Не готов

— Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог шла босиком, не жалея ног, сердце его те… Ебать, Бек, ты меня напугал! Выпавший из рук Юры дезодорант-микрофон укатывается под кровать. — Прости. Когда я уходил, ты слушал новогодний плейлист вроде. — Угу. Создавал себе праздничное настроение. Но что-то пошло не так. Он опускается на четвереньки, чтобы достать дезодорант, а Отабек идет разбирать покупки. Хозяйничает на чужой кухне, вчера вот торжественно выкинул просроченный йогурт и пару гнилых яблок. — Пошло не так. Босиком и не жалея ног, — говорит Юра, тоже появляясь на кухне. Отабек улыбается, кивает: — Смешно. — Что там в большом мире? — Мандарины по акции разобрали. Но я другие купил. — Да ты че, мне ж мандарины не по акции поперек горла встанут. — Можешь считать это частью новогоднего подарка. — Если подарок будет дороже косаря — я тебя покусаю. — Юра лезет в пакет с мандаринами-не-по-акции, берет один, рассматривает со всех сторон, подозревает в чем-то несчастный фрукт. Моет его, агрессивно чистит, запихивает в рот сразу несколько долек и изрекает: — Ебануться. — Что, Юр? — Они офигенские! Сладкие — жопа слипнется. Он снова лезет в пакет, вытаскивает еще один мандарин, второй, третий… — Ты все это собираешься сейчас съесть? — Не. Миле и Гоше отложу. По два хватит?.. Ладно, пусть будет по три. А это что? Юра хватает со стола одну из двух одинаковых баночек из прозрачного пластика. — Желе. — Да я вижу. А зачем? — Просто, — пожимает плечами Отабек. — Съедим, вкусно. Он вообще-то сам в это не верит. С желе у него были всегда сложные отношения. В совсем раннем детстве оно казалось ему подозрительным: странная консистенция, яркие цвета — не похоже на что-то съедобное. Позже уже была принципиальность «я его не люблю», хотя ни разу не пробовал. В его первый год в Канаде Джей-Джей пригласил на Рождество. Мол, в этом году из родственников приедет только сестра, а родители, как обычно, наготовят кучу еды, приходи — поможешь есть. Ну он и пришел. Из-за Джей-Джея, который вроде хороший парень. И немного из-за перспективы поесть домашнего. Здорово все было, правда. Семья Леруа ни разу не дала ему почувствовать, что он в их доме чужой. Даже подарок вручили, хоть и символический — просто открытку с осыпающимися блестками. Зато подписали все вчетвером, даже Таня, Джей-Джеева сестра, которую он в тот вечер впервые видел. А вот с желе вышло не очень здорово. Под конец вечера Натали Леруа вынесла блюдо с огромной трясущейся горой. Отабек, привыкший к порционному желе в невысоких стаканчиках, даже не думал, что такое бывает. Что желе вообще можно выковырять из какой-то посудины и перевернуть на блюдо. Да и можно вот так, своими руками, сделать такую ювелирную красоту? Нижний тонкий слой — зеленый, и в нем зависли половинки виноградинок. Выше — слой пошире, красный и чистый, а дальше — рождественский венок из киви и гранатовых зернышек. Ему положили большой кусок этого желе — и он пялился на него несколько долгих минут, как на злейшего врага. Да, выглядит эффектно, но есть его? Так что он вежливо извинился: все было такое вкусное, я наелся и съесть еще и это замечательное желе просто не смогу. Его, конечно, извинили. И положили с собой в контейнер не только его законную порцию, но и с большим довеском. И стояло оно у него в холодильнике непозволительно долго, но в конце концов все равно отправилось в мусорное ведро, навевая неприятное ощущение, что он предал прекраснейшую семью Леруа. И вот новое католическое Рождество, и надо наконец-то узнать, что же за зверь такой — желе. Тем более, что в магазине попалось тоже с нижним зеленым слоем, разве что без винограда, со средним — широким красным, а верхним — ладно, не фруктовым, а просто