Физика и химия

Она вернулась в родной городок из столицы тайком, никого не предупредив. У нее было всего два дня, и Джинкс чувствовала каждую секунду, потраченную зря: вот ее автобус задержался, вот они встали в пробку, вот от смешного рюкзака со сменными вещами посреди дороги отвалилась лямка и пришлось тащить его на одном плече. Спасибо, что хотя бы лето, и можно ходить полураздетой — все равно жарко. Ее сердце сжималось от предвкушения встречи. Как он отреагирует? Что он ей скажет, внезапно увидев дома? Джинкс надеялась, что он не сменил замки, иначе придется забираться через окно или ждать его под дверью, что в ее планы не входило. Она ведь молодец, на самом деле. Выиграть главную пилтоверскую олимпиаду по физике среди университетов, а потом, как бы лениво, в последний момент записавшись, еще и по химии. Экко с горящими глазами рассказывал, что видел ее фотки в пабликах «Юмибука», и щеки Джинкс горели — не от смущения, а от дурманящей радости. Она им всем показала. Как он и говорил. В рюкзаке, закинутом на одно плечо, лежали кубки с олимпиад — она несла их ему, как трофеи с поля битвы. Джинкс шла вприпрыжку до дома, где выросла, но чем больше она приближалась, тем больше просыпалось Это и вызывало панику. Скрывать Это в университете было тяжело. Она сама не понимала, когда Это началось, но — якобы? — с недавнего времени ее одолевали странные мысли, из-за которых она внезапно и сорвалась, потратив все накопленные со стипендии деньги. Не надо быть очень умной, чтобы понимать: хотеть своего опекуна — не нормально. Голосом лектора Джинкс в уме выговаривала себе: он ведь растил тебя, он никогда не воспримет тебя в том качестве, в котором внезапно воспринимаешь его ты, и это будет для него шоком. Плохая, плохая Джинкс. Все испортила и изгваздала. Однако это стало настоящей проблемой. К примеру, ей очень нравился Экко; они росли вместе, и не было никого, кроме сестры (пошла она к чертовой матери), кто знал бы ее так хорошо. Это было взаимно — и он звал ее на все тусовки, охранял, даже когда ей не требовалась защита, поддерживал после провала экспериментов, с ним Джинкс чувствовала себя максимально комфортно. Но, представляя, к примеру, их поцелуй, первое, что она ощущала — чувство предательства. И кого же она предала, интересно?.. Жить с этим ощущением было близко к невозможному. Джинкс оправдывала свой порыв тем, что ей просто захотелось взглянуть на него — тогда ее обязательно попустит, она вернется под бок к Экко и Виктору, взорвать лабораторию пару раз, повисеть на Джейсе, а то чего он такой дылдой вырос, заодно прикрепить к его волосам жвачку и заверить в том, что он очень красивый сегодня, самое время подкатывать к девчонкам (или, опять же, к Виктору), а потом смотреть, как этот лох... Дверь родного дома оказалась перед ее носом как будто внезапно. Воздух не шел в легкие. Джинкс боялась. Она и так слишком долго лезла из кожи вон, чтобы «всем показать», а теперь этот режим стал ее обычным, стал во всем образом жизни. Если она принесет ему награды, он примет ее с этими странными желаниями? Если она будет достаточно хорошей, достаточно... достаточной, он ответит? Или, что еще хуже, она увидит его и все как рукой снимет — мечты о руках опекуна между своих ног разрушатся о твердь реальности, как это называли в дамских романчиках, которыми она развлекалась, пока ехала на учебу. Или, что еще хуже — он ей не обрадуется. У него появилась другая женщина или мужчина, другие интересы. Он ее забыл и все у него хорошо. Без нее. Джинкс прикусила нижнюю губу, как всегда делала, когда переживала. Длинная челка, свисающая на правую сторону, начала вдруг мешать и лезть в глаз. Вкус крови — прокусила-таки — ее отрезвил, и она сунула руку в карман джинсовых шорт, нащупала ключ и