Письмо

      Франциска стучится к нему однажды вечером, прячет руки за спиной и выглядит неожиданно довольной.       — А я кое что знаю, — заметив, что Майлз, едва отвлекшись от изучаемой книги, больше на неё не смотрит, она чуть крепче сжимает свои губы и властно, нетерпеливо добавляет, — Майлз Эджворт, ты обязан обратить на меня своё внимание.       Даже мимо угасающего, утонувшего в буквах сознания Майлза не проходит то, как девочка взбудоражена — пусть и старательно скрывает это.       — Что-то важное, Франциска? — Майлз, неохотно отложив книгу, решает подыграть. Франциске девять и почти всю свою крохотную жизнь она всегда стремилась показать, что во всем лучше своего братца. Юный Эджворт привык, но не хотел тратить на это своё драгоценное время — не сейчас.       Особняк фон Кармы старомоден и холоден, и Майлз сам не заметил, как слился с ним воедино. Потому — Франциска освещена свечами, будто прямиком из средневековья или из романа про вампиров, и утомленные долгим чтением глаза Эджворта едва фокусируются на ней.       — У меня для тебя кое что есть.       Верно. Она прячет что-то за спиной. Эджворт теряется в догадках. И очень хочет сонно зевнуть.       — Ты знаешь, что надо сказать, Майлз Эджворт, — высокомерно произносит девочка, не дождавшись нужной реакции, её щеки отчего-то чуть розовеют.       —…Пожалуйста, Франциска. Я буду очень признателен, если ты мне покажешь, — Майлз приподнимает брови и чуть ведёт плечами. Они отнимаются, а он и не замечал.       — Хм! Так и быть, — Франциска улыбается, и, уперев одну руку в бок, второй протягивает Майлзу…       — Письмо.       — А ты не так уж и глуп, — насмешка. — Письмо, мой младший братец. Тебе.       — Мне, — медленно повторяет Майлз, — Прошу, позволь… — и берет письмо из чужой маленькой ладошки. Белоснежный конверт, щедро обклеенный марками — поезда, статуи и корабли. Немного мятый, обычный конверт — письма ему приносили слуги и они всегда были исключительно деловыми — с восковой печатью, дорогой плотной бумагой.       И Майлз чувствует себя странно, когда получает что-то такое… обыкновенное — и от рук Франциски, что сейчас впилась в него взглядом, думая, что Майлз не замечает. Она смотрит… С надёждой? Чего она ждёт? Реакции?       Что ж.       Он… в некотором неудомении. Произошла какая-то ошибка: Майлз не занимается такой ерундой, как бесцельная переписка с кем-либо. Майлз всматривается в не слишком разборчивый почерк. Нет, здесь… его имя, и…       —…О, — внезапно он издаёт странный, тихий звук, следом резко откашливаясь. Что-то внезапно окутывает его и душит, и Майлз так и замирает, сжимая конверт. Он смотрит на округлые буквы и… просто не верит им.       Это имя…       — Майлз Эджворт? — Франциска теряет всё свое самодовольство, — Ты не рад, — её голос тускнеет, и Майлз отыскал бы в нём и оттенки спрятанного беспокойства, но он слишком занят сейчас. Он смотрит на буквы, и у него слегка кружится голова.        « — У меня такое дурацкое имя, — разбитые коленки и пачка чипсов, которые вообще-то есть нельзя, но это редкий вкус, найденный в самом далёком магазинчике, и Майлз не мог пройти мимо этой сенсации тоже… И даже позволял себе украдкой облизывать перепачканные солью пальцы. Они с ним едят из одной пачки, усевшись прямо на колючем ковре. Уроки давно кончились.       — Шутишь? — Майлз не верит своим ушам. И натягивает на себя свой самый умный и важный вид, — Вообще-то, это очень хорошее имя.       — Правда?..       — Всенепременно. Оно значит, что ты всегда будешь сильным и бороться до конца, — Майлз немного теряется от пристального внимания, но продолжает со всей уверенностью, — Всегда восставать из пепла. Как… »       — Феникс, — не осознавая того, тихо бормочет Майлз, распахивая шире глаза.       «…Как Феникс, самый настоящий! — он поднимает только что облизанный палец, и Феникс рядом сияет искренним счастьем. Майлзу тоже становится радостно и очень, очень тепло.»       —…Райт, — выдыхает Майлз, и ему становится очень, очень холодно. Странная тошнота и всё расплывается перед глазами, и Эджворт смотрит перед собой, изо всех сил отгоняя тошнотворные воспоминания. Вдох. Выдох.       Каким образом Феникс Райт написал ему? __Зачем? __        « — Рождество? Вместе?       — Да… Всё равно родители улетают. А я хочу остаться. С тобой. Мистер Эджворт всегда такой интересный! Можно же?       — Я подумаю… — а внутри всё трепещет от радости.»       Конверт отчего-то мнется в его руках. Похоже, он невольно сжимает пальцы, пока непрошенные воспоминания лезут в голову. Он думал, он смог забыть, он смог убить, но, оказывается, помнит каждую деталь.       « — И, в общем, я хочу стать художником. И актером. Ещё врачом можно, если не получится. В общем, у меня много планов!       — Тогда тебе придётся рисовать меня. И лечить, — он не говорит это, но Феникс — точно тот, кому можно вверить свою жизнь. И своё лицо.       — Тебя — самым первым! Как только стану самым лучшим, — и, ломая от усилий кончик грифеля, Феникс болтает ногами, рисует что-то, отдаленно похожее на лицо Майлза.       Майлз фыркает. Критикует.       Любуется.»       Эджворт чувствует какую-то тяжесть на плече — она движется туда-сюда. Кажется, это рука Франциски.       А он…       « — Обещаю — мы будем вместе навсегда, — жарко говорит Феникс. Феникс всегда сдерживает свои обещания.       А это значит, что Майлз чувствует, как подступают слезы под этим холодным дождём. Никто ему такое не говорил, но он так рад, и он так верит, и ему так… грустно. Почему-то.       — Я тоже, — задыхаясь, выпаливает он, сжимая своего красного самурая.       Не хочет думать о грусти.       Навсегда!..»       Навсегда он хотел забыть — забыть всё.       Беззаботные посиделки, запах папиного пальто; совместный просмотр телевизора и драка ногами под столом.       Крепкие обнимающие руки и… И…       —…Майлз Эджворт! — Майлз, наконец, возвращается в реальность. Его бьёт дрожь и тошнит, а лицо Франциски рядом выражает настоящий ужас. — Что… Я требую объяснений!       У Эджворта намокли щеки, но он едва это замечает — и теперь ему жарко.       — Где… ты это взяла?! — не помня, как встал, он сжимает конверт — и тот сминается о плечо Франциски, когда Майлз неожиданно для себя хватает её. Она теряется — но лишь на несколько мгновений. Искренняя обида вдруг искажает её лицо.       — Так вот значит как?! — она вырывается, и Эджворт даже не сопротивляется. И лишь вздрагивает, когда Франциска, красная от злости, вырывает из его рук несчастное письмо, — Лучше бы я не брала его для такого глупца как ты! Глупое письмо! Лучше бы отец его тоже сжёг, как все остальные! — Майлз лишь шире раскрывает глаза, — А я старалась, думала, что тебе понравится… Глупости, забудь сейчас же, — в сердцах и уже тише говорит она, смотря в сторону и терзая нижнюю губу зубами. Кажется, она вот-вот заплачет, и Майлз честно не понимает, почему. Он запутался и сам. Очень. — Я. Думала…       — Подожди? __Сжёг__? Остальные? — странные мурашки бегут по его спине. — Франциска, — его голос подрагивает, — О чём ты, — Майлз берет её за руку — слишком крепко.       — Отстань! Дурак! — Франциска говорит громко, вырывается и — убегает, громко топоча лакированными туфельками. Хлопок двери погружает просторную комнату — его личный рабочий кабинет — в полнейшую тишину. Оставляет Майлза стоять на слабых ногах, слушая, как гудит в ушах кровь.       Он получил его — этот кабинет — несколько лет назад — когда начал делать настоящие успехи в учебе. Здесь стоял старомодный проигрыватель с пластинками, диван с мягкими подушками — за таким всегда было приятно отдохнуть, попивая принесенный слугами чай, — а ещё стол, тяжелый, дорогой, пахнущий деревом. Он казался таким огромным в детстве, и сейчас Майлз, вновь садясь за него, горбясь и до боли сжимая пальцами плечи, вновь неожиданно чувствует себя таким…       Таким крошечным.