желтым. Юру, видимо, желе тоже заинтересовало. Он берет чайную ложку, широким жестом срывает крышечку и принимается есть. Отабек повторяет за ним: берет ложку, аккуратно открывает крышечку и пытается проанализировать свои эмоции. Пугает ли его желе так же, как в детстве? Вроде нет. Да и принципиальность сейчас ни к чему: Юра не в курсе даже, какие у него там были всю жизнь с ним отношения. Странно вообще, что не в курсе, они много о чем разговаривали с начала дружбы. Он подносит ложку с зачерпнутой желтой массой ко рту. Ожидает, что ему настолько не понравится, что он отдаст свою баночку Юре, которому, по-видимому, оно заходит нормально. Или наоборот: понравится так, что он будет корить себя за то, что столько лет обходил подобные десерты стороной. Ладно, будь что будет, сделай это, Отабек. Желе оказывается у него во рту, как-то прожевывается и глотается. Оно не отвратительно, надо признать. Но оно и не супер-вкусное. Все его ожидания не оправдались. Бывают в жизни огорченья. Но как люди вытряхивают желе аккуратно на тарелку — все еще загадка. Больше он такого рукотворного чуда у Леруа не видел. Второе канадское Рождество Отабек тоже встречал в их доме. Правда, стола, ломящегося от вкусностей, не было: родители Джей-Джея уехали погостить у таких дальних родственников, что их не знал и сам Джей-Джей. А Отабек подготовил для них открытки, и для Тани тоже, написал пожелания на французском. Джей-Джей поклялся, что все вручит адресатам при встрече, а свою торжественно прочитал вслух и отблагодарил брелоком (леговским Санта Клаусом) и фирменными объятиями — такими крепкими, что становится страшно за свое здоровье. А потом они смотрели ужастики и ели чипсы, без какой-либо атмосферы праздника, потому что елка и весь декор остались в гостиной на первом этаже, а они сидели на втором, в спальне Джей-Джея. Который каждые десять минут повторял, что фильм совсем не страшный, а после, когда они оба легли спать на полу (чтобы в одной комнате, но не толкаться на узкой кровати), спрашивал тоже каждые десять минут, не слышал ли он только что какой-то странный шум. — Хочешь пересмотреть «Звонок» после ужина? — спрашивает Отабек, расправившись с желе. — Кого? — Ужастик. Тот, где проклятая кассета и «ты умрешь через семь дней». — Нет уж, ужастики — это без меня. — Да, конечно. Ты не любитель. — Мягко сказано. А чего ты вдруг надумал? — Просто вспомнил. — Воспоминания — херня. Я вот как вспомню школу — сразу бешусь. Или как Никифорова вспомню. Или твоего красавца. Прости-прости, я смирился, что вы ебетесь, честно. — Не сексом единым, Юр. — Да знаю. Просто в романтике я представляю его еще меньше. — Джей-Джей романтичен. Например, он… — Стой! Не надо рассказывать. Мне так нравится его хейтить, не хочу поменять свое мнение. Отабек хмыкает — и видит, как Юра меняется в лице. — Я тебя обидел? Я постоянно что-то такое выдаю, но в этот раз я случайно, недавно до меня дошло, что я, наверное, неправ, это твой выбор, а мы же друзья… — Все в порядке. Джей-Джей — не сто долларов, чтобы всем нравиться. Как и все люди. — Ага. Но, типа… Я даже не попытался узнать его получше, чтобы точно утверждать, нравится он мне или не нравится. — Ты сам сказал, что тебе нравится его хейтить. Когда почувствуешь, что тебе это больше не нужно, — я сделаю все, чтобы вы составили друг о друге всестороннее представление. — Ебать ты святой. — Святых не бывает. И если ты навредишь ему — познаешь мой гнев. — Отабек улыбается, вроде как шутка, но на самом деле — не особо. Джей-Джей и Юра оба ему так близки, что если один из них навредит другому, еще неизвестно, как он отреагирует. Проверять очень не хотелось бы. — Я не наврежу ему, Бек. А то получится, что я наврежу тебе… Постараюсь даже пиздеть на него поменьше. — Юра