без труда провернула им в скважине, сразу забежав внутрь, будто за ее спиной вырос монстр. Слава духам, он не поменял замок! Внутри все было почти так же, как когда она уезжала. Джинкс робко прошлась по комнатам, погладила ладонью стены, дверные проемы, заглянула во все комнаты, кроме его собственной — священное место, где бог этой обители ложился спать. Старое кресло, стулья с причудливыми подлокотниками, домашняя библиотека. Джинкс потрогала книги — ни одной лишней пылинки. Ноутбук на столе, крышка которого полностью покрыта ее рисунками — зубастыми монстрами, рыжими взрывами и звездочками. Той же участи была подвержена дверь холодильника, но теперь там появились фотографии: она маленькая в каске, улыбается до ушей; она в первом классе, катается на качелях; она в обнимку с ним, и он изо всех сил делает серьезное лицо, но глаза смеются; снова она... Джинкс провела по своему изображению пальцем. Теперь она ощущала вину: за то, что не предупредила о приезде, и за то, что чувствовала эти свои дурацкие чувства. Он ведь любил ее, как дочь, чего не скрывал, и никогда не воспринимал как сексуальный объект. От жгучего стыда все внутри сжалось. Почему она просто не могла быть нормальной, как все девчонки? Чужие руки внезапно обняли ее, и Джинкс вздрогнула всем телом, а через секунду и вскрикнула. Ее прижали к себе, и чужое лицо — нет, очень даже знакомое, родное — легло к ней на плечо. — Это правда ты? — спросил он хрипло и радостно. — Давно приехала? — Правда я, — рассмеялась она, вывернулась, чтобы обнять уже самостоятельно. Джинкс крепко сжала его в своих руках, как плюшевую игрушку, уткнулась носом в плечо. Силко. Она боялась даже произнести его имя — а вдруг спугнет удачу, что и так ее терпеть не могла? Она не заметила, как он пришел, потому что была слишком погружена в свои мысли. Теперь все ее внимание принадлежало ему. Джинкс положила ладони на его щеки, всмотрелась в лицо. Она была близка к тому, чтобы заплакать — так сильно она по нему соскучилась, — но сдерживалась, потому что не хотела выглядеть слишком сентиментальной; она уже взрослая, не должна плакать чуть что. Силко... постарел. На лице была трехдневная щетина, она щекотно колола кожу. Виски стали совсем седыми, вокруг глаз появилось больше морщин, тонкий нос будто удлинился и заострился на кончике, и только губы были именно такими, какими Джинкс их запомнила — тоже тонкие, улыбающиеся ей. И все-таки у него никого не было. Один небольшой камушек скатился вниз с горы, которая так и оставалась на плечах. — Я так соскучилась, — призналась она вдруг, заглядывая в его глаза. Один сине-зеленый, меняющийся, как хамелеон, в зависимости от освещения, второй — как черная дыра, которую не так давно засняли телескопом в Пилтовере. Она даже отправила ему фотографию и сказала: «Ну точно будто на тебя смотрю». Дурацкие чужие воспоминания... нет, она не будет об этом думать, пока он рядом, пока он в ее руках. — Я тоже. Голодная? Устала? На сколько ты? Вопросы сыпались на Джинкс, и она неловко потупила взгляд. В общежитии она тысячу раз проигрывала все возможные диалоги, но когда дошло до них вживую, то забыла, как разговаривать. — На выходные... не голодная, но устала. Чуть-чуточку. — Только на выходные? — Силко отпустил ее на мгновение. — А каникулы там когда? Я уже запутался в датах. — Скоро... скоро приеду надолго. Джинкс поправила прядку, упавшую на его лицо, и Силко посмотрел на нее на секунду дольше, чем обычно. Как будто о чем-то стал догадываться по этому случайному жесту. Но нет. Джинкс вдруг улыбнулась и метнулась к рюкзаку. Ей было уже плевать, что он порвался, главное — похвастаться. Вышла на кухню она уже с двумя кубками, один — с голубым камнем, второй — с фиолетовым. Она уже и не помнила, что означали эти