирает. А согревает обратно то, с каким неподдельным облегчением и радостью он вскидывает брови и улыбается — открыто, не так, как обычно, позабыв о сдержанности и собственных предубеждениях. В ушах у Эллен по-прежнему стоит звенящий гул, отяжелевшую голову, до кучи постепенно наводняемую тревожными мыслями о подругах, трудно держать на весу, и не слушаются её даже пальцы на руках, но она не так уж против ещё немного побыть в столь жалком состоянии.***
Если печалиться искреннее хотелось, то вот пребывать во время битв Прикюа с Негатонами в сознании — не очень. Рискуешь, оказавшись не в то время не в том месте, случайно (или не очень) то удариться плечом о стену и прочувствовать это со всей силой обычного человека, то, так и не успев убраться с крыши, просто оттуда вылететь — за компанию ещё, наверное, с другими тремя-четырьмя столь же неудачливыми людьми, но узнавать об этом приходится постфактум. А сейчас остаётся только падать под свист ветра в ушах и с разливающимся от груди по всему телу парализующим чувством, выскользнув прямо из спасительной хватки одной из подоспевших Прикюа. Однако она, растерявшись лишь на секунду, отталкивается ногами от стены и прыгает следом, и когда она подхватывает его под спину и колени, закидывая на руки, Оджи успевает разглядеть и осознать, что это всё-таки Эллен. У того, чтобы быть Прикюа, помимо очевидных недостатков не меньше настолько же очевидных преимуществ — например, можно спрыгнуть с высоты второго этажа, приземлиться на ноги и даже их не сломать. Вот и Эллен по инерции только чуть приседает и тут же пружинисто выпрямляется, не выпуская рефлекторно вцепившегося ей в плечи Оджи — она внимательно за ним наблюдает, выявляя малейшие признаки ухудшения состояния, но по мере того, как его лицо вновь обретает краски, а к нему самому возвращается способность дышать, он лишь ещё крепче стискивает в мелко дрожащих пальцах ткань её одежды и начинает чуть чаще моргать мутными и широко раскрытыми от страха глазами. Эллен кидает быстрый взгляд на подруг, также поймавших всех тех, за кем кинулись, и медленно, аккуратно ставит парня на землю, предусмотрительно поддерживая. Оджи по-прежнему чувствует себя немного неустойчивым, когда она, готовая вернуться и разобраться с оставшимся на крыше Негатоном, напоследок оборачивается. — Осторожнее. Это, конечно, очень похоже на супергеройский фильм, — улыбается девушка ободряюще и столь же нервно, — но если уж тебе так хочется быть похожим на персонажа оттуда, давай это будет всё-таки не Гвен Стейси. Оджи с усилием кивает, Эллен одним прыжком взмывает вверх, и пока события ещё продолжают медленно укладываться у него в голове, отчётливую мысль он может выделить лишь одну. Когда она только успела начитаться комиксов?***
Приближение чего-то грандиозного чувствует даже по-прежнему непричастный к конфликту (и не имеющий такой возможности) Оджи — и атмосфера вокруг, несмотря на грядущие праздники, только напряжённее становится, и устаёт он от всего быстрее, при этом словно ожидая чего-то для самого себя неясного, и Эллен притихла, и даже жизнерадостная и стойкая Хибики отчего-то приуныла — это для него всегда было последним признаком чего-то по-настоящему плохого. Но если Хибики, зная, что он в курсе происходящего, не решается всё разом (и вообще хоть что-либо) выкладывать, Эллен часто не выдерживает — то говорит до тех пор, пока слов не остаётся, то начинает не совсем осознанно строить предположения одно безнадёжнее другого, то просто плачет и даже после этого ненамного лучше себя чувствует. Впрочем, немало в её словах бывает и вещей, исполненных надежды и неподдельного интереса — будь она неисправимой пессимисткой, то давно бы зачахла. Оджи мог бы ограничиться и тем, что сам звук её голоса ему приятен, но всегда интереснее слушать песню, слова которой можешь понимать. Откровенность подруги его даже обнадёживает — очевидно, что раньше она очень многое держала в себе даже при наличии потенциально понимающего собеседника, поэтому для Оджи её разговорчивость — признак не сломленного окончательно душевного равновесия и оказываемого ему высокого доверия, достойным которого он себя не всегда считает, но надеется, что когда-нибудь наберётся смелости и сможет ей отплатить тем, чего она заслуживает.***
