***
Панси была неправильной. Но не то, чтобы её это волновало. До недавних пор. Например, на прошлом курсе она часто слышала всхлипы за пологом соседней кровати. Дафна Гринграсс плакала по ночам. Всем ведь тут тяжело! Так можно ли хотя бы поспать? Тем более, что плач подруги отдавался болезненным сочувствием в груди, чаще всего несвойственным Паркинсон. Однажды, раздражённая больше обычного, она наконец решила все высказать надоедливой соседке — но так и застыла, шумно распахнув чужой полог. «Люмос» на конце палочки позволил увидеть худое, маленькое дрожащее тельце. Совсем сжавшись и подобравшись от неожиданности, Дафна неловко заправила за уши спутавшиеся светлые волосы и шмыгнула носом. Вдруг захотелось утешить Дафну, такую маленькую и печальную, сидящую на такой противорчаще большой и роскошной кровати. Панси присела рядом и неловко обхватила подругу руками, прижимая к себе. Впервые за долгое время ей тоже захотелось плакать, но она сдержалась. Заложенный от плача нос ограничивал Гринграсс, заставляя вдыхать и выдыхать воздух потрескавшимися губами. Дафна особенно шумно выдохнула и обдала Панси рваным дыханием, заставив ту чуть повернуть в её сторону голову. Она была так красива в полумраке, единственным источником света в котором служила лишь наполовину затерявшаяся где-то в одеяле палочка. Панси особо не помнила, когда именно они начали целоваться. Но зато отлично помнила, что поцелуи эти были не единственным разом. Больше плача в их спальне по ночам не раздавалось, и если и были какие-либо всхлипы, то лишь от сдерживаемой страсти девушек. Они только целовались, но зато как… А в начале этого учебного года светящаяся Гринграсс объявила, что она выходит замуж за Драко Малфоя. Что за бред. Особенно учитывая, что особенно счастливым Драко в последнее время ходил явно не из-за неё. Не она ведь была лохматым героем, с которым Панси недавно застала своего друга в коридоре в весьма однозначном положении. Однако «подруге» она об этом чисто из мести не рассказала. Пусть сама теперь разбирается. Эта нелепая новость о помолвке явно не просуществует долго, ведь, по словам самого Драко, у него с Поттером серьезно. Вот чей брак действительно стоит ожидать. Конечно, Дафна скоро осознаёт весь этот абсурд и поймёт, на что променяла Паркинсон, но последней всё же было обидно. Хотя всё у них было несерьёзно, как они негласно считали, но сколько поддержки, утешения и энергии это давало. Панси это также дало уверенность, что с ней что-то не так. Впрочем, весьма ясно, что именно.***
Можно было легко свалить всё на нелепую случайность, на обычную прогулку по замку. Сложнее было признать, что Панси искала кого-то вполне определенного, специально проходя мимо библиотеки и даже — по секрету — заглядывая внутрь. Ещё сложнее было копаться в себе, искать причину своего внезапного желания поговорить именно с ней. Скандальная новость о разрыве двух членов великого «Золотого трио» потрясла всю школу. Все они ведь были всеобщими идеалами, национальными героями, которых многие боготворили. Самой популярной школьной паре пророчили крепкую семью. Панси от этого тошнило. А теперь, когда Уизли променял саму Гермиону Грейнджер на Лаванду Браун (серьезно?), Паркинсон снова почему-то возмущалась и, что более необъяснимо, искала зачем-то Грейнджер. Она шла по коридору восьмого этажа, хмурая и задумчивая, когда в стене справа из ниоткуда появилась большая резная дверь. Панси сегодня поступала необъяснимо и безрассудно, и, конечно, не долго думая, повинулась внутреннему порыву и потянула за тяжелую ручку, отворив дверь. Открылась дверь ещё не полностью, но в глаза уже бросился красный цвет. Слишком много красного. Паркинсон бегло осмотрелась. Красные кресла, диваны и ковры. Обилие таких же ярких подушек и пледов. Пара огромных каминов, в одном из которых горело, потрескивая, пламя. От некоторой небрежности, пытающейся, судя по всему, создать вид уюта, Панси немного повело в отвращении, и она пришла к выводу, что так, должно быть, может выглядеть только гостиная Гриффиндора. Почему-то легко было представить тут Грейнджер, сидящей в углу за книгой, поправляющей мешающие локоны и пытающейся учиться в шумной кампании сокурсников-гриффиндорцев. И