цвета, но смотрелось красиво. — Физика и химия, — заговорщицки проговорила Джинкс, широко улыбаясь как Чеширский кот. — Пилтоверская олимпиада. Я оставлю их тебе. Она бы вечность смотрела на эти глаза, наполняющиеся чем-то, что другие люди называли гордостью. Она видела в них, в первую очередь, любовь, признание, восхищение — и камни с мысленной горы валились, бежали по склону, пока она расслаблялась. Он не разлюбил ее, не забыл, не заменил. Он всегда был здесь и ждал ее. Он не бросил ее, как другие. Силко остался Силко. Остаток дня и вечер Джинкс почти не отходила от него — рассказывала про свои приключения в университете, про умника Виктора со слабым здоровьем, про придурка Джейса, который в того безумно влюблен, про Мэл, которая смотрела на это не то скептически, не то умиленно, и Джинкс не понимала, зачем такой шикарной женщине эти идиоты, а еще про Экко... — Экко, — медленно повторил Силко, поглаживая указательным пальцем свою нижнюю губу. — А свадьба когда? — Свадьба? — засмеялась она, и смех этот вышел подозрительно нервным. — В смысле? — Ну, ты так говоришь, и я подумал, что он тебе нравится. — Он наклонил голову набок и чуть прищурился левым глазом — по-доброму, будто уличил в краже конфет из вазы. — А у вас сейчас все быстро происходит, сошлись в чем-то — пора расписываться. Джинкс усмехнулась. У Этого была и вторая сторона. Помимо необъяснимого желания залезть к Силко в штаны появилась агрессия, и она не понимала, что с ней делать. Сперва она просто начинала злиться на ровном месте, а когда Джинкс злилась, то предметы летали по комнате, а крик стоял такой, что окна дрожали. Потом она, конечно, приходила в себя, тяжело дыша и стараясь на глаз оценить масштаб разрушений... Джейс недовольно сказал как-то раз, что она серьезно напугала Виктора таким припадком, и он теперь боится, что пробирка может взорваться в его руке — потому что ты, дескать, туда что-то плеснула, и она сразу загорелась. И сейчас Это вновь дало о себе знать. Джинкс схватила Силко за подбородок и, сидя у него на коленях, наклонилась так близко, что нос уткнулся в нос, а лоб — в лоб. Так она хотела эффектно посмотреть ему в глаза, но чужой взгляд размывался. Ладно, плевать. — А что это ты сразу о свадьбе заговорил, м? Свободной я тебе нравлюсь меньше, м? Какие-то планы по поводу замужества, м? Джинкс увидела, что Силко стало некомфортно, и он заерзал под ней, но не сделал ничего, чтобы ей помешать. — Никаких, — сказал он спокойно, его губы почти касались ее кожи. — Стало интересно, нашла ли ты мальчика, и я подумал... — Ты не подумал. Ты очень сильно не подумал. — Хорошо. Я пошутил. Она отпустила его, зная, что ни черта он не шутил. Джинкс вздохнула и откинула голову назад, резко разрывая зрительный контакт; Силко невольно повторил ее жест, его затылок уткнулся в спинку кресла. — Страшно, — признался он. — То ли еще будет, — хмыкнула Джинкс, а потом усмехнулась и обняла его. Это отступало. Она не знала, как Это назвать. Она называла состояние, когда ее переклинивало на темную сторону — и совсем без печенек — просто «Это», потому что все другие слова не подходили для точного описания. Самое дурацкое, что никто не мог это контролировать, никто не замечал, когда Это вдруг начиналось, поэтому ее выходки воспринимались так, как и должны были — от ее «обычного» лица, а не от злобного альтер-эго. Силко провел ладонью по волосам, и этот жест показался Джинкс усталым. — Ты выросла, — будто невзначай сказал он. — Но я не хочу портить отношения только потому, что мы друг от друга отвыкли. Отвыкли. Звучало почти как приговор. — Значит, без свадьбы. Мир? Силко протянул ей ладонь. Сухая, аккуратная, с коротко подстриженными ногтями. Джинкс легко пожала ее, но рассмеялась еще более нервно. Она и вправду