like ginger

Хан Джисон бессовестный. Именно он мешает в романтично дешманском подобии мешка — в непрозрачном пакете — листочки с заданиями, он хихикает глупо, обдавая Чана свежим перегаром, а юноша чувствует себя потрясающе плохо, похоже, предчувствуя, что ему выпадет. — Ты ведь их писал, да? — недоверчиво, изогнув алые губы в презрительной ухмылке, вопрошает Бан, руками перебирая идентично смятые листочки. — Я с Сынмином. И Минхо часть, — Хан кивает для убедительности. Но убеждает только в недоверии к себе. — Гремучая смесь, — зря комментирует, а сам краем глаза следит за друзьями, останавливая длинный взгляд на Чонине. Тот улыбается, ожидая выбора Бана не меньше, чем остальные. — Шевелись давай, тебе всё равно самое жестокое выпадет, — подбадривает друг, устав держать выскальзывающий, противно греющийся в руках полиэтилен. — Спасибо, — шипит блондин, наконец выбирая одну из бумажек, что зажимает между двух пальцев случайно. Он вытягивает её, не торопится разворачивать, а Хван ловким движением тянется вперёд и выхватывает её из чужих ладоней. — Чтобы ты нас не обманул, — оправдывается Хёнджин мятым голосом и неуверенно кивает, вглядываясь в расплывающиеся буквы на бумаге. Через пару секунд он заливается искренним, дурацким, не сулящим ничего хорошего хохотом. Чан забирает её из худых рук, с мёртвым молчанием читает задание и бледнеет под десятком заинтересованных глаз. — Что там? — торопит Наён, дёргая Бана за рукав худи. — Прочитай, — перебивает Чеён, подбираясь ближе к своеобразному полукругу. Чан пожалел, что согласился играть. А потом вспомнил, что его никто и не спрашивал. Чан пожалел, что напился. А потом вспомнил, что Джисон только втихаря менял бокалы в его руке. Чан пожалел, что пришёл на вечеринку ради грёбаного Ян Чонина. А потом вспомнил, что сердце ответило быстрее него. На белом листе бумаги для принтера так по-детски цветными гелевыми ручками начиркано такое же детское: «Признание в любви ИЛИ тату на члене». — Кто это придумал? Цветные ручки, даже сомнений нет. Хан смеётся громче остальных, машет ладонями в попытке избежать насилия в свою сторону, а сам от абсурдности ситуации и смеха слабеет в руках. — Смешно тебе, придурок? — больной толчок в плечо, которого Джисон всё равно не замечает. — Ты как вообще додумался? — Я недавно познакомился с одним парнем, он работает в тату салоне. Заговорились, он сказал, что у него недавно парень тату на члене делал. Да ладно тебе, хён, считай, тоже аксессуар. Очень изысканно, между прочим. Джисон хохочет так, что Чан хочет другу что-нибудь сломать, желательно руки, чтобы тот в следующий раз не додумался написать ему о Чонине и о пьянстве. И о пьяном Чонине. — Я тебя сам запишу на сеанс, если хочешь, мы скинемся и оплатим. Или ты хочешь признаться? — с дьявольской усмешкой щебечет, ободрённый поддержкой давно пьяных друзей, Хан хитро склоняет голову вбок. Едва заметно, так, что намёк становится ясным только для пары давно посвященных людей. Чан злится до скрипа зубов, а Чонину смешно, и его улыбка успокаивает едва. Полумесяцы сонных глаз следят за ним, и Чан чертовски не хочет показаться в них занудой или агрессивным ворчуном, поэтому вдыхает поглубже, выдыхает. Вдыхает снова, молчит секунд 15, выдыхает, не дышит ещё дольше, так, что Джисон боится, что тот сейчас потеряет сознание. Или ударит его. В общем, страшно. Но больше смешно. Остаток ночи проходит быстро для всех, кроме Чана. Никого из них не ждёт на завтра запись к лучшему мастеру в городе ради клейма о собственной глупости на члене. О признании Чан даже не думает — Ян наверняка влюблён в Сынмина, и так очевидно, что даже Чану стыдно. Ещё стыднее оказывается утром. Когда помятые студенты шушукаются, подшучивают над Баном и его потрёпанным видом, а ещё над планами на вечер. Джисон не улыбается, только пробует, и то хватается за голову от оглушающего смеха. А на «Можно не бить?» отвечает лаконичным: «Могу позвать Чонина хоть сейчас». Ну уж нет, ладно. Не худшее, что могло случиться, да? — Он хотя бы профессионал? — с неявной надеждой интересуется блондин, вертя в руках карандаш и совершенно не желая вслушиваться в длинную лекцию. — Как будто у тебя есть альтернативы. Мало кто берётся за такую задачку. Придумал хоть, что