Всë будет хорошо, Квакити из Лас Невадаса

      Вновь этот ужасный сон. Ужасный, что хочется кричать, держась за последние остатки разума, чтобы проснуться. Так больно, что сердце стучит в агонии. Так стучит, что его можно сравнить с курантами.       А еще со стуком камня о камень.       Снова этот блядский сон, из которого нет выхода. Опять на мои глаза сами по себе наворачиваются слезы, когда я вижу тебя вновь. А ты такой счастливый. Стоишь передо мной и млеешь, а твоя кожа зеленеет и переливается на теплом солнце. Ты смотришь мне в глаза, смотришь и что-то говоришь, а у меня даже нет мыслей, что я тебе скажу.       А ведь я так много хотел бы тебе рассказать.       Про свою жизнь, когда тебя не стало. Про мир, когда ты был человеком, нет, нахуй людей, личностью, которая давала мне надежду в самой тëмной глуши сознания.       Помню, когда ты смешно булькал при моих рассуждениях о вечном, а я смеялся, глядя на тебя.       Но это не ты, верно?       Я говорю про другого Чарли. Живого. Настоящего. Тому существу, которому я бы хотел отдать всë.       Он был моим спасением. Когда я чувствовал себя удивительно плохо, он всегда юркал где-то под боком, говорил совершенно очевидные вещи и улыбался своей привычной зеленоватой улыбкой. Скользкие зелёные руки с иногда капающим с них веществом, волосы, даже одежда — всë было рядом. Всë это было не человеческим.       Люди дерьмо. Ты не такой.       Это было не человеческим, и этого было достаточно.       А эти гребанные ночи, когда ты просто взял и пропал. Я даже не знаю что с тобой стало. Ушел ли ты куда-то или стал призраком, прямо как Глатт. Куда же ты делся?       Точно. Ко мне в ужасно страшные кошмары.       Которые, по сути, должны были быть самыми чудесными снами.       Я видел тебя каждую ночь, каждый сон. Что бы мне не снилось. Ты всегда появляешься и что-то говоришь о советах, которые я давал тебе ранее. А ведь ты бы мог стать лучше меня, лучше в несколько раз, лучшим из лучших.       Я видел тебя каждую Богом данную мне уснуть ночь. Мне больно смотреть на тебя. Я не могу, ты не настоящий, ты не рядом. Я не могу обнять тебя так, чтобы ты вылез из ужаса моей головы и стал реальным. Я не могу убедить тебя, что ты мертв. Я не могу говорить на свои темы, я лишь замертво молчу и смотрю на тебя, потому что уже нет сил.       Твои очки. Они слегка треснули, а правая линза вообще лопнула. Очки, закрывающие вроде как человеческие зелёные глаза. Такие же зелёные, как моя тоска на душе.       Люди такое дерьмо, но твои глаза, как у человека, не делают тебя хуже.       Я скучаю, Чарли из Лас Невадаса.       Я вижу тебя вновь. Вижу во сне, где тебя не должно быть. Когда я с крахом побеждал Техноблейда, гордясь собой до посинения, ты появлялся перед моим лицом и улыбался, от чего становилось холодно. Нет, не зябко, а холодно. Я замëрз, глядя на тебя. Я замëрз, когда ты таял в лаве. Я замëрз, вспоминая как пытался вытащить тебя, стоя по плечи в огненном пекле, больно кусающей мою кожу. Я замёрз, когда ты умер       И тогда Техноблейд убивал меня вновь. Вновь разрезал моë лицо, туловище, руки и ноги в мясо. Но мне было плевать. Потому что мне было больно не от того, что мое тело становилось фаршем, а от твоего взгляда. Слишком живого взгляда.       Я ненавижу эти кошмары, но я так устал без тебя, что мне больно, и я не знаю что делать.       Когда мне снится Карл, который как раньше обнимал меня, поддерживал, целовал. Когда я любил его, и он любил меня. Когда я обнимал его, и он обнимал меня, я был ослеплён. А потом снова ты. Снова твоë лицо, снова ты улыбаешься и говоришь такие больные слова своим до боли родным голосом. — Карл из Киноко! Ты знаком с Квакити из Лас Невадаса?       И мне больно слышать это. Так больно, что я не смотрю на Карла, не смотрю в излюбленное лицо своего возлюбленного, не смотрю на его улыбку и искры в глазах. Не смотрю на Карла, смотрю на Чарли. На Чарли, который вскинув такие же зелёные брови мило улыбался. Его щеки краснеют, когда же мое лицо белеет в ужасе.       Я не могу. Я не могу смотреть на него.       Я не буду спать, я не хочу.       Да, я не спал. Я не спал столько, сколько мог. Боже, почему люди должны спать? Мне было страшно вновь очутиться во сне, где есть ты. Где мне нечего сказать тебе. Где я не могу себя простить.       