переживала: сказать ему о настоящей цели визита сейчас? Попытаться объяснить? Было страшно от любой реакции: если он примет ее такую, испорченную, в одном шаге от падения в бездну — не значило ли это, что он, идеальный в ее глазах, на самом деле такая же безнравственная сволочь? А если не примет, то как дальше жить? — Прости меня, — сказала она заранее. Джинкс потянулась, чтобы поцеловать в губы, но Силко увернулся, вплотную прижавшись к спинке кресла. — Экхм. Джинкс? Она опустила голову. Не принял. — Что? — Не хочешь все-таки объяснить мне? Пожалуйста. Он мягко взял ее за подбородок и поднял лицо к себе. Силко смотрел без зла или раздражения, которые она ожидала увидеть — скорее, удивленно и непонимающе. — А как это объяснить? — теперь она упорно не хотела отвечать на его взгляд — было стыдно и больно. — Я и сама знаю, что это ненормально, ага. Я понимаю. Но ничего не могу сделать, ясно? Она выждала целую секунду, чтобы с надрывом спросить: — Мне уйти? — Нет. Силко оставил пальцы второй руки, которой не держал ее, в своих волосах, задумчиво перебирая пряди. Джинкс подумала, что ему явно не хватало третьей руки — чтобы теребить губы, как он часто делал, когда думал. — Проблема в том... вернее, это не проблема... что я вряд ли смогу ответить. — Я в курсе, спасибо. — И что ты будешь делать? — Пытаться, пока не получится тебя уломать, конечно. Она рассмеялась, и в этом смехе не было ничего человеческого. Силко замял тему и больше не спрашивал ни о мальчиках, ни об отношениях. Несмотря на то, что он и сам, как думала Джинкс, пытался отвлечься от произошедшего откровения, на его лице все равно оставалась печать размышлений о чем-то нехорошем. Хорошо, вздохнула она мысленно, что они не религиозные. А ночью она тихонько пришла в его постель. Они и раньше спали вместе — когда спасались от кошмаров, когда было холодно или просто так, без повода. Силко никогда ей в этом не отказывал, и Джинкс была молча благодарна за то, что от его подушки пахло либо им, либо ей — как будто он вообще не водил домой каких-то залетных баб. Это было беспечным решением, на самом деле. Пан или пропал. Она уже не умела по другому жить — мозг попросту не предлагал ей иных выборов, кроме потери здравого смысла или полной капитуляции. В конце концов, думала Джинкс, раздеваясь на ходу по пути из своей комнаты, которую он все эти месяцы, пока она училась в столице, убирал, в его спальню, у нее будет еще один день на то, чтобы погулять со старыми знакомыми и уехать — на случай, если он не захочет ее видеть больше или не захочет считать своей дочерью. С другой стороны, сказала она себе, голышом прижимаясь к его спине в рубашке, это и так должно было выйти за пределы их отношений «отец-дочь». Он спал. Джинкс аккуратно положила ладони под одежду — Силко не застегивал рубашку перед сном — и провела пальцами по животу, по груди. Экко был мускулистым, все время собранным, готовым на какие-то неведомые подвиги. Он был красивым юношей, и Джинкс бы полюбила его, если б не одно но — то, которое лежало рядом, хмурясь во сне от прикосновений. Она знала, что Силко в молодости занимался не тем, чем должен заниматься директор химтекового завода, и тонкие шрамы, которые она обводила подушечками пальцев, говорили больше, чем все его слова, сказанные вслух. Почему она выбрала его, а не Экко? У Джинкс не было на этого разумного ответа. Силко тяжело вздохнул. — Хорошо, я посплю где-нибудь еще. — Стой. Пожалуйста. То ли градус отчаяния в ее голосе заставил его остаться на месте, то ли он сам о чем-то догадался, но Силко лишь повернулся к ней лицом. В темноте его не было видно, только глаз чуть-чуть мерцал красным светом. Джинкс села, сгорбившись, и принялась расплетать длинные косы, чтобы хоть как-то успокоиться. На олимпиадах