Синий цвет хорош под сакэ

      Во дворце жилось неплохо, до противного неплохо. Эти мягкие футоны, вычищенные комнаты, роскошные расписные седзи. Джи-ха был далек от всего этого, ему бы море, ему бы свободные горные тропы и глухие леса. Ему бы все то, что было до всей этой заморочки с союзниками короля. Но еще Зеленый дракон целиком и полностью доверял крошке-принцессе, вдруг решившей резко повзрослеть.       Рекурю усмехнулся, лениво прикладывая к губам отёко* и поглядывая на сумрачный дворцовый сад, тоже, к слову, до противного прекрасный. Мысли в голову лезли странные, особенно после визита к принцессе, о котором не знала ни одна придворная душонка. Вроде бы Йонушка заявила, что Хак ей больше не нужен и чтобы драконы о ней не волновались. Такой забавный парадокс, ведь она была совсем девчонкой. А Хак — слишком влюбленным в госпожу четырех драконов, чтобы стать ненужным. Как, впрочем, и Рекурю.       Мрачная ухмылка, и мужчина откинулся на оконный косяк, сидя на подоконнике и потягивая сакэ. Такая глупость — эта любовь. Он ведь весь такой — вечно в полете, вечно свободен, а тут какая-то любовь, заставляющая припасть к земле да и лежать себе смирно, ждать. Непонятно чего ждать, к слову, — то ли когда отпустит, то ли когда полностью сожрет. Алкоголь туманил разум, но ведь Джи-ха не пьянеет, он только снова усмехается, когда в голове всплывает образ красноволосой принцессы, такой взрослой, такой гордой. Она точно не плакала от бессилия, добывая сэнджусу. Она пыталась со всем справиться сама.       Сумерки накрывали сад синим свечением, растягивая привычные формы деревьев в неведомые образы, колышущиеся на ветру. Джи-ха лишь слегка смочил язык крепким сакэ, доставленным прямиком из королевских погребов, и поморщился. Ему уже двадцать пять, Гару почти во столько же помер, еще через пяток лет в забытой Хирию деревне без цели, свободы и чувств. Наверное, Рекурю должен радоваться возможности любить, но любить собственную госпожу — какая запретная нелепость. А ведь ему так не нравились ограничения.       — Что сказала Йона на самом деле?       Голос, хрипловатый и тихий, заставил вздрогнуть и резко обернуться, замечая привычную костяную маску с зияющими прорезями для глаз. Вот еще один — нелепый запрет, спрятанный под рогатым ликом. Джи-ха раздраженно фыркнул, крепче сжимая отёко и отворачиваясь к окну. Сейрю он считал самым загадочным чудиком из их компании, нелюдимый и дикий он создавал весьма спорные впечатления. И Зеленого невероятно бесила невозможность посмотреть ему в глаза, легендарно-загадочные. Его одолевало любопытство.       — Чтобы ты вел себя хорошо, милый Сейрю, — отозвался Джи-ха, забавляясь мысли о том, как должно быть вытянулось сокрытое маской лицо. — И не подкрадывался, морской дьявол бы тебя, со спины! Бубенчик бы тебе повесить, знаешь…       Он снова обернулся, оглядев вытянувшегося в струнку Синего, и вскинул бровь, отмечая, что слова про бубенчик подействовали на него как-то не так. Словно бы взгляд изменился, плечи напряглись, губы поджал до белизны. Да что с этим парнем не так? Джи-ха раздраженно выдохнул, закидывая голову. Сегодняшний день вымотал до бесячки, хотелось выть и кидаться тарелками. Ну или отёко. Правда, вряд ли господин королевский советник оценит такое выражение благодарности за предложенное сакэ.       — Ну, и чего ты стоишь? Стоишь и молчишь… Песенку бы спел, — язык еще не заплетался, а вот охенею нести очень хотелось.       — Что сказала Йона? — упрямо повторил Сейрю, сделав к нему шаг. Выглядело бы угрожающе, если бы Джи-ха не видел его под действием настоя из чешуи Хакурю, сей момент, к слову, так удачно всплыл в памяти, и дракон не удержался — прыснул. — Почему ты смеешься? — озадачился брат по несчастью, а его голос неуловимо изменился.       — Да вот подумал, если ты напьешься, споешь мне?       О Хирию, что за бессмыслицу он несет? Закипало сердце от упоминаний о крошке-принцессе, хотелось драть на себе волосы от бессилия, от всего этого дворца, от приближающейся войны, от собственных чувств, невзаимных, таких болезненных. Ему уже двадцать пять, взрослый дядька, а от всей этой недолюбви бесится как салага, только ступивший на борт корабля.       Шинь-я так и стоял неподвижно, раздражая своим молчанием, от которого так и звенело в ушах. И чего ему не спиться? Глядит прямо душу, касаясь, казалось, самого сердца. А какие все-таки его глаза? Джи-ха мотнул головой, удивляясь настырности этой полупьяной мысли. Очень хотелось сейчас потерять контроль и совершить какую-нибудь дикую глупость.       — Ты расстроен из-за встречи с Йоной? — заставший врасплох вопрос резанул по ушам, и Рекурю резко обернулся, сурово зыркнув на Синего.       — Да что ж ты прицепился-то ко мне, в самом деле?       Что он несет? Шинь-я-то тут при чем, пресвятой дракон…       Джи-ха прикусил язык да поздно — Сэйрю с секунду глядел на него, а потом молча развернулся и зашагал прочь, только прошуршали полы его меховой жилетки. Как-то между делом задумался, не жарко ли ему в таком щеголять целыми днями? И соскочил с облюбованного подоконника, кидаясь за братом с отёко сакэ в правой руке.       — Да ладно тебе, изви… а! — Зеленый не рассчитал силы на пьяную голову и запнулся об собственную драконью ногу. Прежде чем очутиться на полу, увидел перед собой равнодушную маску и округленный от удивления рот, подминая их обладателя под себя. Сакэ естественнейшим образом выплеснулось на лицо несчастного Сэйрю.       Распластавшееся под ним тело было жарким. Джи-ха с широко распахнутыми глазами глядел на не менее озадаченного брата, наблюдая, как капельки сакэ стекают по маске ко рту, а там и по шее, смачивая пушистый воротник. Моль же все потом сожрет, в чем Шинь-я ходить-то будет? Нагишом? Почему-то эта мысль показалась донельзя важной, и Рекурю сделал первое, что пришло в голову, чтобы предотвратить гибель меховой жилетки, — начал слизывать прозрачные дорожки. От прикосновения горячего языка к своему лицу Синий ощутимо вздрогнул, но сбросить слегка сбрендившего товарища не смог — так и замер, глядя сквозь прорези на маске.       А Джи-ха, кажется, распалился, слизывал влагу, ведя аккурат по щекам, под носом и нижней губой. Все свои предрассудки затолкнул в самый дальний угол разгоряченного сознания, опалял дыханием бледную кожу, ту ее часть не прикрытую маской. Что ты творишь, глупый извращенец? И принцесса смотрит грустно-грустно, будто извиняясь. Вот же!       Он словно опомнился, резко отстранился и привстал, опираясь на широкие плечи Синего, что все еще, бесконечно обалдевший, лежал под ним и не спускал взгляда, которого, конечно, было не заметить из-за маски. Джи-хе даже показалось, что он глядит прямо в голову, считывая все нецензурные мысли, фейерверками сверкающие в сознании. Например, ужасно хотелось стянуть все-таки вымокшую в сакэ жилетку, огладить крепкие плечи, провести пальцами по худому животу…       Джи-ха испуганно вытаращил глаза, сам не понимая, попытка ли это забыть о невзаимной любви или просто расшалившаяся фантазия подкидывала сомнительные сцены предполагаемого развития событий. Напоминало эффект от чешуйки Хакурю — такое же неотвратимое желание коснуться языком вздрагивающего кадыка, прижаться губами… стоп!.. к губам… Только вот никакой чешуйки и подавно не было, а вот до смерти напуганный Сейрю — вполне себе. И лежал еще так тихо-тихо, ожидая, когда же Зеленый, наконец, придет в себя. Ну, или когда сделает уже что-нибудь.       