дотла

Берлин никогда не был приветлив. Дима помнил его вечно хмурым и жестоким с развеивающимися флагами над Рейхстагом, что иррационально нагоняли ужас. Помнил его отражающимся в светлых глазах Мирона, а после — через старый кэннон, добытый не самым легальным способом. Дима Берлин не любил, фотоаппарат давно канул в Лету, но при воспоминании о глазах бросало в дрожь. Возможно, так терпеть этот город было чуточку приятней. За эти годы города сменялись вереницей размытых пятен: Москва - Берлин - Бамберг. Он не искал в них схожестей, потому что ненавидел всех за разное, но одинаково сильно. Потому что в каждом из них была часть того прозябшего в его воспоминаниях с течением времени образа. Дима часто был хуевым, Мирон никогда не был идеальным, но его черты лица всплывали первыми при слове «любовь». Он был олицетворением любви для Димы. Такой же несмелой, как птенец, только учившийся расправлять крылья, и въедливой: раз почувствовал — не забудешь. И он никогда не искал похожих внешне — оно получалось как-то само собой. Глазастенькие светлые девчонки с любовью к нестандартной поэзии. Иногда, только когда совсем хуевило, Дима, трахая их, представлял более острые плечи под ладонями, узкие бедра и отсутсвие жопы, представлял обкусанные пухлые губы и острую линию челюсти. Дима не знал, каково это — трахаться с Оксимироном, но знал, как любить, жестко и грубо, но с парадоксальной нежностью в каждом движении Мирона. Он помнил его разным: пухлым и загорелым, бледным и со впалыми щеками, измученным болезнью и смеющимся до слез. И он хотел бы, блять, не помнить, потому что смотреть на человека, который когда-то значил мир, и понимать, что ты его больше не знаешь — невыносимо. Дима злился, поливал дерьмом, вызывал на баттл, а потом рыдал, как ебаная девочка в пубертате, в подушку и снова оказывался с занесенным пальцем над номером Мирона. За эти годы сколько вариантов сообщений он прокрутил, сколько отправил и тут же удалил, а сколько стер, не дописав и до середины. Что ему сказать? «ты еще поебись с этим жиганом сука», — отчаяние тогда Диму пробрало, когда он словил бесплатный вайфай в торговом центре, где спиздил булку с маком. Он запихивался ей, не чувствуя вкуса, и глупо смотрел на фото Мирона с этим пидором, сломавшим его и их, на колесе обозрения. «давай поговорим. хули ты молчишь-то вечно а», — Дима это сообщение даже отправил, но спустя три недели игнора удалил к хуям. Пошел ваш окси нахуй. Желательно бы на его, Димин. Последнее он писал в начале двадцать первого года, Мирона тогда еще с митингами этими его задержали, и Дима боялся сам себе признаться, что, когда Наю голую и безоружную вытащили из постели, протащили по квартире, как скотину на убой, и арестовали с последующей депортацией, он сжег свой немецкий паспорт, думая, что это пик протеста. За Мирона он готов был спалить полицейский участок вместе с мусорами. «ты правильно поступаешь жида. только аккуратней» Дима надеялся, что хотя бы в всплывающих уведомлениях Мирон это прочел. — Дим! — Ная окликнула его из кухни, и Дима отставил кружку на стол. — Иди сюда. Шаркая Дима зашел на кухню, пропахшую брокколи и пастой с грибами. — Что-то вкусное? — он обнял Наю со спины, носом утыкаясь в ее теплую шею, и втянул запах ее собранных в хвост волос возле линии их роста чуть ниже уха. — На что хватило сил, — усмехнулась она, — день был сумасшедший. Дима угукнул, намекая продолжать рассказывать, и ловко спер со сковородки кусочек гриба. — Дим! — воскликнула Ная, шлепнув по его руке лопаткой, которую держала в своей. Он шикнул от несильной боли и в отместку прикусил неприкрытую бледную, будто полупрозрачную, кожу плеча. Эта обыденность семейного вечера на мгновение возвращала в лучшие годы, где было хорошо и беззаботно. Падать обратно в реальность после было сложно. Сложно осознавать, что многих когда-то значимых людей безвозвратно отняло время. Оно забрало и Мирона, казавшегося константой существования Димы. Где есть Мирон, есть жизнь. Где его нет — бессмыслица. Что-то похожее Дима записал в своем блокноте году в 2009, и сердце щемило от несправедливости, что ебаных двенадцать лет спустя это все еще откликается внутри. Мирон был с ним четыре года, пулей просвистевших перед глазами, а гноящаяся рана после его ухода все не затягивалась. — О чем задумался? — Диму отвлекли нежным поцелуем в колючую (зарос) щеку. — О прошлом, — выдохнул он, не в силах врать. Спокойней было, когда Мирон выпал из медийного пространства, хотя до Димы и долетали картинки и видео, где он был с барышней. Счастлив и весел. Не так, как с ним. По-другому. По-взрослому и осознанно. После его возвращения с треком-исповедью стало совсем невыносимо. Еще хуже, чем тогда, в две тысячи одиннадцатом. — Я, кстати, приглашена на выставку девушки твоего прошлого через две недели, — с ядовитой обидой сказала Ная. Дима всегда разбирал изменения в настроении супруги. Когда не был занят мыслями о том образе, о прошедшем, о больном. — Мм? — протянул он. — Говорю, Диляра, девушка Мирона, — и как же все-таки иррационально звучало его имя из уст Наи, словно Мирон был излишне интимной тайной, о которой ей не следовало знать. Они были из разных миров и никогда не должны были пересекаться, — выставку организовывает. Ну, может, и не одна, а как соавтор…короче, пригласили меня через одного знакомого. Со мной пойти хочешь? — Не знаю, — Дима отпустил Наю и отошел к окну, за которым все так же был серый сумрачный Берлин. — Может, и он там будет… — Кто «он»? — получилось как-то излишне жестко. Ная такого не заслуживала. — Ну. Мирон. — Тогда точно нахуй, — обрубил Дима. — Чем дольше ты будешь бегать от него, тем сложнее будет в итоге отпустить. — Ты уже говорила об этом, я помню, — вздохнул Дима, — но я уже, — он сделал акцент, — отпустил. Мне не о чем с ним говорить. Ная промолчала, щелкнув выключателем газовой плиты — зажарка готова.