именно Гермиона Грейнджер собственной персоной и сидела тут на диванчике в углу. Она выглядывала из-за повернутой к камину красной спинки и наблюдала за ней несколько удивлённо. Панси чуть не вскрикнула от неожиданности. «И что теперь?» — повторялось в голове, пока девушки молча смотрели друг на друга. Видеть эту заучку не издалека, когда их не разделяют два стола факультетов в Большом зале, было очень непривычно. — Панси, — поздоровалась кивком головы Грейнджер, когда молчание несколько затянулось. — Где это мы? — вместо приветствия немного грубо ответила Панси, слишком смущенная и сбитая с толку, так и стоя где-то в проходе. Вряд ли они были в настоящей гостиной Гриффиндора, так что это за место, черт возьми? Грейнджер почему-то улыбнулась. Странная. У неё такой же уставший взгляд, как у всех в этом чертовом мире, как будто кричащий и в то же время жалостливым шепотом говорящий, что повидала она много. В войне она была в самом пекле, и по сей день в нём, о чём говорят едва видные круги под глазами — очаровательные, впрочем — и морщинки на переносице от частой задумчивости. Но Гермиона улыбается, и во взгляде её, таком грустном и взрослом, мелькает искренность. Она действительно радуется компании, хотя они почти ни разу не обмолвились и словом за всё обучение. И вот оно, заставляющее так растеряться: они вообще никогда не стояли рядом так долго. Как себя вести и что делать? — Мы в выручай-комнате. Она является нуждающимся и выглядит так, как тебе нужно, в зависимости от твоих желаний. — В голосе Грейнджер мелькает раньше бесящая Панси интонация всезнайки. Однако сейчас голос девушки хотелось слушать и слушать. — Я иногда прихожу в аналог нашей уютной гостиной, чтобы побыть одной. Панси усмехнулась слову «уютной», но всё же, будто не хотя, шагнула ближе к Гермионе, прикрываясь заинтересованностью интерьером. Только тут Панси заметила бутылку (огневиски, кажется?) в руках ведьмы. На четверть выпитое содержимое вполне объясняло то, что она с такой легкостью позволила Паркинсон тут остаться. Грейнджер проследила за направлением её глаз. — Ах, это… Удивлена? — она вдруг ухмыльнулась слишком дерзко для самой себя, слишком не по-Грейнджеровски. Так уж ли Панси удивлена? Почему-то, не особо. В тихом омуте, как говорится. Грейнджер расценила её молчание по-своему и приняла вялую попытку оправдаться: — Я в первый раз, вообще-то. Ну, почти. — Она махнула рукой, как бы говоря «неважно», и задумчиво спросила: — Не хочешь угоститься? Присаживайся. Маленькая и хрупкая на первый взгляд, Гермиона теперь казалась в полной мере величайшей ведьмой. В её глазах прочно поселилась необычайная сила; во всех движениях, даже не самых грациозных, была сокрыта мощь. Паркинсон, возможно, никогда и не видела человека сильнее. Война изменила всезнайку, и, может, именно это в ней так интересовало Паркинсон. Если только совсем немного интересовало; если только взять из рук сокурсницы бутылку и отпить, сразу став более честной с собой. — Я так и не поняла, почему я здесь. Если ты хотела побыть одной. — Не знаю, — Грейнджер отмахнулась, отведя взгляд. Разговор пока не клеился, а говорить хотелось, и в больших количествах. Они были абсолютно разными, но возникшее желание наверстать упущенное в общении с ней было непреодолимо. Раньше Панси не пьянела так быстро. — Ты из-за идиота Уизли так?.. — несмело попыталась завязать разговор слизеринка. — Да из-за всего, наверное. — Гермиона разоткровенничалась, задумчиво смотря в камин: — Но я не особо разочарована насчёт него. Всё-таки я подозревала, что он вовсе не тот, кто мне нужен. Следующий невольно сорвавшийся с губ Панси вопрос мгновенно вывел атмосферу на новый уровень интимности: — А кто тебе нужен? Она честно не хотела спрашивать это. Но, если честно, вопрос интересовал до дрожи в коленках. Но Гермиона молчала, уставившись в камин. Панси уже не надеялась получить ответ, а потому приказала своему бешеному сердцебиению успокоиться, как вдруг рядом прозвучало: — Ты, например. Этого решительно не могло быть. Сердце сразу взметнулось куда-то к горлу, и сама Паркинсон в миг напрягалась и натянулась, как струна. Панси ни на что сейчас не была способна, но каким-то образом нашла в