набьёшь? — Нет. — Ну, если совсем не хочешь, — заговорщицки морщится Хан, разворачиваясь к старшему и для красочности добавляя игривых ноток в севший голос, — от невзаимной любви ещё… ну, умирал, конечно. Но ты не умрёшь. Тебе сказать-то пару слов всего. — Ты сумасшедший. Я даже не до конца уверен, а ты со своим Чонином. Не буду я портить с ним отношения из-за какого-то спора. — Тогда жертвуй членом, — отрезает друг. — Все всё равно знают, что тебе выпало. — Конечно, тебе-то пришлось всего лишь с Минхо целоваться. — Я бы это сделал и не на спор. Бан вздыхает несчастно, парировать ему нечем. Вечер обещает быть классным. Джисон любезно сам доводит до салона, первым с мастером здоровается. Чан рад, что тормозит, увлечённый рассматриванием ярких стен, — не сразу замечает чёрное пятно, что пожимает Хану руку, демонстрируя лепестки, покрывающие полные руки, чёрные, мешающиеся с колючками стеблей, образующие мало понятный узор. Руки незнакомца забиты вплоть до самых кистей, и аккуратный крест на запястье выделяется своей простотой. Брюнет пожимает руку Чану для приветствия, а Бан не отводит взгляда от чешуи обвившего его крепкую руку дракона. — Со Чанбин. Глаза чёрные, с интересным разрезом, который не позволяет хозяину выглядеть милее нужного — скрывает часть пустой, бездонной радужки, в которую Бан проваливается, попадаясь на уловку имиджа и совсем не напускную, до забавного очаровательную невозмутимость. Невозможно не обратить внимания на массивность чужого тела, обтянутого сверху одной лишь чёрной футболкой. Такой крупный и грубый, что у Чана бегут мурашки по спине. Новый знакомый не обещает быть дружелюбным, анализирует его длинным взглядом вдоль тела, так, что Бана в пот бросает от этого. Словно с родителями девушки пришёл знакомиться. — Ладно, я за кофе и вернусь, — Хан потирает замёрзшие руки, переминается с ноги на ногу. — Он немой? — шутит брюнет, и Джисон хихикает, хлопая Чана по плечу в знак поддержки, прежде чем помахать рукой и уйти. И как бы Чан ни хотел ударить Хана, его присутствие успокаивало. — Бан Чан, — торопливо отвечает, зная, что уже опоздал. Парень в ответ улыбается, и всё его суровое обличие трещит, когда он кивает, одобряя крепкое рукопожатие. Он указывает на кресло у одного из столов, отходя от Бана и позволяя этим следовать за собой. — Хан Джисон позвонил мне посреди ночи, пьяный вдрызг, я думал, что убью его, — расслабленно щебечет Со, прибирая остатки плёнки с рабочего стола. — Он орал, что его другу очень срочно нужно тату на члене. Бан чувствует, как алеют его горящие с самой улицы щёки, хотя юноша оказывается до смешного простым в общении. Поворачивается к нему, садится в соседнее кресло в полуметре, доставая ноутбук и, наверное, не с целью привлечь внимание напрягает такие же мясистые ноги, но добивается именно этого. Чан замирает, пытается не пялиться, но всё равно ведёт взглядом по неаккуратному профилю, цепляется взглядом за серебряные серёжки и горбинку на носу, за луну у уха, за пухлую губу, стянутую посередине минималистичным кольцом. Слишком ярко Чанбин выглядит, не выходит не смотреть. — Ладно, давай теперь без бреда Джисона. Это твоя первая татуировка? — Да, — кивает хмуро, не в силах контролировать своё смущение. В помещении пахнет имбирем и морозом, и Чан неосознанно ассоциирует мастера с пряничным человечком. Ему вдруг кажется, что вышел бы вполне самостоятельный и совсем глупый эскиз. Да, Бан всё ещё не определился с выбором. Но пряничный человечек на его члене — не совсем то, о чём он мечтал. До сегодняшнего дня, по крайней мере. Чанбин встречается с ним взглядом, и сладкая ухмылка касается его губ. Чан хочет спрятаться в свою шапку, что таится в кармане куртки. — И сразу так радикально? Ты уверен, что хочешь её на член? — из уст незнакомца звучит ещё ужаснее. Только его лицо вдруг вспыхивает, и грудь брюнета вздымается от неожиданной мысли. — Погоди, я совсем не подумал, сколько тебе лет? — 25, — растерянно почти, хотя с улыбкой. Чан зря опускает взгляд ниже, замешательство на подвижном лице его умиляет до дрожи. На футболке выпирает неочевидный бугорок, ровно на груди, там, где… Пирсинг. Даже на сосках. — Прости, ты старше меня. Мы можем перейти на формальное общение, если тебе так комфортнее, — а