тоже улыбается и лезет в холодильник, чтобы достать только что спрятанные туда продукты. — Я состряпаю нам пожрать, а ты иди займись чем-то для себя. — Да что я буду делать? Давай помогу лучше. — Иди-иди. Поплюй в потолочек, поковыряйся в носу. — Именно эти пункты — главные в моем расписании. — Ну надо же иногда отдыхать от домашних дел, фигурки и отношенек с бойфрендом. — Ладно, — соглашается Отабек, идет в выделенную ему гостиную и включает музыку, надев наушники. Только от «отношенек с бойфрендом», по сути, не отдыхает. Наоборот, думает о них, вспоминает. Воспоминания — не херня, Юра, они бывают хорошие и важные, ты наверняка и сам это знаешь, только не хочешь изменять своему градусу вредности. Третье Рождество в Канаде — одно из таких воспоминаний для него. В тот декабрь он осознал, что Джей-Джей ему нравится немного не так, как раньше. И в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое число они поцеловались. Он толком не помнит, как это произошло, но произошло, и у него от этого глаза открылись: нравится он ему теперь совсем не так, как раньше. Вернее было бы сказать, что это важное, но не то чтобы хорошее воспоминание. Потому что после поцелуя Джей-Джей выдал: «Мы же не будем встречаться? Нам с тренировками некогда будет, да и я не готов». Отабек спокойно ответил: «Нет, конечно. Ты прав», — и Джей-Джей его засосал еще раз. А потом случилась Янг. Буквально через несколько месяцев после того Рождества они стали встречаться, и почему-то в этот раз Джей-Джей оказался готов и тренировки не мешали. И он все время болтал о том, какая Белла необыкновенная. И Отабек признавал, не кривя душой: да, замечательная девушка, но… Ревность. Ревность и обида, из-за которых общение стало менее душевным, даже почти бессмысленным. Позже, когда Джей-Джей расстался с Изабеллой и предложил встречаться Отабеку, они ни разу не говорили об этом. Отабек не спрашивал, почему к отношениям с Янг Джей-Джей оказался резко готов (соврал ему, потому что не особо что-то и испытывал?), а тот и не думал поднять тему, хотя вряд ли забыл. А может, и забыл, Отабек вот сам не помнит, почему они стали целоваться. Но верит, что сейчас у них — любовь, какую поискать, а то, что было когда-то, можно забыть, как не слишком приятный сон, и сосредоточиться на хорошем. Он соскучился уже, но через полторы недели увидятся. Если только та ерунда, которую Отабек себе надумал, не воплотится в жизнь. Джей-Джей наверняка с порога выдаст полный отчет о том, чем занимался в последнее время, с кем встретился за праздники, кто что кому подарил и что эти подарки — по его мнению — значили. Он в своем подарке для него уверен. Спрятан в чемодане, голубая коробочка со снежинками, внутри которой — красная нить с золотой короной. Подарок для Юры тоже в чемодане дожидается новогодней ночи: мягкий шарф крупной вязки и две пары носков: одна с котами, а вторая — с оленями. Прямо-таки зимний must have. В условленную тысячу рублей он, правда, немного не уложился, так что быть ему покусанным, если Юра спросит. Негромкая спокойная музыка и слабое освещение гостиной делают мысли с каждой минутой все более и более вялыми. Смешиваются разные: то приятные ожидания, то страх, то вина — и бледнеют, выцветают, пока совсем не растворяются в дремоте. Из которой его вырывает неожиданно громкий звук входящего сообщения. Нет, не Джей-Джей и даже не Юра с другого конца квартиры — просто магазин, в котором он один раз купил наручные часы, сообщает о грандиозных скидках. Чувствуя себя разбитым, Отабек закрывает приложение и отсоединяет наушники от телефона. Привычка: чтобы услышать, если кто-то позвонит или напишет. Например, еще какой-нибудь магазин. Из кухни доносятся запахи чего-то, что по сонному состоянию