себе силы растерянно усмехнуться и, кажется, даже недоверчиво фыркнуть, пытаясь скрыть смущение и подступающую панику. Маглорожденная над ней явно издевалась. — Почему ты никогда не разговаривала со мной? Ты кажешься милой, — Гермиона со своего угла диванчика немного придвинулась к ней, заставив выбивающиеся из небрежного пучка локоны покрыть её лицо. Смотрела она пытливо, выискивающе и так внемательно. «А ты почему?» — с обидой подумала Панси и отвернулась, прикусив губу. Гриффиндорка никогда раньше не обращала на неё внимания. Ведь она не была милой. Вовсе нет. Изнутри стало подниматься что-то большое, значимое, подавляемое много лет. Панси мелко задрожала, и маска безразличия покинула её лицо. Стало необъяснимо неловко и даже стыдно. Паркинсон была словно во сне с тех пор, как шагнула в странную комнату. Она ничего не понимала. Нужно срочно выпить. Черт. — Ты знаешь, а ведь замок очень мудрый. Что, черт возьми, несёт эта Грейнджер? — Я на самом деле догадываюсь, почему ты здесь. Выручай-комната не дала бы тебе пройти, если бы я не хотела тебя видеть… Ну конечно, Грейнджер ведь просто пьяна. Панси выдохнула. Создалась маленькая иллюзия контроля над ситуацией, и она немного взяла себя в руки. Поэтому слизеринка издевательски протянула: — А ты знаешь, что тебе лучше не пить? Но Гермиона смотрела чересчур трезвыми внимательными глазами, что сбивало с толку. Ее, казалось, вообще не взяло, в отличие от Панси. Разговор пришёл в тупик. Возникло непреодолимое желание уйти. К черту все это. Как бессмысленно играть с ней в подружек. Панси резко встала, и голова протестующе закружилось. Ничего не видя перед собой из-за пугающего чувства беспомощности, Паркинсон с пошатываниями направилась к выходу. — Ой, подожди, аккуратнее! — Гермиона как-то слишком быстро подскочила и схватила её за руку. Дышать — это разве было проблемой раньше, до того, как она почувствовала это прикосновение? — Панси, — позвала молодая ведьма. А Панси просто устала от всего. Сил сопротивляться не было, и она лениво обернулась. — Я вижу, что ты несчастна. Поговори со мной. Внутри поднялась слабая волна возмущения. Но сил возражать не было тоже. Зачем, если она-то знает, что у неё все в порядке? У кого-кого, а у Панси всё было под контролем. Почему же тогда в глазах предательски защипало? Почему вечно храбрящаяся перед жизненными обстоятельствами Паркинсон оказалась такой слабой перед единственной, с кем хотелось быть сильной? Почему? Панси шмыгнула носом: — Я вовсе не милая, — жалостливо, с дрожью в голосе сказала она, будто это всё объясняло. Гермиона сжала руку девушки, и вопрос о дыхании снова встал на первое место. Эта до чертиков проницательная, видящая её насквозь гриффиндорка действовала на Панси даже физически, и впервые в жизни захотелось жаловаться. — Мой отец… Он выдаёт меня замуж. — Гермиона посмотрела так сочувствующе, что Паркинсон в полной мере осознала, насколько отстойна её ситуация. — За какого-то богатого лорда… Для поднятия репутации семьи и всё такое. Старый извращенец хочет именно девственницу… Паркинсон всхлипнула, и Гермиона осторожно обняла её. Рядом все так же беспрерывно трещал камин и обдавал жаркой теплотой. Почему такая, как Грейнджер, с ней возится? Панси определенно не понимала, но хваталась за хрупкое тело девушки судорожно, как за спасательный круг. Почему-то было всё равно на последствия, она лишь брала, пока дают то, что так нужно. Было страшно, стыдно и больно, но сейчас это было действительно нужно. Ведь вот оно. То самое, без чего она не знала, как жила раньше. То, ощущения от которого она так ненавидела в себе. В этих крепких объятиях было так много всего, что Панси и плакала, и наслаждалась, и дрожала от переполнявших эмоций. Она давно не чувствовала так много всего, поскольку отгородилась ото всех маской безразличия, снять которую, однако, стало настоящим облегчением. Она выплескивала всю свою боль, покрывая бедную Гермиону слезами, и Панси было почти не стыдно сжимать чужую мантию так сильно. Когда они пресекли ту грань отдаленности, холодности? Почему они ещё пару часов назад были абсолютно чужими? Панси была в ужасе и была на грани, в шаге от того, чтобы всё-таки остановить это. Закрыться вновь