Это ведь я виноват. Это я пошел за Пëрплдом, ты лишь следовал за мной и это привело к...       Нет, это я виноват. Я мог тебя спасти, я мог силой вытащить тебя, ты же был в моих руках. Ты еще дышал. Я бы вытащил тебя на песок, нашел бы гребанную воду и потушил тебя. Ты же тогда ещё не таял, ты мог говорить. — "Спасибо за то, что показал мне, какого быть человеком" - он улыбался, когда говорил это и умирал.       Бог, почему, блять, я?       Он благодарил меня, Чарли благодарил за то, что я не делал. Он сказал спасибо за то, что он был живым.       А я убил его, и он говорит мне благодарность.       Это я виноват, я не могу смотреть на тебя, когда ощущаю, какая же ноша у меня на душе. Какой огромный камень придавил мое сознание, а между тем и тело.       Я не спал, из-за чего моя голова болела ещё больше. Я держался пять дней, держался до тех пор, пока перед глазами не стали прыгать черти. Держался до тех пор, когда мозг уже перестал реагировать на кофе и просто отключался.       А потом снова ты. Снова ты во сне. В кошмаре. Тебя не должно здесь быть! Здесь я получил книгу, здесь я воскресил Шлатта. Тебя не должно здесь быть, Чарли!       В другом сне Дрим даёт мне в руки книгу, а я неосознанно грубо прорезаю ему плечо топором. Наконец-то чувство триумфа. Получил что хотел так долго. И теперь я здесь Бог, вместо плюющего на всех мужика на небесах. И я могу, блять, сделать всë. Если я захочу, я даже могу убивать Карла вновь и вновь за то, как он поступил со мной и воскрешать его опять и опять, раз за разом, пока моя душа не успокоится. И вот, я замахиваюсь на глотающего слезы Дрима, чтобы наконец разорвать его на части, и меня окликивает голос.       Твой голос, Чарли.       О, нет, моë сердце... — Ты справился, Квакити из Лас Невадаса!       И я оборачиваюсь в страхе.       И мне вновь больно. Больнее, чем вновь из ниоткуда взявшийся острый меч, прорезающий мою грудь. Был ли то Дрим, был ли Техноблейд, не имело значения. А чёртова книга падает из моих рук, падает на холодный обсидиановый пол. Мне плевать, забрал ли её Дрим. Где Дрим и что с ним.       Ты стоишь прямо тут, в камере, улыбаешься, и на твои глаза капают зелёные, липкие волосы и ты такой счастливый, что внутри всë сжимается. — Слайм, - у меня хватает сил лишь на имя, и я умираю.       Не от горящего от крови сердца, которое давно разрезал меч. Умираю от твоего взгляда, который больнее в сотни и тысячи раз.       За что мне, блять, это? Чем я заслужил столько дерьма, наполняющего мою ужасную жизнь? Чем я заслужил Шлатта, чем Карла и Сапнапа, да даже Уиллбура? Чем я заслужил всю эту боль, постоянно возникающую в моем бесконечно плачущем сердце?       Лишь Чарли был лучом света, и я не мог от него спрятатся. Если бы вместо него был бы Сапнап, я бы давно смирился и с радостью бы, кажется, мстил ему за грехи. А если бы это был Шлатт, я бы бил его до посинения. Прямо как он меня.       Чем я заслужил Чарли? Почему именно он должен быть моим наказанием?       Если я буду умирать во снах, где есть он, то Чарли будет жить. Он не пойдёт за мной и Пëрплдом снова. Его не столкнут в лаву. Он не расстает, и он останется со мной.       Останется под моим контролем, я не наврежу ему, если меня и не будет.       И я просыпаюсь в холоде, в одиноком, холодном здании, в холодной кровати, которая была предназначена ранее для троих. И вокруг никого, кроме моего одиночества.       А раньше здесь мог гостить ты, Чарли.       Почему всë так? Почему Чарли не может отпустить меня? Он мстит мне за то, что я его убил. Это было его желание — месть?       Тогда я буду молиться.       Я столько раз удерживал тебя рядом с собой, я обнимал тебя, мне хватало смелости пройти сквозь колкую боль и на мгновение принять свою жизнь за один большой грех. Я падал на колени, поднимал руки к небу, лил слезы и каялся за тебя, за меня, за Бога. Я молился ему, Богу, чтобы ты попал в такие прекрасные сады, что сами Адам и Ева бы завидовали.       