Чан в ответ качает головой отрицательно, ему вообще не до того, как Чанбин к нему обращается. Очертания ровных полукругов не выходят из головы, даже когда Бан пытается отвлечься на разговор. — Нет, всё в порядке. Я не консервативен. Так что ты там говорил о тату? — в салоне руки наконец согреваются, о холоде улицы удаётся забыть, но не о цели своего прихода. — Да, точно. Почему сразу на члене? Не пойми меня неправильно, я не зануда, но если это первое тату… — Я проиграл, — Чан замечает, что улыбается, только сейчас, когда лицо младшего смягчается и лишается всякого волнения. — И всего лишь? А альтернатива? — Признаться в любви. Чанбин замирает, несколько секунд размышляет, чтобы заявить с влитой ухмылкой: — Ты выглядишь как человек, которому невозможно отказать. Почему не попытаешь счастье? Бан млеет ещё на половине фразы. Что за неконтролируемое желание улыбаться? Это что, флирт? — Не могу я. Не хочу и не могу. Добрый взгляд чёрных глаз, а усмешка неясная, но Чан не может отвести взгляда — такая красивая в острых складках бледных щёк. Чанбин поднимается, чтобы закончить уборку. — После сеанса заниматься сексом нельзя будет минимум 3 недели, до полного заживления, — оповещает, лёгкими, уже натренированными движениями расставляя баночки по полке и прибирая альбомы с эскизами. Так, будто не собирается ничего бить. — Без проблем. — И мастурбировать тоже. — Хорошо. — В худшем случае — 6 месяцев. В ответ траурное молчание, и Чанбин хмыкает, разворачиваясь снова к клиенту. Чан смотрит отчаянно до крайности, явно неуверенно. — Даже чужой рукой? — неловко шутит, но мастер всё равно смеётся — негромко и коротко, демонстрируя ровные зубки. — Если у тебя откроется кровотечение или занесёшь что-нибудь — претензий не приму. — Хорошо. — Ты так хочешь это тату? — Со морщится, его, кажется, передёргивает от одной мысли. Приходится смириться — и брюнет кивает Чану. — Раздевайся. — Сейчас? — А когда? Рабочий день, вообще-то, окончен, но раз такое дело, — Чан думает вообще не о том, о чём идёт речь, и его это с каждой секундой беспокоит всё больше. Не надо было к нему идти. В чём была проблема уйти раньше? Наверное, в том же, в чём сейчас. Чанбин отворачивается, ища что-то под столом среди груды коробок, а Бан, замерев, с трудом собирает себя в руки, чтобы хотя бы вздохнуть. Он не из в край стеснительных, но раздеться перед незнакомцем сложно. Беспокойство и плохое предчувствие жрут изнутри. — Я не могу, — негромко тянет, вставая с мягкого кресла. Брюнет шуршит упаковками, но заинтересованно оборачивается: — Почему? Стесняешься? — Да. — Значит, плохой из меня мастер. Даже клиента не могу расслабить, — хмыкает Со, снова откладывая свои дела, и возвращается к старшему, подходит ближе. Чан только сейчас замечает очаровательную разницу в росте и совершенно никакой в ширине плеч. — Скорее наоборот, — неохотно подмечает вслух Чан, и не видит, как изгибается от этого тёмная бровь с проколом. Он не может себя контролировать, снова залипая, откровенно пялясь на выпирающее украшение. Перестань-перестань-перестань. — Когда начнём? — Когда ты скажешь мне, что набить хочешь, — Чан искренне себя уверяет, что ему кажется, как парень напротив тянется руками к его ремню. Подтвердить или опровергнуть не может — теряется в черном взгляде с пылающим интересом на мягких стенках. — Не знаю, не знаю. — Вот видишь. Может, к чёрту? — строит забавную мордочку. — Я первый раз на полном серьёзе за то, чтоб не делать тату. Не нужно оно тебе. Чану мнится, что шустрые пальцы ощупывают, подушечками играют с контурами холодной бляшки. Он спешит схватиться за неё и потянуть, чтобы застёжка выскользнула, и не чувствует чужих прикосновений. Только внимание, проницательное наблюдение, выжидание нового выпада неуверенности. Чанбин красивый чертовски. — Имя хочу набить. Одним слогом. Хан, — ремень звенит, и Со кивает с улыбкой, игриво признавая проигрыш. Зрительного контакта не разрывает, а Бан вскидывает едва заметно голову, с наигранной гордыней жужжа ширинкой. — Инициатор? — Да. — Ладно, твоё дело. Не хочешь шрифт выбрать? — Любой. Твоим почерком хочу, — блондин сам вряд ли осознаёт, что несёт, в открытую заигрывает, замечая, что мастер не отталкивает — складывает расписанные руки