и больше не открываться, уйти и больше сюда не возвращаться. Но не пришлось делать слишком много усилий, чтобы выкинуть эти мысли прочь, навсегда изменив в себе что-то. Возможно, алкоголь. А возможно, Панси давно ждала повод, чтобы наконец усмирить бьющееся внутри нечто — это изнуряющее чувство своей неправильности — и принять его, принять себя, понять, что ей уютно в чертовой недо-гостиной Гриффиндора, что ей комфортно в объятиях девушки, а не парня. Это заставило Панси всхлипнуть в очередной, но последний раз и, снова подумав, что она вовсе не заслуживает чудесную Гермиону, аккуратно опустить руки на её талию. По сравнению с ней Паркинсон убога, ничтожна, слаба, но прикасаться к девушке приятно, и Панси не может остановиться. И не хочет. Вот, кажется, Грейнджер наконец отстранится — они даже далеко не подруги, чтобы позволять Паркинсон такие интимные прикосновения — но она жмётся к Панси сильнее. И Панси плавится. Если Гермиона просто пьяна, то ей совершенно не хочется, чтобы она трезвела. Если это сон, то просыпаться вовсе не хочется. Потом гриффиндорка все же отстраняется. Хочется взвыть от досады, но Панси лишь с сожалением опускает руки с чужого тела. Жаль, но это не могло продолжаться вечно. Захотелось стукнуть себя по голове, за то что минутой ранее Панси показалось, что между ними не такая большая разница. Что между ними — и это самое глупое и жалкое в своей наивности — что-то возможно. Но между ними всё ещё пропасть, в чем слизеринка убеждается. А между тем Грейнджер зависла на пару секунд, снова пожирая Панси изучающим внимательным взглядом, а потом аккуратно, но в то же время решительно положила руки на плечи слизеринки и опустила её обратно на диван. Панси непонимающе моргнула. Она представляла, как жалко она выглядит, но не могла стереть со своего лица это глупое отвергнутое выражение с ноткой паники, растерянности и разочарования. То есть её взяли и в прямом смысле оттолкнули в этот чертов диван? И Грейнджер подходит близко-близко, так, что сердце Паркинсон снова заходится в бешенстве, и с секунду Гермиона выглядит очень сосредоточенной, будто решается на что-то. И садится прямиком на колени шокированной Панси лицом к лицу, так, что героиня войны явно может рассмотреть все оттенки смущения в глазах Паркинсон и все её недоумение. Панси же, испуганная и открытая, в свою очередь видела всю обеспокоенность Гермионы. Грейнджер тоже терзается. Она тоже в ловушке своих тайных желаний. Но Грейнджер её целует. Гермиона Грейнджер целует Панси Паркинсон, сидя у той прямо на коленях, и весь мир отходит на самый последний план. Камин трещит особо радостно, и его колышущееся пламя отражается поблескиванием на бутылке огневиски рядом с девушками. А внутри все переворачиваеться, взмывает ввысь и забывает встать на место. Щеки горят от прикосновения Гермионы к ним. Маленький неправильный (такой уж неправильный ли?) секрет за плотной дверью выручай-комнаты, от которого так хорошо. Их мир расцветает, искрится. Панси переполняют чувства, и она дрожит неподалеку от жаркого камина. Ведь все до краев, до желания никогда не останавливаться. Они все целовались, чуть неловко, но легко. Страстно и нежно, вовсе не так, как с Дафной. И ведь они понятия не имеют, почему именно друг с другом, но все так правильно. Пьяные не от алкоголя улыбки. Скромные, такие желаемые и тихие признания в порыве нежности. И счастье от нахождения друг друга. Война многое изменила. Но теперь все было так, как должно было быть.***
Пару недель спустя, так быстро ставшие неразлучными и породившие немало слухов девушки хихикали, сидя на подоконнике одного из коридоров. Окно рядом немного продувало, но впервые за долгое время было тепло несмотря ни на что. Причина смеха заключалась в фантазировании на тему реакции мистера Паркинсона, когда он получит пару минут назад отправленное письмо от своей дочери. Панси в нем чистосердечно и искренне (порой невольно переходя на нескрытый сарказм) извинялась, что, с сожалению, не сможет выйти за лорда Питье, ведь больше не является девственницей в результате появления в ее жизни «другого избранника». Но все в порядке, ведь этот человек гораздо влиятельнее, и брак с ним обязательно отцу понравится.