***

Ная обнимала его крепко, содрогаясь по инерции от его беззвучного плача. Слезы намочили тонкую футболку нежно-молочного цвета. — Дим? — Ная положила хрупкие ладони ему на плечи, отстраняя от себя, и Дима сразу же отвернул голову в сторону: зачем ей видеть его таким. — Дима… Его погладили прохладными пальцами по влажной щеке. — Все пройдет, родной. Обязательно. Я тебя люблю, — она провела рукой по его голове, вызывая острые покалывания под кожей. — Почему руки холодные? — ласково спросил он, перехватывая ладони Наи в свои и крепко сжимая — согревал. — Прохладно в квартире. Дима хмыкнул понятливо. — Ебаные немцы. Скупердяи. Ная хихикнула и прикоснулась губами к его щеке, языком собрав соленую влагу. Дима тут же утянул ее в поцелуй. Телефон, забытый в недрах дивана, неожиданно громко среди отдаленного скворчания сковородки пиликнул сообщением. — Не уходи. — Шепнула Ная и попыталась снова углубить поцелуй. Дима сжал ее ладони, все еще укрытые его собственными. — Никогда. — Ответил он. — Я только на секунду. На айфоне отразилось сообщение в инстаграме, Дима с непонятным ему трепетом разблокировал телефон. Мирон. Сердце по умолчанию пропустило удар, злости уже не осталось. Было только что-то, скребущееся по ребрам, вызывающее тошноту. «буду в мск 13-14.11» «встретимся?» Закрывает ебучие гештальты, пидор. Пальцы зависли над клавиатурой. Большой правый потянулся к букве «д», но Дима одернул себя и стойко напечатал сообщение, за которое, он уверен, спустя некоторое время и некоторые состояния будет себя ненавидеть. «я в берлине, мирон. мне это не нужно. желаю тебе счастья, я тебя отпустил.» Конечно, мгновенного просмотра и ожидать не стоило, но Дима все же надеялся, что вызывает в Мироне хоть десятую часть своих чувств. Ная подошла сзади, и Дима тут же заблокировал телефон. Не для ее глаз. — Кто пишет? — спросила она, склонившись к нему и прикусив мочку уха. Мурашки пробежали по телу. То ли от того, насколько приятно, то ли от понимания, что игнор длиною в десять лет, как лед на зимнем Байкале, пустил трещину. — Да так. — Отмахнулся Дима. Ная кивнула, и ему показалось, что она поняла. Пусть. Телефон снова издал мерзкий звук, и Дима повел плечом, невербально прося Наю отойти. Та послушалась и молча ушла, видимо, снова на кухню. Вермишель для пасты наверное уже разварилась. «понял. взаимно.» «бывай» Дима прикрыл глаза ладонью, чувствуя себя опустошенным и уставшим, будто разгрузил вагон. Хотя, возможно, разгружать внутренние проблемы не многим легче. — Ты есть будешь? — послышалось из другого конца квартиры. Дима зачем-то кивнул, и подошел к компьютеру. Нажал на пуск, уже заранее зная название для его нового трека. К сожалению, вновь не о жене.

«Она ищет мое сердце в холодно-горячо, Но что за черт? На костях всегда выпадаешь ты»