mistake

– Ты снова допустил ошибку в отчёте, – едко, сквозь зубы, цедит Миша. Он и Химки сидят вместе в полумраке кабинета, на верхнем этаже Moscow City – офиса старшего Московского. Полночь. За панорамными окнами в пол – город весь в огнях, мерцающей подсветке неона и фонарей. По трассам, перекрёсткам и проспектам течёт яркая река автомобилей. По ней движутся на работу, с работы, в центр города и обратно. К реке примыкают различные учреждения: аптеки, больницы, спортивные школы, библиотеки. Она течёт по тротуарам. На ней стоят дома, магазины. Реку пересекают улицы, переулки. Среди них есть маленькие и большие. В реку впадают и из неё вытекают небольшие речушки и ручейки. По ним можно добраться до самых отдалённых уголков города. Они сидят за столом, наблюдают за тем, как медленно падает снег, и молчат. У первого в голове мысли лишь том, чтобы наконец-то вернуться домой, а лучше ехать в Питер, и выключить уставшее сознание сразу же, как только голова коснётся подушки. Москву мучают головные боли – они стали перманентно сопровождать его уже на протяжении нескольких веков. Особенно сейчас, когда темп жизни возрос и все спешат, работают, а ещё раздражают первопрестольную своими дурацкими вопросами, неправильно заполненными бумагами, проблемами областей, округов, краев и регионов, которые сами решить не в состоянии. Его очень раздражает Химки, сидящий напротив и тщетно просматривающий документы, пытаясь найти то, чем не доволен отец. Знает же, что не подскажет – воспитывает самостоятельность. На работе так вообще превращается в жёсткую и требовательную столицу, не щадя даже семью. Михаил думает, что так и нужно. Он бесспорно всё делает правильно. Каждый из его детей должен показать, чего он стоит и заслужить гордость. Хочешь быть на вершине – побеждай и достигай, даже если возможны жертвы. Московский понимает, что мог бы быть мягче с подчинёнными, особенно с Подмосковьем, но если так посудить – на кону его репутация. А он предпочитает держаться строго и холодно. К величию есть только один путь, и этот путь проходит через страдания. На экране смартфона мелькают уведомления, Миша переводит на устройство взгляд и, из всего потока, устало глазами ищет Сашины. В голове всё перепуталось, в висках стучит, и Московский то и дело моргает, чтобы картинка не расплывалась. Находит – открывает диалог и молниеносно печатает, что приедет сразу же, как закончит с Химками. Саша может и не самый терпеливый, но понимающий и самый лучший. Он знает, что Михаил – столица, а значит – на его плечах проблемы всей страны, а не только своей области. Санкт-Петербург просит, чтобы Миша был аккуратен на дороге, если сядет за руль. Московский также быстро печатает ответ с уверением, что всё будет в порядке, и откладывает телефон, переворачивая экраном вниз, чтобы не видеть уведомления. Мозолить глаза ему может и Данила. Химки думает о том, что ему точно нужно перепроверять каждый документ по букве, каждый отчёт из своего города, уметь замечать малейшую ошибку и быть достойным сыном старшего Московского. Он просто хочет похвалы, хочет, что бы хоть раз отец сказал, что гордится им. Но каждый раз в его адрес прилетает только – "я занят", "не сейчас, мне нужно идти, я и так задержался", "расскажешь в другой раз", "мне не интересно, только если это не касается твоей работы, Химки". Данила пытается убедить себя, что это не со зла и безразличия, но каждый раз получается всё хуже. Каждое такое слово оставляет неприятный осадок, на глаза невольно наворачиваются слезы, а в ушах звенит. Москва не кричит, нет, но его холодная отрешённость метко целится прямо в сердце, въедается под кожу, и расползается по организму, травя, будто ядом, мозг. Смотрит на сына уставшим взглядом – вытягивает губы в тонкую линию – недоволен. Химки смотрит не в отчёт, а куда-то сквозь предложения, ощущает это едкое чувство кожей, но всё-таки решает поднять на Михаила потухший взгляд идентичных лазурных глаз. Тот уже начинает собираться, устав от игры в молчанку, ему просто необходимо прямо сейчас ехать к Саше, иначе он взорвётся. Петербург всегда знает, как его успокоить и обязательно поможет расслабиться. С особой нежностью уложит больную голову на свои фарфоровые колени и будет мягко и непринуждённо массировать виски, говоря что-нибудь тихое и незамысловатое. Химки мнётся некоторые время, нервничает, кусает губы, но на одном дыхании выдаёт: – Почему ты просто не можешь понять, что я чувствую и хоть раз проявить толику заботы? – видит, как отец отодвигается от стола и встаёт, собирая бумаги в дорогой дипломат, убирая золотистые пряди от лица, в свою идеальную укладку. На "ты", без этого официального "Михаил Юрьевич" – это уже вне рабочих отношений. Без сожаления и резко. Пути назад уже не будет. – Раньше я заботился о тебе. А что сейчас? Сейчас мне жаль каждую секунду, которую я потратил на тебя, – Московский останавливается на пути к двери, выделяет каждое произнесённое слово с особой жестокостью. Закрывает глаза и устало трёт переносицу. Поворачивать голову, разрывающуюся от боли, на ещё одну головную боль совсем не хочется, – я бы мог сейчас столько всего сделать, вместо того, чтобы сидеть до ночи здесь с тобой. Почему я должен тратить своё время на тебя? – Потому что я заслуживаю гораздо большего! – Данила вскакивает с места. Его трясёт от этих слов. Хочется кричать и ругаться, доказывая, что отец ошибается, что он заслуживает времени и внимания старшего. Но по мыслям уже растекается это ядовитое чувство, что он не достоин и недостаточно старается, чтобы соответствовать требованиям Москвы. – Ты этого просто не стоишь, – разлепить глаза удаётся с трудом, каждая клеточка тела ноет от боли, смешиваясь с кипящей злостью, – я устал давать тебе шансы исправиться, ты позоришь и подводишь всех нас. И принёс бы куда больше пользы, если бы не существовал, – на этих словах Москва поворачивается к нему спиной и, делая усилие, перешагивает за порог кабинета. За его спиной громко хлопает дверь. С таким же звуком схлопываются все внутренности младшего Московского. Появляется непреодолимое желание бросить что-нибудь тяжёлое в сторону удаляющихся шагов и родной спины, а ещё большее желание – броситься вниз с башни. В голове яркая, старательно выделенная отцом, мол, знай своё место и думай, прежде чем говорить, бегущая строка. А на ней большими буквами бесконечно по кругу – ты не достоин даже жизни. Химки больше не пытается убедить себя, что это не со зла и безразличия. Теперь он считает, что Москва его просто ненавидит.