на груди. — Какая честь. Хорошо. Снимай штаны, — фыркает Чанбин, возвращаясь к столу, чем позволяет Чану наконец вздохнуть без желания сгореть и пеплом увалиться на землю. Блондин мешкает, но снимает совсем, складывая на одном из подлокотников. Руководствовался мыслью, что мастеру может понадобиться опуститься на колени, — и бледнеет, когда это представляет. Чанбин оборачивается, листиком в руке машет, протягивает Бану, и первое, что возникает в крашеной голове: — Погорячился я с твоим почерком. — Ну, знаешь ли, я предлагал красивый шрифт. То, что я художник, ещё ничего не значит, — напыщенно фыркает, забывая о рамках приличия окончательно. — Ладно, не ругайся. Можешь книжным каким-нибудь, стандартным? — Могу. Размер хоть устраивает? — Чанбин кивает на Бана снова, будто бы кстати. — Это тоже снимай. Я тебе через трусы ничего не набью. — Устраивает, — бурчит, желая потянуть диалог, но всё равно не зная, что сказать. Со уделяет ему ещё немного внимания, закидывая ногу на ногу и склоняясь над столом, где намечает маленький эскиз. — Чанбин, а если… ну… — Что? — Если я… — молчит так долго, что Чанбин понимает. — Если встанет? Ничего страшного. Если хочешь, зачту как комплимент, но в целом ничего необычного. Это не сильно помешает. Чана от беззаботности мастера в дрожь бросает. Он ещё более бесстыдный, чем Хан Джисон, чьё имя — до Чана только доходит — он совсем не хочет видеть на своём члене. — А ещё можно отказаться? — неуверенно уточняет Бан, напряжённо поглаживая шершавую ткань джинс. — С чего это? Ты так бился, что она тебе нужна, — и брюнет хмыкает, упрямо продолжает работать, не реагируя на просьбу старшего. — Больше не нужна. К чёрту этого Хана. — Даже готов душу вывернуть? Похвально, — Чанбин разворачивается на стуле, хотя обрадованным не выглядит. — Я всегда за то, чтоб не скрывать положительных чувств. Она достойна знать. — Он, — поправляет Чан, встречаясь с младшим взглядом. — Даже так. Он. Со встаёт, оставляет на столе скетч, выглядит ещё лучше, когда с негодованием прикусывает щёку изнутри, пытаясь этого не выдать. Чан улыбается, глядя на него, и встаёт, чтобы снова натянуть не успевшие потерять тепло тела джинсы. — Я что-то должен? — Нет. Консультация для тебя бесплатная, — фыркает брюнет, морща красивый нос, кончика которого хочется коснуться до зуда в руках. — У тебя здесь вкусно пахнет, — сообщает так, без определённой цели, хотя добивается желаемого: Чанбин улыбается. — Не будешь против, если я буду приходить периодически? — Зачем? — с скрытым интересом вопрошает, заглядывая Бану в глаза и видя в них до странного забавное удовольствие. — Я… я не совсем уверен, что у меня хватит смелости признаться тебе прямо сейчас. А тату на члене всё же не очень хочется. Недолгое молчание — пока до Со дойдёт. Чан сминает в руках рукава своего худи. Чанбин не может не улыбаться. Он взгляд отводит, заставляя блондина поёжиться в ожидании. А потом отзывается с всё той же радостной ухмылкой: — Я говорил, что тебе невозможно отказать? — Ну, нет. — Тебе невозможно отказать, — невозмутимо повторяет, делая шаг навстречу. — И что же теперь делать? — Бан чувствует, как сердце ухает в пятки, стоит младшему приблизиться. Чан даже не вспоминает о Чонине, когда чувствует робкие прикосновения к своим ладоням. — Не знаю. Но я очень хочу тебя поцеловать. Уже минут как 10. — Так мне можно? — с улыбкой уже почти невинной, от которой Бан алеет, чтобы встретиться с взглядом младшего опять. Таким глубоким, сияющим искренним восхищением, от которого его ведёт. С тем самоуверенным умиротворением на оболочке. — Будь любезен. Чан мало этого ожидает, но Со смотрит удивлённо, чтобы засмеяться через мгновение. А в голове блондина одно нелитературное: «За что?». — Вот интеллигенция пошла, — хихикает Чанбин, чтобы прихватить двумя пальцами ворот чёрного худи. Бан вздрагивает, жмурится, касаясь губами серебряного кольца. Всего лишь мгновение, чтобы вдохнуть имбирный терпкий аромат. — Я вернулся, — звонкое доносится со стороны. Попытка отпрянуть получается удачной только потому, что Со снова не может сдержать смеха. Джисон поджимает губы недовольно, ставя стаканы с кофе на стол и упирая руки в бока. — Он выполнил условие, — оповещает Чанбин так, будто Хан ещё не понял.