Запоздало помутилось сознание. Какая бутылка по счету была? Пятая али шестая? И то ли влюбленный взгляд крошки-принцессы на Хака так некстати вспомнившийся, то ли судорожный вздох, который не сдержал Шинь-я, но Рекурю снова нагнулся к его лицу, наполовину спрятанному под маской.       — Йонушка сказала, что у нее все в порядке, и она скучает, — выдохнул он ему в лицо и вместе с этим коснулся приоткрытых бледных, как и лицо, губ.       Синий вздрогнул, вцепился в его плечи, пытаясь стряхнуть, но до того слабо, словно бы только для упокоения собственной совести. Джи-ха с какой-то грустной веселостью подумал, что все три дракона недолюбленные, страдающие, какие-то несвободные. С Зэно-то все и так ясно было — а ты проживи несколько сотен лет, так и страдать разучишься. Рекурю считал, что это просто. Так же просто, как с упоением целовать Синего дракона, ага. Водить рукой по тяжело вздымающейся груди, вылизывать языком горячую полость, задыхаться от нехватки воздуха.       Он с хлюпаньем разорвал поцелуй, жадно хватая воздух, смотрел на равнодушную маску и призывно открытые губы, меж которых натянулись ниточки теплой слюны. Видит Хирию, назавтра Джи-ха перережет себе горло от стыда, но сейчас так хотелось вновь касаться мягких губ. Рекурю затуманенным взглядом посмотрел в щелки на маске и снова припал к губам, опаляя дыханием, быстро и юрко скользнул под злосчастную жилетку. Шинь-я вздрогнул, взвился, словно змея, но Зеленый запустил вторую ладонь в лазоревые волосы, перебирая их длинными пальцами.       Задрал одежды, с каким-то своим упоением ведя вдоль груди, чувствуя жар чужого тела, ощущая под собой напряжение. Коснулся рукой трогательного соска, но тут же скользнул обратно вниз, оглаживая живот. Синий цвет хорош только по сакэ, ведь ему по нраву больше огненно-красный.       Рассерженный на собственные мысли, Джи-ха прикусил доверчивые губы, услышал болезненное кряхтение и оторвался, наблюдая за капелькой крови, блестящей, такой прекрасно-красной.       — Извини, — вырвалось у него, и Зеленый поспешно слез с Сэйрю, развязными движениями поправляя задранную жилетку. — Парализуй меня, ради Хирию.       — И спеть, видимо, здесь же, — почему-то шепотом огрызнулся Шинь-я, и показалось, будто темнеющие щелки злобно сверкнули.       — Может быть.       Замолчали. За окнами ночь полностью завладела садовыми просторами, разрезаемая лишь скупыми лучами бледной луны. Шинь-я. Лунный свет, прохладный, манящий. Джи-ха даже улыбнулся. Только вот тоже безнадежно влюбленный в красноволосую принцессу, за которой готов был пойти хоть на край света. И, наверное, Сэйрю тоже не нравились все эти предрассудки, по которым жили древние твари и их госпожа. Каждому в мире хочется любви, хочется касаться нежного тела, хрипло дышать от удовольствия.       Рекурю исподтишка взглянул на Синего и вздрогнул от неожиданности поймать его взгляд, который чувствовался даже через дурацкую маску, которую так хотелось отбросить в сторону и утонуть в наверное до потери пульса прекрасных, как в легендах, глазах. Шинь-я, видимо, почувствовав его мысли, подался навстречу, Джи-ха дернулся к нему, не отрывая взгляда от темных прорезей. Сердце закипало, как и чуть пониже живота. Зеленый ума не приложил, что будет делать дальше, но мягкие губы, теплая слюна и крепкие руки на его плечах лишили всякой способности соображать, и осталось только одно — упоенно целовать Сэйрю, бесстыдно лаская его грудь и дыша в лицо перегаром.       Драконы, недолюбленные, не по возрасту мудрые, когда-нибудь смогут полюбить кого-то кроме своей госпожи, смогут испытать что-то еще, помимо слепого восхищения и бесконечной верности. Когда-нибудь, а пока… Синий цвет хорош только под сакэ.