ей, напротив, помогало то, что она всегда выбирала самый сложный вариант, но жизнь не была олимпиадой и это бесило. — Не прогоняй меня. — Джинкс. — Просто поцелуй и это закончится. Честно! — Джинкс. — Я не... не... — Джинкс, — его голос становился все требовательнее, и она неловко обернулась, не зная, что ожидала увидеть в этой кромешной темноте. Обернулась — и ничего толком не увидела, но почувствовала ладонь, которая легла ей на щеку. — Это понятно. А я? — Ты? — Я. Мне-то с этим как жить потом? У тебя, несомненно, пройдет, а у меня что? Жить с мыслью «я ее изнасиловал»? — Но ты меня не изнасилуешь! — Она закончила с одной косой, и теперь пышная волна прядей лежала на ее правом плече. — Как можно изнасиловать человека, который сам хочет?.. — А если он не соображает, чего хочет? Как с пьяными. Я же тебе говорил когда-то. Ну да, говорил. Силко вообще ей раньше много говорил: что делать, если тебя трогают за бедра или грудь, куда бить, чтобы пристающему было очень больно, как звать на помощь. Про контрацепцию он ей тоже довольно рано рассказал — на всякий случай. И про алкоголь говорил: если выпьешь — ни к кому не лезь, на суде потом ничего не докажешь, а если к тебе пьяный липнет — бей по бедрам или яйцам, сразу поймет, с кем связался. Это все казалось тогда таким далеким и простым. — Я не пьяная. Я в себе. — Заметно... Вторая коса тоже закончилась. Ее одевали только силковые облака и синие волосы. Джинкс протянула к нему ладонь и провела большим пальцем по губам, будто прощаясь. Он потянул ее на себя и медленно, сразу глубоко поцеловал, проникая языком в рот. Время остановилось. Джинкс обняла его за плечи, прижимаясь, а потом, не размыкая поцелуй, уложила на спину, нависнув сверху. Пряди каскадом повторяли каждое ее действие, укладываясь на грудь Силко переплетениями синими волнами. Она толком не умела целоваться — не хватало опыта; просто облизывала его рот и пыталась поймать зубами его язык, думая, что так будет приятнее всего. Не то чтобы Силко сопротивлялся; он прихватывал ее нижнюю губу, недавно прокушенную, и от того она быстро начала приятно ныть. Она тихо всхлипывала и старалась дышать через нос. — Полегчало? — спросил Силко хрипло, когда они с трудом расцепились. Его собственное дыхание сбилось, но он даже сейчас пытался держать все — а, главное, себя, — под контролем. — Еще как, — ответила она и прильнула вновь. Джинкс еще успела подумать: «Ты не мог не догадываться, что, раз начнешь отвечать, я тебя уже не отпущу». Дальше было как-то не до мыслей. Она потянула с него одежду, и рубашка быстро была отброшена подальше. Зная, что второго шанса может не быть, она собиралась взять все, до чего могла дотянуться — целовала шею и плечи, кусала за выпирающие ключицы до следов, пока Силко не начинал шипеть или отодвигать ее от себя. — Больно? — издевательски спрашивала она, но он не отвечал вслух — только брал стальной хваткой за подбородок и тянул выше, целоваться, и каждый поцелуй был как наказание. Джинкс отвлеклась на щелчок и зажмурилась — мягкий свет прикроватной лампы ударил по глазам. — Это еще зачем? — Ты же наверняка захочешь посмотреть, — сказал Силко тихо. — Вот. Смотри. И она послушно смотрела. Такого выражения лица Джинкс у него еще не видела — хищного, раззадоренного, раздразненного. Он был похож на кошку, к хвосту которой привязали жестяные банки. Стащив с него и штаны, Джинкс села сверху ему на колени, как делала много раз, и положила ладони на грудь, водя по ней ногтями, оставляя белые, быстро краснеющие полосы. — Да тебе нравится, — с усмешкой сказала она. — Представляешь, меня еще возбуждают женщины, — фыркнул он. — Отодвинься. — Ты правда хранишь презервативы в тумбочке?.. — А где их еще хранить, на потолке? Бежать за сумкой, тем более, что