Я молился и плакал. Читал столько разных прощений на всех языках, которые только знал. Повторял "прости" миллионы раз. Я просил прощения, а ты гладил меня своими скользкими зелёными руками по волосам, превращая их в однотипную жвачку. Я плакал тебе в блузку. Плакал в твой галстук и твои подтяжки. Плакал в твои ботинки и стыдился за то, что не могу на тебя смотреть. Что не достоин. — Квакити из Лас Невадаса, что с тобой? Ты что-то сделал не так?       И мне хочется плакать сильнее, хотя я и так испачкал его и свою одежду слезами.       Мне так тяжело дается это всë — смотреть как ты улыбаешься. Это как игла, застрявшая в горле. Игла, которую я засунул себе в горло сам.       Тяжкая боль в пояснице, когда я бью себя кулаками за то, какой я слабак. Какой я жалкий и несчастный. Для чего я живу? Ради чего? Искупление всех людских проблем, которые они сами не могут решить? Тогда почему меня не причислили к лиге святых. Я не достоин?       Так много вопросов и на все лишь один ответ — Чарли.       Он всегда тут, рядом, всегда говорит со мной в моей голове, во снах, превращая их в кошмары.       Я не хочу делать ему больно, это я виноват.       Я, кто же ещё?       Мне вновь снятся сны. Мне снится окровавленный синдикат, и на снегу за мной петляют твои зелёные следы. Мне снится взорванный Л'манбург, и вновь ты прыгаешь с обломка на обломок. Мне снится родной дом, родной Лас Невадас, когда ты стоишь на балконе и молчишь, смотря на улицу. Мне снится Яйцо, красное, пугающее. Оно говорит со мной, а по моему телу протягиваются длинные лозы. Голоса, появившиеся в голове, шепчут о ужасе и страхе, шепчут что сожрут мою душу, шепчут, что мне недолго осталось. Но рядом стоишь ты и смахиваешь с моих рук и спины лозы и это делает ситуацию ещё больнее. Мне снится даже проклятое взорванное Киноко, когда ты стоишь рядом и говоришь обычное "Квакити из Лас Невадоса наконец-то победил"       Мне больно, Чарли, перестань за мной ходить.       Мне больно что я не могу тебе помочь.       А еще больнее то, что ты осознанный, как и я.       В одном глупом сне, где я издеваюсь над Томми вновь приходишь ты, вновь что-то говоришь, глумишься, а у меня нет сил смотреть в твою сторону.       Мне так холодно.       Чарли стоит за моей спиной, наблюдая как я смотрю на бегущего от меня Томми. Я опять дал слабину, я проиграл. Чарли делает меня слабее, я делаю себя слабее, я слабак. Я могу бить без конца, могу выбить всю кровь из чужих тел кулаками, но слышу твой голос и теряюсь. Мне так больно, что я просто отпускаю своих "жертв". Мне так больно, что я не хочу просыпаться.       Хочу быть рядом, чтобы ты не пропал на утро.       Хочу, чтобы ты ушёл, я хочу быть один. Мне нельзя так, я не могу, мне стыдно.       Хочу твоего прощения. Хочу чтобы ты поверил мне.       А я бы простил себя, если бы смог.       Я не знаю, что я хочу, и что ты хочешь от меня. — Квакити из Лас Невадаса, ты опять упустил их, - Чарли обходит мою спину, а я отвожу голову в сторону.       Он кладет мне руку на плечо и это так напрягает, что глаза начинают болеть.       Мне хочется кричать.       Слезы я сдержать не смог. Я устал молчать в моих бесконечных кошмарах. Устал прятаться. Но это невыносимо: смотреть на тебя, после того, как ты смотришь на меня.       Чарли молчит, но боковым зрением я вижу, как он стоит напротив.       Я заговорил лишь тогда, когда шумная слеза упала на блузку. — Мне так больно, что я подвëл тебя, Чарли. Я убил тебя.       Я вновь молюсь про себя, чтобы он не слышал, как я прошу Бога забрать меня к тебе.       Я не могу так, не могу, это наказание. — Всë будет хорошо.       Он поднимает мой подбородок одной рукой, прося посмотреть на него. А мне так страшно. Что я буду говорить?       Неловко и больно, сердце как граната без чики, два тика и оно взорвется.       Его глаза такие глубокие, кажется, что в них было больше смысла, чем в самой моей жизни.       Мгновение, и зеленая его консистенция становится цвета огня.       Цвета лавы.       Чарли плавится, снова. Что за наказание? Я не могу на это смотреть. Как и мое печальное, требующее его сердце. Зеленая кожа тает и загорается, когда он с улыбкой на лице произносит: — Всë будет хорошо, Квакити из Лас Невадаса.       Ты стал лавой.       Ты растаял, а я не собрал тебя воедино.       Нет, я не виноват.       Виноват лишь Бог, который решил, что все грехи в мире можно прощать.