опознать не удается. По приходу выясняется, что это овощи и курица на сковородке-гриль. Юра ставит на стол тарелки, себе — надбитую. — У тебя чуйка? Только собирался тебя звать. Достань там аджику. — Он накладывает ему чересчур щедрую порцию, и Отабеку надо бы запротестовать, но любая активность сейчас кажется непреодолимым испытанием. — Что с тобой, Бек? Чего ты такой побитый? Переживаешь из-за своего… — Я просто уснул только что. — Ой бля, такая жиза, уснешь вне режима — потом мозги в кучу не соберешь. Отабек отправляет в рот кусок за куском, а мозги в самом деле как каша. В них только одна четкая мысль, и он решается ее высказать: — Но я все же переживаю из-за Джей-Джея. — Да помиритесь. — А если нет? Я его порядочно задел. — Не сильно ты его и задел. — Я ляпнул, что лучший фигурист в мире — Юрий Плисецкий. А не Жан-Жак Леруа. Для него это важно. Если уж бойфренд не считает его лучшим, то… — Ну так а чего ты ляпнул это, Бек? Ты знал, что он хочет услышать. — Во-первых, я машинально. Я не задумался над ответом, потому что всегда всем говорил, что ты лучший. Во-вторых… Мы не врем друг другу. — Будь я на твоем месте — кошмар, встречаться с Леруа, даже представлять не хочу, — но если бы я все-таки был на твоем месте, то все-таки сказал бы, что он лучший. — Угу, но уже поздно это говорить. Написать «я всю жизнь ошибался, но меня сегодня осенило» будет странно. — Но ты правда ошибался. — Юра берет ломтик цуккини прямо рукой и макает в лужицу аджики на краю тарелки. Объяснять свое мнение он, похоже, не собирается. — Я не верю, что ты признаешь его лучше себя. Кто ты, и что ты сделал с моим лучшим другом? — Я не признаю. — Он вытирает пальцы о домашние штаны, но тут же берет рукой морковный брусок. — Я хочу сказать, что лучшего фигуриста в мире просто не существует. У всех есть сильные и слабые стороны, и не все из них можно измерить баллами. Например, то, чем человек жертвует ради фигурки. А еще то, что одни считают минусом, другие могут посчитать плюсом, ну и наоборот, конечно… — Я вроде бы понимаю, к чему ты… — …Вот, допустим, кто будет лучшим фигуристом: чувак, который ради победы самого себя растопчет, или чувак, который пожертвует победой, но сохранит свое «Я»? Можешь не отвечать, однозначно ответа все равно не будет. Короче, лучший фигурист — это единорог от мира спорта. А у меня нет ни копыт, ни рога. — Ты действительно живешь этим, — с восхищением произносит Отабек. — Так и есть. Хорошо, кстати, что ты собираешься валить из спорта. У него легкий шок. А Юра улыбается и, еще раз вытерев руку о штаны, говорит: — Потому что с твоими сильными сторонами я тягаться не хочу. Соревноваться с друзьями — такая хуйня, если честно. Обходишь их — расстраиваешься, они обходят тебя — тоже расстраиваешься… Хотя без тебя фигурка будет не торт. Не передумаешь? — Нет. Мне надоел этот… долг перед родиной. Не хочу быть «Героем Казахстана», образу которого надо соответствовать. — Ну, переедешь в Канаду — будешь героем одного конкретного канадского придур… парня. — Если перееду. Если мы помиримся. Юр, я правда боюсь, что это конец. Когда он сказал, мол, не хочу тебя видеть в это Рождество, я чуть с ума не сошел. Главный семейный праздник в его стране, а у нас не получилось его вместе отметить ни в прошлом году, ни в этом. И если в прошлом никто не мог повлиять на нелетную погоду, то в этом году я испортил все самостоятельно. — Я верю, что помиритесь. Вы ж друг друга обожаете, когда смотрите друг на друга — у обоих сердечки в глазах. — Но я ляпнул… — Ляпнул, да. Потому что у тебя сложился идеализированный образ насчет меня. По сильному детскому впечатлению. Отабек кивает. Сложно не согласиться с Юрой, который так хорошо его знает. Перед которым он запросто может открыться