«Космос — это всё, что есть, что было и когда-либо будет. Одно созерцание космоса потрясает: дрожь бежит по спине, перехватывает горло, и появляется чувство, слабое, как смутное воспоминание, будто падаешь с высоты. Мы сознаём, что прикасаемся к величайшей из тайн.»
Карл Саган
Неужели Лекс никогда не пытался найти светлую сторону в жизни? Не старался извлечь образ этого мира и из темных-претемных мыслей и окунуть в сияющие, золотистые, бодрые? Не старался замечать светлые, приятные вещи, чаще, чем это было обычно? И, насколько это, разумеется, было возможно, оказывать этому миру обожание? Старался. Только очень жаль, что он ничего не чувствовал взамен. Теперь его мысли были обречены во мглу. Он видел только жестоких, эгоистичных, жадных, жалких людишек. Мир не менялся. Мир и люди оставались прежними. Даже наоборот, Мир всё больше и больше погружался в эту непроглядную, тьму. Его разум занят мыслями о предстоящей революции, о том, каким мог бы стать Мир после неё. А он всего-то хотел справедливости, честности, хотел чтобы люди (Стоит ли их так называть? А может всё-таки звери?), задумались, хоть немного подумали, что такое человечность… Разве это плохо? Он уже не знает…*
19 февраля, 2049 год Случилось то, чего не могло произойти никогда, даже если бы он гулял хоть сотню вечеров подряд. А вот как все произошло. В странную, внезапную метель в феврале. Тот февральский вечер сам по себе был странным, даже погода тогда была странной: он отчётливо помнил, что тогда пошёл снег. Снег для Японии редкость, если не сказать дикость. Из-за неожиданно налетевшего ветра его шарф разматывается снова и снова… Где-то совсем рядом завывает полицейская сирена. Гаснет один из фонарей у шоссе. Становится совсем темно. Вокруг ни души. Он возвращался в съёмную небогатую квартиру в Киото, где всё было серое, скучное, неживое. Ему пришлось бежать из Токио, но он надеялся, что это временные меры. Местами можно было разглядеть тусклое мерцание звезд, но даже оно было столь мимолетным, что уже спустя какие-то ничтожные секунды, они скрывались в тяжелых и мрачных, как настроение, тучах. Едва ли не бегом, быстрым шагом и, заправляя шарф, он пошёл прочь. Не так часто Лекс поднимал голову, не так часто, смотрел на небо. Все иногда любят смотреть на звёзды. А он — нет. Нет! Он и сейчас мог безошибочно назвать множество созвездий, он хорошо знал карту звездного неба, знал её ещё с детства, может быть, уже что-то забыл, но астрономия была в школе, а потом в университете, и он, надо сказать, всегда был лучшим по этому предмету. А сейчас, он ненавидит смотреть на звёзды, на бескрайний чёрный простор без границ и материи. На недосягаемо далёкие и манящие звёзды, гаснущие самой яркой и оттого печальной предсмертной вспышкой. Астероиды хранящие в себе богатства периодической таблицы. Солнце и другие звёзды, планеты и их спутники, экзопланеты, астероиды, кометы, метеороиды, межпланетное вещество, межзвёздное вещество, туманности, галактики и их скопления… Ненавидит… Лекс передёрнул плечами, и вовсе тому был виной не холод. Дважды моргнув и слегка потреся головой, будто пытаясь избавиться от видения, он снова ускоряет шаг. Многие с теплотой вспоминают своё детство, хранят в памяти эти теплые, дорогие воспоминания, потом рассказывают своим детям, длинными зимними вечерами, время от времени проваливаются в этот сладкий омут воспоминаний. У него никогда не было ничего подобного. Нет, воспоминания у него были. К сожалению, у него была очень хорошая память, но эти воспоминания вызывали у него очень болезненные ощущения, почти физические. Он никому не рассказывал о своём детстве, по правде говоря, рассказать было некому, к тому же откровенность всегда казалась ему неуместной. Ну, разве что, он мог рассказывать что-то только Тайлеру. Однажды он назвал его своим единственным и самым первым другом. Тогда он не врал. До него у Рена никогда не было друзей. Но даже