Бегущий по коже мелкими острыми иголочками холод и бледно-зимний свет оповещают Оджи о том, что он каким-то образом оказался на улице и прошло уже как минимум несколько часов, даже раньше, чем у него получается открыть глаза, а негромкий гул голосов со всех сторон говорит о том, что очнулся он не один. В какой-то манере навевает ностальгию — снова случился какой-то плохо объяснимый кошмар (который в данном случае можно назвать таковым со всей уверенностью, не то что в прошлый раз), снова он на неопределённое время выпал из реальности, и снова он пытается понять, произошло ли это всё на самом деле. Однако сейчас он в своих сомнениях не одинок, по крайней мере. Осторожно проморгавшись, Оджи случайно поднимает голову, и первым делом на фоне остатков стены часовни и полуразрушенной колонны видит четверых Прикюа — уже принявших свой обычный облик, конечно, но, очевидно, всё это время занятых более важными делами и только-только вернувшихся. Хибики и Канаде после моментной паузы радостно бросаются навстречу родителям, и Оджи тоже делает шаг вперёд, но почти сразу же замирает в нерешительности — как-то неприятно его пробирает от того, что ни Эллен, ни стоящая рядом с ней низенькая рыжеволосая девочка даже с места не сдвинулись, спокойно и довольно наблюдая за всеобщим пробуждением — так, словно их здесь никто и не ждал. Он довольно быстро вспоминает, что Эллен в этом мире действительно ждать практически некому, но… разве это не должно было хотя бы слегка измениться? Девушка ловит его взгляд, но, по-прежнему недвижная, лишь деловито, почти беспристрастно кивает, и Оджи мимолётно, словно снег стряхивая, поводит плечами, и оборачивается искать своих товарищей, почти наверняка зная, что с ними всё в порядке, но силясь избавиться от гнетущего осадка.***
— Так что это было действительно страшно. Понимать, что во всём мире никого живого кроме нас пятерых не осталось, и только от нас всё и зависит… боевого духа не придаёт, — обхватив себя руками за плечи, Эллен чуть втягивает голову и судорожно выдыхает. — Дурацкий холод. Несмотря на то, что ещё даже не стемнело, улицы города практически пусты — трудно винить потрясённых произошедшим людей в нежелании лишний раз показываться снаружи. Оплотом спокойствия среди них выглядели только Прикюа, точно знавшие, что всё закончилось — благодаря их неимоверным усилиям. Не перебивая, Оджи идёт рядом и смотрит на подругу искоса — не спала ведь уже почти два дня, а держится куда лучше него, хотя ей пришлось вовсе не камнем простоять всю ночь. Но как бы там ни было, никогда прежде он не видел Эллен такой уверенной и даже счастливой в один и тот же момент — судя по всему, несмотря на всю свою тяжесть, эта битва позволила ей окончательно закрыть все гештальты и обрести мир в душе. Девушка в очередной раз втягивает носом воздух и сердито морщится, растирая ладонями в перчатках плечи. — У вас тут зимой всегда так холодно? — Далеко не всегда, — отстранённо поначалу откликается Оджи, но в попытке воспрянуть духом поворачивается к ней и спрашивает уже чуть бодрее: — Но это ещё как посмотреть, что для тебя есть холод. У вас… там зимы вообще бывают? Уже то, как Эллен в сомнениях поджимает губы, подсказывает ему правильный ответ. — Если и бывают, то совсем другие. Такие, что и в летней одежде бывает вполне комфортно, как сейчас, например. Как вернулась, так