и которому, очевидно, немного не хватает терпения выслушивать его треп о Джей-Джее, но он все равно делает это, искренне пытаясь разобраться в не своей проблеме. — Я напишу ему. Я не могу его потерять. — Правильно. Не знаю, правда, чего ты только сейчас пришел к такому очевидному решению, если вы уже неделю не разговариваете. — У меня не было подходящих слов. — А теперь есть? — Теперь есть, — бормочет Отабек в твердой неуверенности. *** — Я написал ему. — Кацуки? — Юра с подозрительным спокойствием лепит слишком широкий дождик на слишком узкий телевизор. А тот соскальзывает раз за разом, рискуя свалиться за тумбочку, не плотно подвинутую к стене. — Почему Кацуки? — Потому что нам было интересно, какая муха укусила Никифорова, что он не ответил на наши поздравления с днем рождения. — Я не собирался ему писать. Я думал, ты хочешь ему написать. Ты сказал: «Настроение пойти к Кацуки и устроить допрос с пристрастием». — Разбежался я, ага. — Юра оставляет затею пристроить дождик на телевизор и кладет его под экран. — Так кому ты написал? — Угадай с одного раза, Юр, — говорит Отабек с нескрываемым раздражением. — Ты написал тому, кто тебя расстроил. — Заметно? — Угу. — Прости. Я… не то чтобы в норме сейчас. — Ну ты же живой человек. Не святой, как мы выяснили. Это нормально, но я не знаю, какой мудак тебя мог расстроить, я не помню, чтоб ты в последнее время конфликтовал с кем… Бля, Джей-Джей, что ли? — Да. — И? Давай, я не хочу вытягивать из тебя слова клещами. Отабек вздыхает, понимая, что да, надо бы рассказать нормально, раз вообще завел тему. Но переживать заново неприятные эмоции нет никакого желания. С другой стороны, может, станет легче, если выговориться. — Мы не помирились. Более того: я усугубил ситуацию. — Как ты умудрился это сделать? — Написал: «Ты по-настоящему важен для меня. Поэтому я прошу у тебя прощения». А потом сказал ему, что идеального фигуриста не бывает, а тебя я назвал таковым, потому что когда-то давно идеализировал. — Пока что не вижу проблемы. Что он ответил? — Он ответил: «Почему ты идеализировал его, а не меня? Я не достоин того, чтобы быть идеализированным?» И кинул меня в черный список. Юра шлепает себя ладонью по лбу. На лице остаются блестки от елочных игрушек. — Я не успел сказать, что тебя я первого увидел. Может, если бы первым его увидел, его и идеализировал бы, и проблем бы не было. — Поедешь к нему — скажешь лично. Хотя можно написать на почту или в Твиттер, он же там тебя не заблочил? — Но он же дал понять, что не хочет меня слушать. — А ты мне даешь понять, что здорово накрутил себя. Отабек выжимает из себя улыбку, молча признавая: да, накрутил. — Я не знаю, что теперь делать. Не уверен, что он пустит меня в дом. Когда он сказал, что в Рождество меня видеть не хочет, я несколько дней ничего не писал. Потом сообщил, что у меня билет на пятое число, и он прочитал, но не ответил. До сих пор ничего не сказал на этот счет, ни да, ни нет. — Два сапога пара. Отабек открывает рот, чтобы продолжить, но Юра хочет продолжить тоже: — До пятого числа куча времени, так что, раз уж сейчас не знаешь, что делать, подожди, может, все как-то само разрешится. Давай попытаемся весело встретить Новый год… У меня есть две гирлянды, распутываем по-братски по одной? — Тебя это бесит. — Что именно? — То, что у меня есть парень. То, что я достаточно сильно к нему привязан. — Меня бесит, что я нихуя с этим не могу сделать. — С тем, что я встречаюсь с Джей-Джеем? Ты хочешь, чтобы мы расстались? — Ты совсем дурак? — Он явно потерял часть предпраздничного спокойствия. Юра несколько секунд смотрит на него, как будто ждет ответа, но потом поясняет: — Я не хочу, чтоб вы расстались, если эти отношения — то, что тебе нужно. Я ж, блин, хочу, чтобы