он никогда его не поймет, он совсем другой… Слишком уж они оба были разные. Именно поэтому их дружба зародилась не сразу, даже, кажется, только на втором курсе… Однако он не мог сказать, что за все время, что работал в лаборатории Сторонников Новой Зари, ни разу не думал о нем. В конце концов, ещё в студенческие годы, единственным, кто хоть иногда вытаскивал его из своей «берлоги», был Тайлер. Он периодически навещал его в скромной комнате общежития. А сколько раз он ночевал в его токийской квартире, когда у него не было денег на комнату. И его с хилыми пожитками, выставляли за дверь, и он лишался последней своей работы, даже работы грузчика, или официанта (в студенческие годы он не брезговал никакой работой, за которую ему платили хотя бы йену). Просить ночлег всегда казалось унизительным, но ему действительно больше некуда было идти. Нет. Когда-то, очень-очень давно он был весёлым. Дурачился (даже если сейчас сложно было представить как он дурачился). Был дружелюбным и общительным. Заставлял людей смеяться. А потом всё изменилось. Он тоже изменился. Но он изменился сильнее многих. Всё же, с десятилетнего возраста Рен стал довольно тихим и замкнутым ребенком, что по мере его взросления всё увеличивалось, скатывая все негативные эмоции в огромный ком, спрятанный где-то очень глубоко во мраке его души. Рен часто сдерживал в себе злость, пока не нагревался до точки кипения. В погребах его души припасены сотни бутылок ярости и отчаяния, но никто бы об этом никогда не догадался глядя на него. Он так редко позволял себе думать об этой ноющей боли в груди. Если бы он позволил себе дать хоть малейший шанс зацепиться за что-либо, за любое воспоминание, которое ранит душу, и этот паршивый комок чувств не отпускал его ближайшие несколько часов, может быть, даже дней или дольше. В очередной раз, уже дойдя до подъезда, Рен запрокидывает голову к небу, в надежде ещё раз увидеть слабое мерцание звёзд. Теперь, было уже слишком поздно, и не имело никакого значения…*
…Эта история началась вечность назад, в далеком две тысячи двадцать седьмому году, ну, или около того… Если быть точнее, Рен не помнил точно, сколько ему тогда было лет, поскольку Мамми было около двух или трех лет, он мог предположить, что ему было около пяти или шести. Просто он точно помнил, что в школу тогда ещё не ходил. Рен еще ничего не знал о космосе, но впервые в жизни заметил, что ночное небо сплошь усеяно холодными, белыми, маленькими, переливающимися и прекрасными жемчужинами — звёздами. Когда-то, очень-очень давно, в детстве, он мечтал о космосе, болел им, мечтал стать космонавтом, наверное, как и многие дети. Мечтал исследовать, самые отдалённые галактики, далёкие-далёкие планеты, искать на них жизнь, пусть даже странных зелёных человечков с вытянутыми лицами и большими чёрными глазами-блюдцами. Конечно, он сомневался, что инопланетяне выглядят именно так, но кто знает? Рен был полон надежд в детстве. Маленький мальчик, с очень большими надеждами, которым — увы! — не суждено было сбыться. Ему и его сестре пророчили великое будущее. А как же иначе? Их отец был генеральным директором крупной строительной компании, был уважаемым человеком, неоднократно появлялся в прессе (где его представляли исключительно в положительном свете, иначе, конечно, и быть не могло), он занимался благотворительностью, считался образцовым семьянином, но всё это было до одного… инцидента… Где-то в семь, он помнил, как пролистывал учебник по астрономии из кабинета отца. А в его комнате на стене висела большая черная карта звёздного неба, прямо над кроватью, которую он с упоением рассматривал каждый вечер перед сном. Отец сам великолепно знал астрономию, именно он был его первым учителем. Отец рассказывал о звёздах, о планетах, о кометах, об астероидах, о небесных телах… наверное, обо всём, что знал сам, а ему было ужасно это всё интересно. Уже где-то к восьми он знал очень