сразу разницу прочувствовала. Ненароком завернув в сторону пустующей школы, Оджи украдкой вдыхает и выдыхает быстро, но достаточно глубоко для того, чтобы набраться смелости для своего вопроса. — Тогда почему же ты… не осталась? Замедлившись, Эллен поворачивается к нему с откровенно недоумевающим выражением на лице, но пусть Оджи это немного и обезоруживает, он заставляет себя продолжить, на всякий случай заранее готовясь извиняться за неудобные расспросы. — Это ведь твой дом в первую очередь. Неужели тебе не хотелось убедиться, что всё действительно в порядке? Что всё на самом деле закончилось? К его удивлению, Эллен не только не сердится, а лишь ненадолго приподнимает брови, задумавшись, и вытягивает руку, чтобы между делом поймать пару крошечных снежинок, едва проступающих в сером свете. — Проверять, всё ли в порядке, нужно как раз здесь, там-то я уже увидела всё, что нужно. Да и не могу же я здесь просто так всё бросить. Растерев между пальцами растаявшие снежинки, девушка складывает руки за спиной и продолжает путь неторопливым размеренным шагом, глядя куда-то далеко перед собой. — Честно сказать, земля Мажор мне больше… этническая родина, нежели дом. Да, здесь у меня никаких родственников нет, но у меня их нигде нет, так что это ничего не определяет, — фыркающе усмехается она с почти ощутимой досадой. — Там у меня нет ровным счётом ничего, кроме весьма… противоречивой репутации. А здесь друзья, школа, здесь я наконец поняла, чего вообще от самой себя хочу. По-моему, в такое место волей-неволей, а захочется возвращаться почаще. Сделав недолгую паузу, Эллен смотрит на Оджи, но он перебивать не собирается — понимает, что она ещё не закончила, и девушка пользуется возможностью скорректировать несколько пессимистичный тон своего рассказа. — Я не говорю, что туда возвращаться нет смысла вовсе, — произносит куда мягче и уступчивее, будто пытаясь с кем-то помириться. — Там мне многое гораздо привычнее, там больше существ, похожих на меня, ну и, наконец, там я могу не прятаться и не переживать из-за того, как окружающие посмотрят на острые уши, — остановившись перед закрытыми воротами школы, Эллен высоко задирает голову навстречу плавно падающим снежинкам. — Не исключено, что если ваш мир мне когда-нибудь надоест, я на самом деле уйду обратно. Всё равно вряд ли кто-то сможет этому попрепятствовать. Однако, — поворачивается она к другу с несколько самодовольной, но при этом по-своему одобрительной улыбкой, — у вашего мира пока что неоспоримое преимущество. Здесь мне как минимум есть о ком кроме себя переживать. В мыслях Оджи в этот момент невольно проскакивает ассоциация с общепринятым утверждением, что кошки гуляют сами по себе, поэтому, стало быть, признания такого рода из уст, собственно, кошки нужно считать комплиментом высшей степени. — Если я к таким людям тоже отношусь, — подаёт он голос в той же степени почтительный, что и смешливый, — то почту за честь об этом знать. — Относишься-относишься, не сомневайся, — с опять же неожиданной лёгкостью, готовностью и быстротой соглашается девушка, когда-то едва ли способная из себя два ласковых слова лишний раз выдавить, а сейчас разве что озорно прикрывшая на миг глаз. — Ты среди них на одной из самых высоких позиций. — Даже так, — в свою очередь только два слова в ответ парень и находит больше по наитию, смутившись, но стараясь не делать поспешных выводов. — Приятно слышать. Он намеренно не вдаётся в подробности о том, насколько это приятно и почему же — и без того слишком многое приходится сопоставлять, ибо если в прошлый раз всё и выглядело крайне двусмысленно и аукнулось ему весьма продолжительной и ощутимой паранойей, то сейчас приходится иметь дело ни много ни мало с фактом того, что если бы не эта девушка четырнадцати(?) лет соответствующих среднестатистическим