ты был счастлив. А бесит меня, что я не могу помочь тебе почувствовать себя лучше в сложный момент. Мне реально хочется, чтобы ты на несколько дней забыл о проблеме и просто наслаждался Новым годом, потому что мне больно видеть, как ты мучаешься. Мне хочется, чтобы у моих близких было все заебок, а если нет — чтобы я был в состоянии помочь, но сейчас не тот случай, я не могу влезть в голову Леруа и что-то там переключить. Но если ты скажешь, что я могу сделать для тебя, то я сделаю. Отабек обдумывает его монолог, кажется, непозволительно долго. А Юра смотрит на него с то ли грустной злостью, то ли злой грустью в глазах. — Я понял. Спасибо, что хочешь помочь. Но я не знаю чем. — Могу сварить тебе кофе и добавить в него ликера. Вкусно будет. — Свари мне кофе, — соглашается Отабек. — А я распутаю гирлянды. *** Какие чу́дные праздники в этом году — хочется только лежать, обнимая подушку, и предаваться тоскливым мыслям. Что он успешно и делает, изредка прихлебывая из банки пива. Поиграл в хорошего мальчика: приехал к родителям, посидел с многочисленными родственниками за столом, поулыбался для фото — и уехал при первой же возможности. Он всегда любил семейные сборища, с шумом, поздравлениями, историями, но в этот раз не было настроения быть частью всего этого. Наверное, он пожалеет, что поддался унынию и сбежал, пожалеет об окончательно испорченном Рождестве. Хотя перспективы веселого Рождества и не было, когда они с Отабеком поссорились. Вот если бы этого не произошло, они бы провели праздник, как положено. А как положено? У них двоих еще не установились традиции, которые могут появиться за несколько лет совместного отмечания. Хотя вместе они провели не одно Рождество. Когда он познакомился с Отабеком, тот сразу ему понравился. Насупленный мальчишка с непривычным для его уха акцентом, который, казалось, не может выбрать, он хочет вести себя «правильно» или перейти на путь бунтарства. Ну интересный же парень! Они начали общаться, и Джей-Джей позвал его на ужин в Сочельник. Странно все было в том году. Алекс, его старший брат, недавно вылетел из колледжа, за чем последовал конфликт с родителями. Младшие сиблинги Ансо и Этьен объявили, что будут праздновать с ним: скучный взрослый брат резко стал таким крутым в детских глазах. А он и Таня не хотели разрываться, и после долгого обсуждения, как поступить, кинули монетки — и обоим выпал родительский дом. Но атмосфера раскола угнетала, так что он попросил у родителей разрешения пригласить Отабека, рассчитывая, что гость отвлечет всех от проблемы хотя бы на один вечер. На них подействовало «Он ведь будет сидеть в одиночестве, пока все вокруг будут наслаждаться праздниками в кругу родственников или друзей!» — еще одна причина пригласить Отабека, которого Джей-Джей уже видел своим хорошим приятелем. Он не знал, насколько уместным будет купить для него подарок, поэтому ограничился открыткой. Зато выбрал самую красивую: с пышной елкой, уютным камином, креслом-качалкой с пледом и котом. Дал родителям и сестре подписать, но когда сам добавлял пожелание — допустил дурацкую описку. И дарить такую открытку уже не хотелось. Он побежал за новой, но такой же классной не нашел. Ассортимент уже не радовал разнообразием и качеством, пришлось взять ту, которая показалась самой достойной. Но с пестрых подарочных коробок и надписи «Веселых праздников» на ней все равно нещадно сыпались блестки. План относительно сработал, родители сосредоточились на Отабеке, расспрашивали о традициях в его стране, вспоминали случаи из жизни, связанные с рождественской порой, и Джей-Джей поверил: все в порядке, они скоро помирятся с Алексом. Неизвестно, почему он думал, что гость в состоянии настолько повлиять на ситуацию. Не повлиял: с Алексом родители помирились только весной. Зато с Отабеком они после того Сочельника еще немного сблизились. До того, что стали обмениваться карикатурами на людей из их общего окружения и упражняться в остротах, комментируя эти рисунки. Вот ведь уровень доверия — верить, что на тебя не настучат. Джей-Джей привязался к нему, хорошо так привязался, пришился, степлером прикололся. И следующее Рождество тоже хотел с ним встретить, и опять произошел в семье раскол: когда все собрались ехать к дяде Эрлу, он заявил, что никуда не поедет, не может бросить друга. Остался дома, позвал Отабека. Который принес четыре открытки, подписанные на французском с таким количеством ошибок, что он не сразу опознал язык. Но кого волнуют такие мелочи, когда можно ночь напролет смотреть ужастики с другом, поедая чипсы, которые в обычный день так просто не съешь? И что чипсы оказались отсыревшими, — тоже мелочь. И что он остаток ночи вздрагивал из-за каждого шороха и скрипа, которые раньше воспринимались нормой жизни в старом доме Леруа, — это даже и неплохо было, потому что Отабек проявлял понимание и заботу, отправляясь искать источник шума или пробуя объяснить логически, что же это были за звуки. Хотя мог сказать: «Задолбал, дай поспать, зачем я приперся сюда, даже чипсы у тебя фиговые». Первая мысль, когда просыпаешься: «Отабек». Последняя мысль, когда засыпаешь: «Отабек». Когда «Он друг!» превратилось в «Он… друг?»? Не хотелось делать никаких выводов, потому что они могли все изменить, а перемены всегда пугают. Хотелось как раньше — третий Сочельник с Отабеком. Чтобы слушать его странный акцент, болтать ни о чем или обо всем. Только в этот раз акцент казался уж слишком привлекательным, манящим, а пальцы чуть ли не горели от желания прикоснуться к его шее или скуле. Он даже пожалел, что снова не поехал с родителями и сиблингами к родственникам, — так боязно было поддаться своим желаниям. Но в конце концов поддался. Улыбнулся — вроде это что-то не особо важное — спросил: «Хочешь, я тебя поцелую?» Отабек отвел взгляд от телевизора, который они бездумно клацали уже несколько часов, разговаривая об уходящем годе, чем он им запомнился больше всего. Но глаза на него не поднял — смотрел куда-то мимо. «Поцелуй меня», — согласился он, и Джей-Джей не понял, это Отабек хочет, чтобы он его поцеловал, или что-то другое, может, просто по приколу, в порядке эксперимента. В рожу не врезал — и на том спасибо. Технически это, наверное, был самый паршивый поцелуй в его жизни. Но он был первым, он был с Отабеком, и это принесло эйфорию и ощущение, что он повторил бы его тысячи и миллионы раз… Если они станут встречаться? А готов ли он? Заявить во всеуслышание: у меня отношения с парнем! Нет, он не был готов. И спросил, понадеявшись, что Отабек ничего к нему не испытывает: «Мы же не будем встречаться?» Наплел что-то про важность полной отдачи спорту и что он не готов к отношениям. Не соврал — просто не уточнил один момент. А потом не было сил смотреть ему в глаза, совесть колола, поэтому он снова поцеловал его. Вина перед Отабеком бьет по голове, как будто не годы прошли, а всего пара дней. Он знает, что поступал премерзко, когда распинался перед ним, какая Белла клевая. Осознавал, что Янг — девушка-мечта, однако в том, что она — именно тот человек, который ему нужен, убедил себя не сразу. Он видел, как мрачнеет Отабек при каждом ее упоминании, и подозревал: что-то он таки к нему испытывает. И продолжал болтать, как он счастлив встречаться с Изабеллой, чтобы вся гребаная Вселенная поверила и посылы в нее стали реальностью. Он временами, как сейчас, вспоминает тот период и никак не решится попросить прощения за то, что дал надежду и сразу же сделал больно. Но однажды он попросит — сто