много созвездий. Мог прекрасно назвать их все по памяти, знал их расположение на карте. Но самое яркое воспоминание из детства, это когда он с семьёй уже поздно-поздно вечером, когда другие дети в это время ложились спать, а они ехали за город. Смотреть на звёздное небо. Они провели вечер, как и собирались — тёплая, ясная погода, светлячки, звуки цикад и крики ночных птиц. Он никогда не забудет самую счастливую ночь в своей жизни. Не забудет лекцию отца о галактиках, которую он рассказывал в тот вечер и, конечно же, звёздное небо. Это был август. Звёзды переливались бледными блестящими пятнами в нескончаемой глубине темно-синего, словно бархатного неба. Ему было десять лет. Он тогда был самым счастливым ребёнком на свете, но тогда этого не осознавал. Наверное, если бы не было в его жизни того счастливого времени, он бы не прошёл сквозь то, что принесли последующие годы… Отца не станет в октябре. Когда в лаборатории произошел взрыв, да, именно с этого момента рухнул весь мир десятилетнего мальчишки, ещё ребёнка, полного больших надежд. Отец, наверное, до сих пор был жив, если бы в тот день не поехал на стройку. Он всегда лично контролировал всё, что касалось работы, к тому же этот заказ был невероятно важным. А как иначе? За строительством лаборатории следило правительство, именно по поручению министерства начали эту проклятую стройку. Он даже помнил то утро, когда его отец собирался на работу. Рен заболел и мать не отпустила его в школу, он вообще очень часто болел в детстве, даже чаще, чем его младшая сестра. Отец собирался на работу всегда очень рано. Он помнит, как мать тогда уговаривала отца остаться. Предчувствовала ли она тогда беду? Лекс не верит в это, не верит в мистику. Но всё же, если бы отец тогда не уехал, то, возможно, всё то, что пришлось пережить его семье не произошло. Отец бы сумел найти выход из любой ситуации. Обязательно. Тед Хияма защитил бы свою семью. В тот день на стройке произошёл взрыв. Погибло много людей. Многие семьи тогда получили известие о том, что их близкие погибли или ранены. Его отец тогда тоже был тяжело ранен, врачи сказали, что шансов выжить у него нет. Дело получило широкую огласку, хотя правительство и пыталось его замять. Но нужно было найти виновного. И тогда всю ответственность за взрыв переложили на отца. Пресса заранее обвинила Теда Хияму, общественность тоже была предубеждена. Журналисты набросились на его семью как стервятники на падаль: Рен помнил, как в ту ночь, когда подглядывал в щёлку между штор, помнил и толпу операторов, которые день и ночь дежурили под окнами, смазливых журналистов в костюмах, потом к ним добавились демонстранты. Именно тогда, когда все эти люди собрались перед их домом, его отец умирал в страшных муках. Он никогда не забудет, как на его глазах умер отец, как он повторял, повторял до последнего вздоха, что он ни в чем не виноват. А он с сестрой стоял на коленях перед умирающим отцом, но ничего уже нельзя было сделать. Тогда десятилетний мальчишка, стоя на коленях, поклялся, что любой ценой отомстит человеку, который так подло подставил его отца, чем бы ему ни пришлось пожертвовать ради мести. Официально отцу так и не было выдвинуто обвинение, но Рен на своём примере убедился, как важно общественное мнение, даже если закон молчит. Журналисты и «неравнодушная общественность» беспощадно преследовали его семью. В какой-то момент это стало уже не мнимой, а реальной проблемой. Журналисты стерегли их повсюду, где бы они не появлялись. Родители детей, с которыми они учились в одной школе, были против того, чтобы дети «убийцы» учились вместе с их детьми. Над ними стали издеваться в школе. Они были известны как дети убийцы, которым нет места среди нормальных детей. Положение тогда казалось безвыходным. Их буквально засыпали письмами с угрозами, последней каплей стало то, что угрозы на бумаге были выполнены. На его семью напали: когда мать забирала их