роста и комплекции, и ещё двое таких же её подруг (третья малость не в счёт — она вообще только-только заканчивает младшую школу), то и сам Оджи, и все, кого он знал, и все, кого не знал (проще говоря — все) попросту бы не проснулись. Да у самих Прикюа что по отдельности, что всем составом был риск результат своих стараний не застать. Эллен это поняла и приняла ещё в процессе, а Оджи, к которому такая роскошь, как жизнь и всё ей сопутствующее, вернулась буквально минувшим утром, с каждой секундой всё отчётливее чувствует смыкающуюся над способностью трезво рассуждать лавину мрачных домыслов. Да, она действительно могла умереть, но какой толк из-за этого переживать теперь, когда она жива, здорова и больше ни во что настолько же опасное не ввяжется? Уставшая от некомфортной тишины Эллен с умеренной требовательностью тянет его за рукав куртки. — Так и будем перед воротами торчать? Внутрь нас пускать всё равно некому. Если уж она сама смогла с этим смириться, то и ему нечего себя накручивать. В идеале, конечно же, потому что сердцу не прикажешь. Оджи старается приготовиться к не самому лёгкому разговору, поскольку его состояние становится очевидным уже тогда, когда он абсолютно молча отходит в сторону и, прислонившись спиной к дереву, запрокидывает голову и жмурится, но несмотря на все усилия, от обеспокоенного, но слишком уж пристального взгляда присоединившейся Эллен хочется или убежать, или спрятаться. — Эй, ты себя точно хорошо чувствуешь? — хмурится она почти незаметно, помахав у него перед лицом рукой. — Побочных эффектов вроде никаких не должно быть, но мне-то откуда точно знать. — В порядке всё. Я просто радуюсь так, — опустив голову и глубоко вздохнув, но продолжая жмуриться, Оджи пытается выдавить свою обычно саму собой приходящую мягкую улыбку. — Всё ведь действительно хорошо. Никаких больше разрушений и битв. Всё закончилось. Было, конечно, в какой-то момент страшно, но я ведь всё равно жив. И ты жива, и Хибики-сан, и Канаде-сан, и все остальные… Эллен удивлённо, но понимающе приподнимает брови, когда парень ещё крепче жмурит глаза и зажимает ладонью предательски задрожавший рот, пережидая. — Извини, — после недолгого молчания и шумного выдоха объясняется он торопливо, но невольно тише, чем хотел бы, смаргивая едва проступившие слёзы, чтобы наконец-то на неё посмотреть. — Всё хорошо, правда. Разумеется, она ему не верит — не нужно никакой проницательности, чтобы понять, насколько всё не в порядке — но разговор заводит внезапно на довольно отвлечённую тему. — Я, конечно, об этом раньше не говорила, — скрещивает на груди руки девушка, переведя взгляд куда-то повыше, наискось, и с ноткой недовольства пожевав нижнюю губу прежде, чем продолжить, — но мои попытки быть сдержанной и не терять достоинства закончились чуть ли не катастрофой. Пустяк, казалось бы, такой случай, что достаточно поплакать или с самой собой поругаться в одиночестве, чтобы полегчало, либо просто пойти и обговорить всё как следует. Но я не пошла разговаривать. Я пошла на сделку, по условиям которой пострадать должна была куча никак не причастного к моим обидам народа. Приподняв уголки рта в странно довольной насмешке, Эллен исподлобья смотрит прямо на притихшего друга. — Ты ведь всё помнишь, да? — и, получив в ответ скромный кивок, спрашивает вдогонку: — Тогда почему же помог? Почему заговорил вообще? — А ты бы предпочла, чтобы я развернулся и оставил тебя дальше в пыли сидеть и реветь? — улыбается Оджи добродушно, но по-честному устало. — Я об этом сам долго думал, не сомневайся. Скажу лишь, что решил положиться на своё чутьё и поверить наличию у тебя совести, а там посмотреть, что из этого выйдет. Получилось вроде бы неплохо. Уж точно лучше, чем тогда, когда я о тебе даже вспоминать боялся. В целом не изменившаяся в лице Эллен