я их с собой не ношу? — У меня противозачаточные с собой. — Джинкс. — Ясно-ясно! Благоразумие будто на мгновение вернулось к ней, и она отвела взгляд, покраснев, пока Силко, раздраженно косясь, натягивал резинку. Всем своим видом он показывал: «я не хочу, меня заставили». Увидев это, Джинкс злобно подумала, что сотрет это выражение с его лица. — А ты не?.. — Не. Экко. — А-а-а. — Силко неприятно усмехнулся и, совершенно точно зная, что случится, наклонил голову вбок. Его голос был тихим и вкрадчивым. — Значит, все-таки свадьба? Это накрыло Джинкс с головой, и первое, что она сделала — это бесконтрольно схватила Силко за короткие волосы, оттягивая назад. Он гортанно захрипел, но ей было уже плевать — она села сверху, не дав ни себе, ни ему передышки. Ощущать Силко в себе было приятно. Джинкс на пробу сделала несколько неловких движений бедрами, больше сосредоточившись на том, чтобы сделать ему больно — не этими медленными толчками, а руками. Вторую ладонь она положила на его шею и сдавила с силой, которую не ожидаешь от молодой субтильной девчонки. — Попробуй повторить это еще раз, — нежно пропела она, заводясь от хлюпающих звуков внизу живота. Джинкс нажала большим пальцем на его кадык, и Силко зарычал, положив ладони на ее задницу, насаживая глубже и резче. Больше он не сказал ни слова. Джинкс не сдерживалась — кричала, будто рядом не жили соседи, которых можно было разбудить, царапала его, потому что эмоции были сильнее ее, утыкалась мокрым лбом в плечо и получала мягкий поцелуй в шею в качестве награды непонятно за что. Она сжимала его в объятиях, потому что не могла иначе, боялась отпустить, боялась, что сейчас она откроет глаза и это все будет очередным влажным сном девочки с затянувшимся пубертатом, но нет — Силко был настоящим, живым, Силко был в ней, а остальное теперь не имело значения. Он что-то говорил ей на ухо — она не разбирала слов. Он гладил ее бедра и водил пальцем вдоль облаков — она выгибалась навстречу, хваталась за спинку кровати и вжимала его, сидящего у изголовья, в постель, пока ее тело содрогалось над ним. Удовольствие накатывало волнами, но не столько физическое, сколько моральное — и чем больше она целовала его, то мягко, то кусая губы, размазывая по щеке как помаду выступившие капельки крови, тем лучше ей становилось. Они еще долго не могли отстраниться друг от друга. Джинкс лежала на его груди, накрыв его своими волосами, и гладила по рукам, а Силко устало, сонно курил. — Где презервативы — там и сигареты. Всегда так, никак иначе, — сказал он поучающим тоном, постукивая кончиком по разукрашенной пепельнице. Джинкс смотрела на нее, вспоминая, сколько ей лет и с каким трепетом, как оказалось, Силко хранил некоторые вещи, и улыбалась. Она не заметила, как уснула; помнила только, что сперва он встал, чтобы привести себя в порядок, потом лег рядом уже в штанах — она снова обняла его и моментально провалилась в сон, где еще оставался запах их ночи и сигаретный дым. И несмотря на то, как Джинкс было хорошо, просыпаться совсем не хотелось. Наутро будут неловкие разговоры... и глупые вопросы... и «как же нам дальше жить, дорогая дочка»... ей хотелось бы избежать этого всего. Наверное, сонно подумала она, когда утреннее солнце совсем неприлично светило ей в лицо, ему тоже, потому что постель оказалась пуста. Джинкс сладко потянулась, замычав от удовольствия. Они переспали. Это все было правдой. Гора, что сидела на ее плечах, превратилась в поляну с бабочками, которые спустились к животу. И он даже не хотел ее убить! Джинкс вышла в ванную, умылась, быстро приняла душ, чтобы проснуться. Волосы, свисающие до пола, спутались за ночь, но едва ли ее это волновало — потом расчешет, потом заплетет. — Доброе утро русалкам, — сказал Силко, прикуривая