Бездействие наказуемо.

— А.. Альбедо.. Прерывно доносится с чужих уст. Неуверенно, вкрадчиво. Так сладко. Оппонент путешественника млеет, улыбается успокаивающе-тепло, заводя одну из выпавших золотистых прядей за покрасневшее ушко. — Будь тише, милый, — шепчет алхимик, зацеловывая розовые щеки краткими, чуткими поцелуями. — " Паскуда.." — проносится в голове у наблюдателя со стороны. — " Какого черта ты вообще творишь?! " Хочется крикнуть, проехаться кулаками по самодовольному идеальному личику. Злость в венах вскипает, но что-то его останавливает, не позволяет открыть рот, даже вдохнуть толком не удается. Он опустошен и одновременно разбит. Его путешественник — его возлюбленный — стонет его имя совершенно для другого человека... Нет, существа. Этой чертовой ошибки, проклятия на его голову. — Итэр, дорогой, тебе не о чем волноваться, — уверяет странника алхимик, припадая губами к чужой шее. Бережно, целуя до невозможности влажно и нежно. Это понятно со сбитых вздохов юноши. Наблюдателя почти тошнит. Можно сказать, от самого себя. Но и пошевелиться не может, не может остановить сей бред по одной простой причине — он оцепенел. От ревности, шока, опустошения — сам толком понять не мог. Лишь прикрывал рот в немом возмущении, вздоре, скрываясь за поворотом. — Не бойся, я не посмею тебе навредить, — ровным тоном обещает, постепенно освобождая парня от одежды. В первые мгновения тот слабо дрожит от легкого мороза, что царил в небольшом лагере даже при наличии огней по всюду, но чувство холода забывается за очередными поцелуями, что спустились ниже — к груди. — Это.. неправильно, — срывается так неуверенно, так тихо, словно и не желая вовсе, чтобы его услышали. Он и сам толком объяснить не мог, что именно "неправильно"; кажется, о подобном он желал еще с первых встреч с молодым исследователем. Так почему же на душе так тревожно? Странник осмеливается сказать что-то еще, но нагло затыкается настойчивым, немного грубоватым поцелуем. Он чувствует, как принц мела начинает злиться, когда предпринимает попытки отстраниться. Чувствует ладонь на своем затылке, что нагло сжимает пряди, почти что насильно притягивая к губам. Парень, в свою очередь не зная, то ли хочет отстраниться, то ли податься такой вольности, в неопределенности сжимает чужие плечи. Слабо, чуть ли не боязливо. Сил вовсе не осталось, хоть даже не помнил из-за чего; как только он опомнился, путник уже был зажат между алхимиком и столом. Сейчас же находился перпендикулярно ему, обвивая талию возлюбленного подрагивающими ногами. Хотя можно ли сказать “возлюбленного”? Он никогда не слышал прямого предложения, никогда не лез сам, хоть и старался намекать совершенно безобидно, скорее дурачась. Боялся делать серьезные шаги, ведь замечал, как алхимик старательно игнорировал нечто подобное. То, что происходило сейчас, никак не вязалось с прошлыми событиями. Знал бы он, во что вляпался — и в помине на этом чертовом Драконьем Хребте не оказался. В настоящий же момент, когда он извивается под небольшим укусом, поглаживаний чуть ниже живота, ему безумно хорошо. Безумно хорошо от осознания подобной, хоть неловкой, совершенно внезапной, близости. Итэр наивно откидывает лишние мысли и на этот раз тянется к губам напротив самостоятельно, заключая любимого в еще один слащавый поцелуй. Наблюдатель царапает собственные запястья, испытывая уже точное отвращение к самому себе: происходящее было одновременно мерзко и сладостно. Определенно, ему нравилось видеть Итэра в таком состоянии. Алхимику не нравилось, что он отдается не ему, а лишь подобию. Копии, что так хотела стать оригиналом. Что же, та превзошла себя, ведь именно она сейчас стаскивает с путешественника оставшуюся одежду. Именно она бережно проводит по щекам мальчишки, выцеловывает каждый миллиметр кожи. Именно она доводит его мальчика до этого елейного состояния, когда сам он — Альбедо — стоит в сторонке, заходясь в сбитом дыхании. Он хочет оказаться на его месте. Он должен быть сейчас на его месте. Он не должен был тянуть так долго. Это его вина. Это его искупление. Отвратительное, низкое, больное. И одновременно такое обворожительно прекрасное. Ибо там Итэр — его мальчик — совершенно непорочный, забвенный и слабый. — Альбедо.. — слышится вновь. Свидетель, кажись, вздыхает вместе со своей копией одновременно. — Пожалуйста, будь нежен.. — тихо, со всхлипом просит, на что получает лишь кивок, очередной поцелуй куда-то в висок. На первый толчок юноша реагирует особенно бурно: хнычет алхимику в плечо, крупно дрожит, сжимая чужие плечи до побеления костяшек. Принц не смеет спешить. Поглаживает мальчишку по макушке, шепчет всякие ласковые словечки, успокаивая всеми силами, давая время привыкнуть. Возобновляет движения тогда, когда рыдания со стороны тихнут, превращаются лишь в неровное сиплое дыхание, скулеж, что обрывается на новых толчках. Скорее от боли, чем от наслаждения, думается созерцателю подобного действа. Правда, это никак не мешает ему медленно надрачивать самому себе, краем глаза поглядывая на странника. Он корит себя до невозможности сильно, стыдится собственного положения, трусости до такой степени, что ком в горле не дает спокойно выдохнуть, но и держать себя в силах не может совершенно, видя подобное. Хотелось запечатлить эту картину не только в своей голове, но и на полотне; путешественник был сейчас необычайно очарователен. Нет, чувство ревности никуда не делось, вот только кровь приливала явно не к голове. О здравомыслии не было и речи. Алхимик одергивает себя, когда слышит громкий крик. Его братец времени не терял, ведь именно сейчас вдалбливался в обмякшее тело, забывая о самочувствии драгоценного мальчишки в его руках. Следующие минуты сопровождаются громкими неразборчивыми стонами. Алхимик искусает себе все руки, но вырваться и шороху не даст; прерывать чужое торжество не хотелось. Он боялся, сам не зная чего, но одновременно с долей мазохизма наслаждался представлением, сжимая в ладони достоинство, ускоряясь, как только слышит очередной скулеж со стороны. Скиталец срывается на вскрики, когда толчки сопровождались равномерным поглаживанием ноющего члена. Он вжимался всем телом в Алхимика, просил быть быстрее, грубее, умолял не уходить, остаться рядом, хоть и из сказанного толком ничерта не соображал. Он находился в пьяном бреду, до невозможности приторном, тянущем внизу живота. Чувство неправильности покидало его, как и любые раздумия; он разнежился в руках послушно, бессильно, вцепляясь в ткань одежды ногтями, прося поцелуев, такой желанной ласки. Задыхался, когда ему не давали отстраниться, что не есть искренне плакал, уже сам не зная, чего в последствии хочет. От перевозбуждения Итэр не может держаться, кончает первым, громко выкрикивая имя Алхимика. Тот, что напротив, входит в юношу резче, наглее, быстрее, прося потерпеть еще немного. Тот, что боязливо прятался в сторонке, от резкого возгласа кончает одновременно со странником. Закусывает бледные губы до крови, впервые за весь вечер шумно мычит, отряхиваясь от белесой жидкости. И только из-за резкого затишья понимает, что в конце-концов выдал своё присутсвие. — Блять..