слегка неприязненно поёживается. — Ого. Даже так. — Уж не обессудь, — прикрывает глаза парень умиротворённо, — но не всем легко сразу выбросить из головы подобные случаи. — Я бы больше удивилась, если бы это оказалось легко, — с напускной сварливостью произносит и тут же куда настойчивее интересуется Эллен: — Ну и что, кто об этом вообще знает? Никто, конечно же? Оджи с чрезмерной старательностью смахивает опустившуюся на нос снежинку. — Почему же никто? Хибики-сан и Канаде-сан всё своими глазами видели. — Видеть-то они видели, это я и сама прекрасно помню, — с едва проскальзывающим раздражением передразнивает его девушка, попытками уйти от ответа очевидно недовольная. — А после все дружно предпочли тактично молчать и делать вид, что ничего не было. «Как и в большинстве других случаев». Оджи произносит это про себя одновременно с тем, как Эллен проговаривает то же самое вслух, и оба невольно замолкают, недоверчиво друг на друга уставившись в своеобразной бесплотной попытке понять, кто кого раньше на одинаковой мысли подловил. Оджи мог бы подивиться тому, от кого она заразилась манерой столь прямолинейно в душу лезть, но был достаточно долго знаком с Хибики, чтобы понять, что её влияние никого не щадит. — Ну хорошо, я хотел рассказать, но промолчал. Не хотел лишний раз беспокоить, да и не совсем уверен был. Следующий свой вопрос Эллен задаёт без следа даже малейшей, самой безобидной издёвки. — А тебе вообще хоть кого-то хочется беспокоить? Оджи даже себя самого перестаёт тщетно убеждать в том, что успокоился, поэтому невольно вырвавшийся смешок похож больше на слегка истеричный всхлип. — А тебе вот настолько сильно хочется меня до слёз довести? Корит себя за то, что прозвучало это ненужно и грубо, он в последнюю очередь. Неизменно серьёзная Эллен шагает ближе и аккуратно берёт его за локоть. — Мне сильно хочется, чтобы всё было честно. Я знаю, что далеко не всегда и везде себе можно такое позволить, но от меня не нужно прятаться. Я всё понимаю. Выдержав короткую паузу и не услышав ничего в свою сторону, девушка просит чуть тише и мягче: — Просто скажи, всё ли в порядке, ибо если тебе не нужна помощь, я не собираюсь излишне настаивать. Ещё до того, как она заканчивает, Оджи смыкает веки и торопливо, будто для пущей убедительности мотает головой из стороны в сторону — никакого другого способа сквозь вставший в горле ком сказать, что вовсе ничего не в порядке, у него нет. Пока он ещё пытается унять себя последовательными глубокими вдохами, Эллен встаёт перед ним так, чтобы положить ладонь и на второй локоть. — И если тебе одному побыть нужно, я могу уйти. Просто одно дело, если тебе не хочется ни с кем своими проблемами делиться, и совсем другое, если ты просто боишься быть… неудобным. С таким знанием дела говорит, будто сама через это прошла. На самом деле, было бы неудивительно — очень мало кто через это не проходил, и Оджи сам прекрасно понимает, что он вовсе не особенный, что никто не может быть до конца честным, и вряд ли он способен предположить, что некоторые его друзья и знакомые могут скрывать за своей будничной деловитой собранностью. Однако он не перестаёт это считать менее несправедливым. В тот самый момент, когда у него едва не подкашиваются внезапно порядком ослабшие колени, Эллен с готовностью его обхватывает обеими руками вокруг туловища и помогает плавно опуститься на пожухлую, прикрытой белой морозной крошкой траву, и отпускать вовсе не торопится. — Разумеется, не всякое замалчивание истинных эмоций столь же… общественно опасно, как в моём случае, но по отношению к самому себе оно очень даже разрушительно. Руки у неё самые обычные, иногда кажущиеся даже слишком тонкими, и сейчас в них нет той самой силы, с которой она могла бы его легко оторвать от земли и поднять над собой, но Оджи догадывается, что