процентов. Если они помирятся, что далеко не факт. Он уже готов был написать, мол, прощаю, забудем. Но Отабек написал раньше и все испортил. С совместным Рождеством не сложилось оба раза с начала их романтических отношений, которые закрутились после принятия им двух фактов: что Белла — мечта, но не его, и что теперь он готов буквально на все, в том числе заявить, что встречается с парнем, хоть и не во всеуслышание (что означенному парню и навредит), а небольшому кругу близких. Уже за несколько месяцев до праздника он предвкушал уютный вечер с любимым, когда они будут сидеть в свитерах с оленями и пить эгг-ног. А вокруг будут мерцать гирлянды, и из кухни будет доноситься запах допекающейся в духовке индейки. Которую он вообще-то не умеет готовить, да и Отабек, возможно, тоже. В этом году выяснить не удалось. И неизвестно, удастся ли в будущем. Он переворачивается на другой бок, и в это время экран телефона на комоде подсвечивается в беззвучном режиме. Минуты две уходит на то, чтобы решить, хочет ли он сейчас взаимодействовать с людьми. В конце концов Джей-Джей приходит к выводу, что не стоит еще больше концентрировать уныние, и встает взять мобильник. Однако это не что-то важное: всего лишь рассылочное сообщение от книжного магазина, где он покупал подарок Отабеку. Трехтомник по истории электронной музыки, с мелованной бумагой и уймой фотографий, который он хотел подарить на Рождество или Новый год. Но случилась фигня, нарушившая планы. Он листает сообщения, которые пропустил раньше. Внезапно пишет Плисецкий. Так вежливо, как он еще никогда с ним не разговаривал. «Эм, привет. С праздниками, ты знаешь. Я не хотел в это влезать, я не думаю, что имею право влезать. Короче. Отабек заслужил прощения. Он же объяснил, что у него сложился идеализированный образ меня. Потому что так совпало, что я появился в его жизни раньше. Тут не вопрос в том, кто лучше, а кто хуже (спойлер: никто). Просто я стал сильным детским впечатлением. Если бы он сначала увидел тебя, могло быть по-другому. Он не успел это сказать, потому что кое-кто кинул его в черный список. И он решил, что ты его вообще видеть-слышать не хочешь, типа, никогда в жизни. Убивается теперь ходит. Просто чтоб ты был в курсе». Чувствуя раздражение, Джей-Джей отвечает: «Хочешь надавить на жалость?» Почти сразу загорается значок онлайна, и Плисецкий что-то пишет. «Хочу сказать, что ты придурок. Отабек тебя любит. Не представляю, правда, за что». Джей-Джей пишет честно: «Я знаю. Я тоже его люблю». От Плисецкого прилетает три вопросительных знака, и приходится дописать: «Но меня задело». «Я понимаю. Всякое бывает, хотя он и так почти святой. Решите уже этот вопрос, я думаю, вы оба не хотите, чтобы ваши отношения закончились из-за этой ссоры», — приходит новое сообщение, а он не знает, что на него отписать. Говорить, мол, ты прав, нет желания. Однако Плисецкий определенно прав: он не хочет, чтобы с Отабеком все вот так и закончилось. Джей-Джей от него не устал, не разочаровался, не разлюбил — ну обиделся просто, да. Перспектива расстаться совсем не воодушевляет. Наоборот: пугает, как будто стоишь над пропастью, а ограждения нет. Поэтому в чате с Отабеком вскоре появляется несколько предложений: «Я убрал тебя из черного списка. Забудем? Я люблю тебя». А Отабек отвечает: «Забудем. И я люблю. Жаль, что с Рождеством и в этом году не вышло». Джей-Джей набирает: «Я хочу попросить у тебя прощения». Нажимает на кнопку отправки, и понимает, что никогда не был готовым на все. Разворошить прошлое, напомнить, какую боль он причинил ему, да еще и надеяться на прощение… Нет, не сейчас. Когда-нибудь — пятьдесят на пятьдесят. Поэтому он быстро дописывает: «Черт, автозамена. Я хотел спросить, умеешь ли ты готовить идейку».