из школы, на них напала женщина с пистолетом в руках, она угрожала убить их. Она говорила, что тогда хоть на крупицу очистит мир от зла, убив детей чудовища, чтобы они не выросли и не стали такими же, как их отец. Как выяснилось позже её муж погиб на той стройке. После этого им пришлось разделиться. Так он попал в детский дом. И после этого ничто для него не осталось прежним. Ни черта. Это было вынужденное решение, и тогда оно казалось единственно верное. Ему было уже десять, и он прекрасно всё понимал. Но ему тогда было очень страшно. Он помнил, что плакал в первую ночь в детском доме, когда он лежал в полутьме и слушал, как гулко стучит его сердце в груди. В интернате было всем наплевать, что у него случилось, они не знали, кто он такой, кем был его отец. Сначала говорили, что новенький мальчишка — сын Теда Хиямы — виновного в той катастрофе, но слухи со временем прекратились, не найдя ни подтверждения, ни опровержения. За любую провинность наказывали. Наказывали строго. В основном его наказывали за драки — на ночь запирали на овощном складе или на чердаке, где было ужасно холодно. Он с трудом привыкал к новым порядкам, к воспитателям и учителям. Над ним часто издевались, его били, потому что если не бьёшь, то ты такой же слабый и хилый, и тебе здесь не выжить. Но честно говоря, это безобразие прекратилось только тогда, когда он сам научился драться. Он долгое время был странным для остальных. Ему все говорили, что у него никого нет, и он, как и другие, никому не нужен. А он отвечал, что у него есть мать и сестра, и они его обязательно заберут. По крайней мере, он верил в это долгое время. Он верил, что воссоединится со своей семьей. А потом, покинув стены детского дома, он столько раз пытался найти их, но всё было безуспешно. Это произошло через год после того, как он стал жить в детском доме. Ещё одно болезненное воспоминание… Из-за этого события он возненавидел космос, и всё, что с ним связанно. Ему тогда было одиннадцать. Он уже год прожил в интернате, но к новым порядкам привыкал долго и болезненно. Конечно, все дети мечтали о семье, но Рен мечтал о конкретной семье — его. После очередной драки его на ночь заперли на чердаке, ему было чертовски плохо, и он серьёзно задумался о побеге. Неважно куда, лишь бы подальше отсюда. Это как раз был день посещений, в тот день приходили «новые» будущие родители, иногда приходили представители разных крупных компаний, политики, это называется благотворительностью (Тайлер вроде тоже этим занимается). С тех пор он возненавидел эти дни посещений. Но тогда всё было иначе. Это была обычная милая пара, он смутно помнил их сейчас, у них были родные дети, двое — брат и сестра. Они забирали какого-нибудь ребёнка из детского дома на выходные, были просто воскресной семьёй. Но воскресная семья — молодая супружеская пара — выбрала его. Он не хотел, чтобы его усыновляли, он бы ни за что на это не согласился. Ему просто было чертовски плохо. Он скучал по семье, Он мечтал только хоть немного почувствовать себя нужным, хоть ненадолго почувствовать родительскую заботу. При других обстоятельствах он бы отказался, но ему хотелось тогда семейного уюта. Так они взяли его к себе домой на выходные, он познакомился с их родными детьми, братом и сестрой — близнецами, они сразу поладили. Они провели вместе целый день, Рен, хотя бы на один-единственный день почувствовал себя ребенком у которого появилась семья. Тогда он был почти счастлив. Если бы… Заигравшись, он сам не заметил, как обнаружил себя в совсем другой комнате, в кабинет главы семейства, туда, куда заходить было запрещено. Там тоже была карта звёздного неба, был ещё и телескоп, прямо как когда-то в кабинете отца, когда все было хорошо, и все они были вместе… Он тогда безутешно залился слезами, от обиды и горя. Больше он никогда за всю жизнь не плакал. Но тогда он вдруг почувствовал себя предателем, что сегодня и здесь предал свою родную семью. Променял на короткий денёк домашнего уюта. Ребёнком он посчитал такой поступок предательством. Предал… Его едва успокоили, а на следующий день его вернули обратно в детский дом. С тех пор в день посещений он не выходил из общей спальни, брал книгу и ждал, когда этот день закончится.*