сила была далеко не решающим фактором в заключительной битве, из которой и Эллен, и её такие же — обычные — подруги вышли победительницами. Но в которой они так же могли и проиграть, не найдя в нужную минуту хотя бы каплю необходимой стойкости и сострадательности. Обвивает — скорее, отчаянно сгребает в охапку — её за плечи он почти вслепую, наощупь, и вцепляется так, словно от этого зависит его жизнь. Но ведь она зависела — и далеко не единожды. Поэтому плакать ему приходится не только из-за осознания того, что у них были все шансы так или иначе никогда больше друг друга не увидеть — наружу неудержимо вырывается всё то, что приходилось хоронить глубоко внутри прежде, и единственное, что Оджи позволяет не теряться окончательно — изящно-узкие ладони Эллен, мерно поглаживающие его по вздрагивающей спине и напоминающие — вот теперь всё действительно хорошо, вот теперь бояться больше нечего. Когда внутри становится облегчающе пусто — словно долго томящаяся в заточении река разрушила плотину и с торжеством вернулась в родное русло — парень наконец-то находит силы немного отстраниться и попытаться утереть оставшуюся в уголках раздражённых глаз влагу — ему в принципе не слишком хочется представлять, как он выглядит со стороны. С трудом, но ему удаётся сдержать порыв спросить у терпеливо ждущей Эллен, насколько отвратительно то, что ей сейчас приходится видеть — совсем не хочется настолько доверительную атмосферу глупыми шутками сбивать, сколь неловко не было бы представать в таком неприглядном свете перед далеко не безразличным ему человеком. После неприятно-обжигающего, но придающего решительности глотка воздуха, у него получается даже расправить опущенные плечи и сесть ровно, чтобы прямо на подругу посмотреть. — Спасибо, — и склонить голову со всем подобающим уважением, которое, хочется верить, не портят угасающие остаточные всхлипы. — За всё спасибо. — Обращайся, — отмахивается Эллен с подчёркнутой скромностью и широкой, довольной улыбкой. — Нужные слова я далеко не всегда нахожу, но могу попытаться помочь, чем смогу. В очередной раз безуспешно попытавшись протереть глаза, которые от холода только хуже защипало, Оджи на неё лукаво косится. — То есть я могу тебя попросить помочь объяснить моим родителям, в чём дело, когда я в таком виде домой заявлюсь? Ничуть не сбитая с толку его просьбой девушка невозмутимо пожимает плечами. — А не обязательно сразу домой идти, можешь сначала себя в порядок привести. — И где же? — спрашивает для порядка Оджи, когда ответ уже сам собой напрашивается, и поднявшаяся на ноги Эллен из этого большой тайны не делает. — У меня, — и, быстро расправив слегка смявшуюся куртку, она протягивает ему руку, чтобы помочь встать. — Мне всё равно есть ещё о чём тебе рассказать. Стало быть, узнает наконец, во что же такое страшное её собственные обиды когда-то вылились (и какое он имел к этому отношение). И вовсе нет никакой обиды за то, что ждать пришлось довольно долго — ведь только сейчас честно всё стало с обеих сторон. Оджи не чует подвоха, когда Эллен не торопится выпускать его руку из своей даже после того, как он наконец встаёт, и успевает только коротко удивлённо выдохнуть, стоит девушке без всякого предупреждения дёрнуть его на себя и крепко обнять, прижавшись щекой к груди, и пусть она отстраняется довольно быстро, быть сдержанной ей трудно. — Прости, прости, — сдавленно посмеивается она в кулак, — но ты так жалостливо выглядишь, что я просто не удержалась. — Да чего уж, — смиренно улыбается в ответ парень, теперь уже вынужденный представлять, как он выглядит как со стороны. — Вряд ли будет ещё что-то более жалкое, чем сегодняшнее Рождество, которое мы, по сути, пропустили. — Не страшно, — с важным видом заверяет его Эллен, подняв вверх указательный палец. — Новый год ещё впереди.