***

      …Он находит письмо под своей дверью на следующий день: кто-то — Франциска, милая Франциска — просунул его в щель между полом. Несколько дней у него уходит на то, чтобы всё-таки открыть его.       Лист со строчками, скачущими из темы на тему. Фотография — вот почему конверт так неохотно мялся — на которую он смотрит так долго, не понимая ни одно из своих чувств. Рисунок — вот почему ему так безумно жаль, что он мял этот конверт? — из-за которого у Эджворта щипало в глазах.       Это — постыдная, невыносимая слабость, и фон Карма был прав, когда сжигал все эти жалкие письма («я понимаю, ты не отвечаешь, но… Хотя бы весточку?.. Хоть раз за столько писем?.. В любом случае, я не сдамся»).       Но…       Ничего из этого Майлз не сжёг и не выкинул.       Почему?       Пока никто не видит, пока никто не знает, он рассеянно гладит пальцами это глупое, это неизменное «…я не сдамся».       («Почти по памяти. На самом деле, я поглядывал на фото, но… По-моему, я уже достаточно хорош, чтобы сделать это :)» — на пятом рисунке Майлз, обнимающий колени. С бабочкой, ещё не смененной на нашейный платок. С мягкой улыбкой. С травой, склоненной в сторону, с прядями волос, волнуемых ветром, и стершийся грифель даже выглядит… уместно.       Эджворту больно — очень.       Но отчего-то       он       улыбается).