Лекс запрокинул голову и стал выкрикивать ругательства, вкладывая в них всю ярость и боль утраты. Он сдерживал своего внутреннего зверя большую часть жизни, а сейчас не было ни малейшего желания. Сознание и так было на взводе. На мгновение пол ушел из-под ног, комната покачнулась, но быстро приняла привычные очертания. Ноги подкосились. По телу тяжело прокатилась волна крупной дрожи. Мир стал обычным. Нет. Не так. «Всё стало иначе…» Иногда он думал, какая судьба сложилась у Мамми. Вышла ли она замуж? Есть ли у неё дети? Какое она получила образование? Где живёт? Где работает? Что бы он ей сказал, если бы встретил? Что он мог рассказать ей о себе? То, что четыре года осознанно работал на убийцу их отца? То, у него не было семьи? Ему стало страшно смешно когда он подумал о семье. Он никогда не думал о семье. Нет, он мог бы постараться стать самым лучшим мужем и отцом в мире. Он грустно усмехнулся. Разве для него семейная жизнь? Возможно, он стал бы человеком, достойным уважения, если бы воспитал и вырастил сына. Но нет, он бежал, бежал от любой мысли о семье. Он отдал бы все, что у него есть, лишь бы знать, что его сестра жива! Узнал бы он её спустя семнадцать лет? Возможно, она вышла замуж и сменила фамилию, но тогда у него вообще не остаётся никаких шансов найти сестру. Ему всё ещё хотелось верить, что она смогла устроиться в жизни. «Я хочу верить, что ты жива.» Что стало с их матерью? Ему было больнее всего думать о матери. У неё было больное сердце, вряд ли она жива, тем более после того, что случилось. Разумеется, всё это пошатнуло и без того слабое здоровье женщины. Верить! Всё, что ему остаётся эта надеяться и верить. Каждый человек во что-нибудь верит. А он — нет. Он больше ни во что не верит. Лекс не был привязан к великому множеству тех вещей, к которым были привязаны другие люди. Те вещи, которые легко давались всем остальным — понимание, доброта, забота — были ему до того чужды, что, даже осознавая, что они необходимы, он не знал, как к ним подступиться. В нём самом исчезло всё человеческое... Отобрав у него семью, Киллиан Кайдо отобрал у него то, что делает человека человеком. После долгих поисков, он всё же нашёл виновника, того, кто так подло подставил его отца. Им оказался высокопоставленный чиновник — Киллиан Кайдо, — именно он начал спешку, по его вине произошёл взрыв. Он верил, что если отомстит Кайдо, то ему станет легче. Но нет, это не так. Месть бы уже не вернула ему семью, а в мире полно таких же уродов. Этим проклятым миром правит зло и алчность. Его семья пала не единственной жертвой. «Но скоро всё измениться… Я очищу этот насквозь прогнивший мир от зла!» Лекс постоянно думал об этом. Уже просто не мог остановится. Он столько времени старался играть положительную роль. Ему ещё надо приложить чуть-чуть усилий. Он сам чувствовал как меняется под напором своих же идей. Своего безупречного плана. Он поднимался на уровень безумия. И самое печальное, что очень хорошо осознавал это. Он свой вечный противник — вечный антогонист. А все, что с происходит с этим насквозь прогнившим миром, — затянутая страшная кульминация. Мир рухнет. На то много причин. Но он даст этому миру ещё один шанс на существование. Чтобы люди смогли начать всё заново, с чистого листа. — Конченый ты сукин сын, — с отвращением сплёвывает Лекс. Лекс потянулся к полупустой пачке сигарет. Сунул сигарету в угол губ, курить он начал лет в тринадцать, с тех пор так и не бросил, кажется, никогда даже не пробовал. Располагает сигарету на флангах полусогнутых пальцев, прикрывая глаза. К сорока, наверное, нажил бы онкологию, если бы он столько