сигарету. Он сидел на кухне и не смотрел на нее, читая что-то в смартфоне. Он скользнул по ней взглядом лишь когда Джинкс боднула его лбом в плечо. — Хоть бы оделась. — А надо? — спросила она лениво, снова потягиваясь. — Как же типичное «чего я там не видел»? Силко усмехнулся и покачал головой. В этом жесте Джинкс прочитала: «вот же несносная девчонка» и, по правде говоря, у нее не было ни одной причины с этим спорить. Действительно несносная, совершенно невыносимая. — Позавтракаем, может? Она перекинула ногу через его колени, усаживаясь, и положила голову на плечо. В его смартфоне не было ничего интересного — только новостная лента и что-то про биржи. — Ты меня любишь? — Я ждал этого вопроса. — А я ждала такого ответа. Обтекаемого. Еще думала: ну, пошутит, обязан пошутить. Так что жги, а потом я оденусь, поем и уеду, чтобы больше никогда... — Да. — Да? — Конечно. А я не говорил раньше? — Ты отвратительный. — Разумеется. — Сердце мне разбиваешь прямо сейчас. — Оно — мой завтрак. — Урод. — И насильник. — Черт возьми. Тебя побрить? Ты колешься. — А?.. А. Побрей. Так, вместо завтрака, она разложила на столе полотенце, пену для бритья, лезвие, ковш с водой. Раньше Силко не позволял ей такого, хотя его доверие и так было безграничным — но теперь он спокойно смотрел, как она выдвигает бритву, отложив смартфон, и не сопротивлялся. — Как удобно, что ты не можешь говорить. Иначе я тебя порежу, — произнесла Джинкс с торжеством, водя острием по белым от пены щекам. Ее руки не дрожали, и ей нравилась эта появившаяся вдруг уверенность — в себе и в нем, но больше — в себе. — Я тут подумала, мы же не родные, верно? Значит, никакой опасности нет? Джинкс задумчиво покачала лезвием рядом с его больным глазом. — То есть все, что мне надо, это выбить из тебя все эти отцовские чувства и заставить увидеть во мне женщину? Силко ее осуждал. Она рассмеялась и продолжила аккуратно его брить. — Насильник, насильник. Это я тебя вчера изнасиловала, папаша. Оттрахала по полной программе. Силко ее очень осуждал, аж жилка у виска забилась. — Я вернусь в университет, да. Будешь мне звонить? С видео? Голышом? — Черт возьми. Силко не грубо, но крепко схватил ее за запястье с бритвой и отвел от своего лица. — Прекрати это. Мне... сложно. Я до сих пор не могу поверить, что согласился на это, что я вообще что-то по этому поводу чувствую. Если тебе хотелось поиграть мной, ты могла выбрать менее травмирующий вариант, Джинкс. Она молча моргала, удивленно глядя на него. — Не надо меня мучить так. Мне неприятно. — Извини. Пожалуйста... извини. — Хорошо. Силко вздохнул и отпустил ее, отклонив голову назад и подставив шею. Джинкс почти робко сбрила короткие волоски с нежной кожи. Теперь, в дневном свете, она видела, что на той много засосов — и это смущало ее еще больше. — Ты... ты же будешь меня ждать? Силко? — Да. Когда она вытерла его лицо, он обнял ее, ткнувшись губами в висок. — Я всегда буду ждать тебя. Надеяться на то, что я тебе разонравлюсь, тоже, но ждать — первостепенно. — Спасибо. Джинкс закрыла глаза и чмокнула его в кадык, чуть повернувшись. До завтрака они так и не добрались — стол оказался достаточно удобным плацдармом для развития их любовных исследований, разве что теперь Силко действительно пришлось идти в другую комнату за презервативами, и это действительно было глупо, неловко и смешно, а потом, когда ее снова понесло на повышенные громкости, стало еще смешнее, когда соседи все-таки забили по трубам, требуя заткнуться — в воскресное-то утро. Но она любила Силко. Теперь у Джинкс не было сомнений в том, что у нее все получится, пусть за эту победу и не давали университетских кубков. А с Экко... с Экко она точно что-нибудь хорошее придумает, не обидное. Того гляди, и вправду станет нормальной.