прожил: губы дрогнули в грустной усмешке: «А разве мне суждено столько прожить?» Лекс всегда знал, что проживёт недолго. Сам не знал почему, но, наверное, чувствовал. Он отомстит Кайдо, чем бы ему не пришлось пожертвовать ради мести, хоть гуманностью, хоть собственными убеждениями о лучшем мире. Это стало целью его жизни. Он не знал, что будет делать, после того как отомстит. Он вообще не думал, что его жизнь после этого продолжиться. В какой-то момент он стал одержим мыслями о мести. Мерзкое чувство царапнуло сознание. Вроде, не смертельно. Даже уже не больно. Просто, нечто гадкое скребется в черепушке обломанными тупыми когтями. Оставшуюся часть вечера он думал, как убивает Кайдо. Ни о чём другом, кроме новых способов душегубства, он думать не мог. Он думал, с каким бы наслаждением вышиб бы ему мозги. Он хотел что-нибудь делать, но не месть, не революция не потерпят спешки, всё должно быть тщательно спланировано. В тот момент думал, какой же он всё же жестокий ублюдок. И в данный момент он себе этим нравился. «Прекрати думать. Освободи разум.» Тщетно пытаясь успокоить расшалившиеся нервы, он плеснул себе виски. Пригубил, сжимая пальцами гладкое стекло, а потом запустил им в стену, с интересом наблюдая, как разлетаются осколки. Лекс выдохнул сквозь зубы. Он жаждет изменить этот прогнивший мир, он хочет, чтобы человечество задумалось о том, что значит быть человеком, что такое человек? Сколько раз он задавал себе этот вопрос? Сколько раз он сам себе на него ответил? Он хочет построить новый, лучший, справедливый мир, где не будет места преступлениям, лжи, неравенству. Он — революционер. Сколько было таких людей в истории? Чего они добились? К чему привели их революции? Чем руководствовались его предшественники, поклявшиеся изменить мир! Каждая революция влечёт за собою жертвы. Революция лишь единственный выход, он во всяком случае, не видел другого. Идеальный Мир вообще нельзя было бы достичь без революции, либо без революции этого бы пришлось достигать слишком долго. Разумеется, ни одна революция не обходится без жертв. Все революции, как правило были связаны с убийствами, грабежами, репрессиями, войнами. Однако это тот случай, когда в этом проклятом мире оказывается оправданной даже такая революция, которая повлечёт за собой много крови, смерти и страданий. «Нет, не тебе рассуждать о совести, порядочности, чувстве вины и правильных поступках.» В таком случае ему бы полагалось при этом носить на лице повязку из белой холстины, в правой руке меч, а в левой весы. Вместо этого у него там сигарета и бокал виски. Утром, наверное, будет проще. Он не мог спать, стоило ли ему закрыть глаза, как в следующий миг он видел свою сестру: ещё маленькую, такую, какой он её запомнил, она плачет, и повторяет его имя «Рен, Рен, Рен!». Он забылся сном ближе к рассвету и через час проснулся. Он чувствовал себя унылым и ватным. Ноги его не слушались, будто чужие. Шторы задернуты неплотно. Он видит, как сначала краски меняются незаметно, а потом внезапно преображают небеса. На такое способен только рассвет. Ну, или высокий гриб атомного взрыва. И то и другое несомненно изменяют мир. На границе между уходящей ночью и зарождающимся днем обреченно гаснут звезды. И он тоже однажды погаснет… Лекс приоткрыл шторы и наблюдал за этим превращением. Однако рассвет ничуть не улучшил его настроения, застрявшего в непроглядной и давящей мгле. В нём снова вспыхивает ненависть. «Тебе нечего терять, потому что ты уже потерял все. Они ушли. Они… ушли.» «Месть — это мои скорбь и память о вас.» — так он думает каждый день. До сих пор он не знал, где его близкие, если они вообще живы. Он уже даже не верил, что когда-нибудь встретит их, по-крайней мере на этом свете.. Помимо Кайдо в мире полно таких же уродов. Когда его безупречный план осуществится в новом мире станет меньше дерьма. Точка. Снова на войну. Только теперь — это его война. Собственная.