Он никогда не успокоится

      Время шло, а Юдзуру все не выходил. Он лежал в душистой ванне, наслаждаясь тем, как горячая вода забирает дневную усталость, и не только физическую. Видеть Хавьера не хотелось, и он оттягивал момент постоянно повторяющегося разговора, реплики которого помнил наизусть. В последнем акте, тот едва не соскочил, а значит, по возвращению придется выслушивать очередную истерику. Как же с ним сложно.       К сожалению, вода быстро остыла. Лежать в ней стало противно. Нехотя выбравшись из ванны, Юдзуру накинул длинный вафельный халат и с бессмысленной надеждой вышел в гостиную.       — Юзу…       Надежда грохнулась на пол, дребезжа осколками. Впрочем, ничего нового. Юдзуру поджал губы — он хорошо знает этот раздражающий тон, и знает, что последует дальше. Наверное, Хавьер не остановится никогда.       — Я буду наверху, — он быстрым шагом направился к лестнице. Разве можно придумать что-то действеннее, чем побег от неприятных словесных разборок?       — Юзу, подожди.       — Ну, что?! — он все же обернулся. Полностью игнорировать Хавьера — противоречить себе, хоть он и рассчитывал, что сегодня точно удастся. Но даже после окончания их странных мини-представлений, он не мог перестать его слушаться. — Что ты хочешь сказать на этот раз?!       — Я так больше не могу. Не могу делать такое с тобой.       — Значит, не любишь меня?       Хавьер стиснул кулаки. Господи, как же ему это надоело. Хитрый паршивец столько времени с невообразимой легкостью манипулировал чувствами, но с Хавьера достаточно. Он больше не купится на невинный голос и утренние объятья. Особенно после сегодняшнего издевательского «спектакля». Эти игрища не для него.       — Хватит. Уходи.       Юдзуру мельком глянул на наручные часы. Больше для вида.       — Не сегодня.       — Сегодня.       — Уже поздно.       — Мне плевать.       — Не пойду сказал, — губы поджались уже не от недовольства, а от обиды. Он побежал наверх. Хавьер рванул следом.       Они проходили это сотни раз. Нельзя оставлять Юдзуру на ночь. Утром тот умело притворяется нормальным, и в наивном Хавьере селятся мысли, что все еще изменится. Юдзуру повзрослеет, пресытится, и они будут наслаждаться обычной здоровой любовью. Но ежедневные грабли скоро окончательно пробьют кровавый лоб и вопьются в несчастный мозг. Хавьер не допустит этого. Сегодня он выкинет Юдзуру к чертям.       — Открой дверь.       — Я не уйду, — послышался нарочито-детский голос.       — Открой, я сказал. Юдзуру, блять! — Хавьер громко ударил ладонью в дверь, выбиваемую несколько раз за неделю. Сегодня день тоже довольно подходящий. Но Юдзуру пожалел несчастные петли. Он щелкнул хлипким замком, и впустил в просторную спальню ее хозяина. Тот закружил, собирая по комнате различную мелочовку, забываемую Ханю здесь время от времени, которой накопилось немало. И Хавьеру все чаще казалось, что забыта она не случайно. Все, что попадалось сейчас на глаза, отправлялось в центр кровати.       — Что ты делаешь? — со вздохом спросил Юдзуру.       — Собираю твое шмотье. Ты здесь не живешь.       — Тебя опять перемкнуло? Я никуда не пойду.       — Еще как пойдешь.       — Успокойся, — он прижался грудью к спине и легко коснулся губами шеи. Хавьер замер. Это всегда работало. Губы скользнули к ключице, но как только оставили кожу в покое, он пришел в себя.       — Хватит.       Юдзуру отлетел на кровать. Нежно-сиреневые полы халата разъехались, открывая бедра и низ живота, но тот не собирался их поправлять.       — Ну что с тобой, Хави? — он развязал слабый узел широкого пояса. — Сколько я должен повторять? Скажи, как хочешь ты. И я все сделаю.       — Как хочу я — ты дать не в состоянии.       — Ну конечно. Куда мне. Ведь так сложно трахаться скучным однообразным сексом.       Его лицо обожгла пощечина. Не игровая. Злая. Болезненная. Обидная.       — Уходи. Раз мои чувства тебе скучны. Развлекать тебя я больше не собираюсь.       — Не пойду, — он осторожно проверил языком изнутри состояние щеки и уголка губ. Все было в порядке. Вернулось насмешливое выражение.       В Хавьере закипела ярость. Он схватил Юдзуру за ногу и стащил на пол. Тот прятался за испуганным лицом, но Хавьер знал — это притворство. Юдзуру всегда получал только то, что хотел.       Голова, зажатая между полом и ладонью, болезненно заныла. Юдзуру уперся в паркет ладонями, демонстрируя показушное сопротивление. Хавьер сжал влажные после ванной волосы.       — Подними зад.       Приказной тон укусил тело сотнями искр. Он перекрывал воздух, сводил с ума. Не выдавливаемый по просьбе. Настоящий. Юдзуру так редко его слышал. Выводить Хавьера становилось все сложнее. Чаще выяснения отношений заканчивались лишь руганью, но сегодня определенно его день.       Нескончаемый контроль за каждым словом, каждым жестом — выматывает. Подчинение освобождает. Дарует право быть неидеальным. Нет необходимости заботиться о нравственном облике, когда ты ни на что не влияешь. Нечеловеческие требования, завышенные ожидания лопаются шипучим порошком. Образ «Юдзуру Ханю» растворяется вместе с ними. Он больше никому ничего не должен, и даже себе самому.       Подчинение — морозный воздух после душной прокуренной комнаты. Идеальный способ отдохнуть от давящих установок. Идеальный для него.       Он послушно приподнялся на коленях. Хмельное ликование разнеслось по венам. Властный Хавьер — кусочек свободы, необходимого безумия в четко выверенной жизни.       Пальцы проникли с намеренной грубостью. Юдзуру поморщился.       — Больно, — выдавил он.       — Заткнись, — Хавьер углубился, вытягивая из закрытого рта жалобное мычание.       — Блять, какой же ты разъёбанный, — он так не думал. Юдзуру был прекраснее, чем он мог бы мечтать. Но сейчас говорил вовсе не Хавьер, а партнер, придуманный Ханю, который буквально час назад плевался унизительно грубыми репликами, пытаясь проучить неразборчивого в связях любовника и отмыть его изнутри от следов десятка фантомных членов. — Вставь свои.       Юдзуру не задумываясь скользнул двумя пальцами в себя. Но когда Хавьер попытался протолкнуть следом член, в ужасе отдернул руку.       — Верни пальцы.       — Он не влезет, — в страхе запротестовал Юдзуру и попытался высвободиться уже без притворства. Он травмировал за свою жизнь, все что можно, вот только анальных травм не хватало.       — В тебя-то? — усмехнулся Хавьер. — Еще два меня влезет. Вставляй.       — Не буду…       — Вставляй, — он с силой потянул за волосы.       Зашипев, Юдзуру подчинился.       — И другую руку.       — Я не смогу, — жалобно пропищал он. — Ты меня порвешь.       — Плевать. Можешь хоть до пупка треснуть. Вставляй, я сказал. Или хочешь, чтобы я вставил свои?       Почувствовав чужую руку, Юдзуру забрыкался, пытаясь избавиться от нее.       — Не надо! Я сам! Сам!       — Быстрее.       Пропихнув по два пальца каждой руки, он мягко потянул в стороны, стараясь облегчить выбранную самим участь. Хавьер входил не спеша, но переживал он за собственный член, а вовсе не за чрезмерно заполняемый зад. Злость ослепила глаза, и сейчас роль мучителя была им очень даже желанна.       Боль выстрелила множеством натянутых струн, одна из которых стиснула горло. Немой крик распахнул рот. Трахаясь так часто, и так по-разному, Юдзуру уже и не помнил, что секс может быть настолько болезненным. Хавьер не вошел даже наполовину, но казалось, что достал до дрожащего сердца, и вот-вот сомнет его как алюминиевую банку.       Шевелиться было страшно. Юдзуру даже дышать старался как можно незаметнее, опасаясь покалечить себя.       Частые раздирающие толчки вырывали из горла нечеловеческие высокие постанывания.       — Хватит скулить как пес. А то я себя зоофилом чувствую.       Грубое сравнение высвободило несмелый плач драгоценного унижения и непривычного страха.       — Так-то лучше, — Хавьер до синяков вцепился в бока. Несколько раз толкнулся максимально глубоко и резко вышел. — Убери руки.       Оценив обеспокоенным взглядом подергивающийся раскрытый вход, он осторожно ощупал его пальцами.       — Ты в порядке. Переворачивайся.       Юдзуру устыдился за недавний страх. Как он посмел подумать, что Хавьер причинит ему вред? Он ловко перекинул одну ногу, оказываясь на спине. На острых скулах поблескивали невысохшие слезы. Хавьер мягко стер их.       — Я люблю тебя, — прошептал Юдзуру, смотря в глаза, и положил ладонь Хавьера себе на шею. — Сожми. Пожалуйста.       — Юзу, я не могу, — злость кончилась, исчезла при первом взгляде на влажные щеки. Хавьер готов был сам заплакать. Обижать Юдзуру — невыносимо больно. — Я не такой.       — Ты такой, какой нужно, — Юдзуру впустил его так глубоко, насколько позволило положение. — Я не прошу душить до потери сознания. Просто сожми. Твои руки сильные, такие приятные. Пожалуйста.       Хавьер осторожно сдавил предложенную шею. Сонная артерия бешено забилась под ладонями.       Осознание подчиненности топило горячим вином. Юдзуру уносило терпко-сладкое опьянение. Он сильнее прижал колени к груди, пытаясь стать еще ближе, впустить еще глубже. Руки, в которые он себя вверил, сжались крепче, заставляя раскрыть рот. Юдзуру коротко постучал пальцами по бедрам Хавьера, упрашивая таким способом начать двигаться. Он бы двигался сам, но зафиксированная на месте голова позволяла только елозить из стороны в сторону.       Хавьер наклонился, проникая глубже. Юдзуру не сводил с него жалобных благодарных глаз. И смотреть в них было нелегко. Они блестели таким ярким зеркалом, что Хавьеру обманчиво виделось собственное мерзкое отражение. Он убавил силу и нежно коснулся губами скулы. Постепенно перешел на веки, надеясь хоть так избавиться от черных зеркал, но как только перестал целовать, те вновь распахнулись и окатили отчаянной преданностью и преклонением.       — Что ж тебе все мало-то?       — Тебя всегда мало, — почти неслышно просипел Юдзуру.       С каждым движением он принадлежал Хавьеру все больше. Терял на себя остатки раскрошенных прав. Обостренные чувства полосовали тело электрическим дурманом. Он не владеет собой. Хавьер его хозяин.       Болезненно твердый член требует касания. Юдзуру, наверное, отключился бы окончательно, если бы Хавьер коснулся его сейчас. Но он не станет просить. Ему нельзя просить. Нельзя. Но быстро забыв свое место, он безмолвно шепчет мольбы на родном языке, пропуская некоторые слоги. Хавьер словно понимает его, но немного не так — прижимается теснее. Но касания животом оказывается достаточно и, закатив глаза, Юдзуру с хрипом вместо стона пачкает собственную грудь. Горлу даруется свобода.       — Я люблю тебя, — благодарно шепчет он.       Хавьер искажает лицо отвращением к себе, стискивает зубы. Резко встает, чтобы уйти. Уйти куда угодно, лишь бы от дьявола этого подальше. Он одевается дергаными движениями.       — Ты куда?       Он молчит. Игнорирует. Будто если заговорит или посмотрит в чертовы глаза еще раз, то не выберется из этого бреда. Это последний шанс — он не может потратить его вхолостую.       Он бежал за Юдзуру, чтобы выгнать из своей «нормальной» жизни, ну уж точно никак не трахать. Но Юдзуру в своем репертуаре — даже когда кажется, что все идет против него, идет оно как раз под его руководством.       — А как же ты?       — Мне хватит на сегодня.       — Не хватит! — Юдзуру преграждает путь к мечтательной свободе полностью нагой, не заботясь о скомканном на полу халате.       — Собери тут все свое и уходи, — слова даются с трудом, словно придушивающие руки вернулись бумерангом. Хавьер осмелился поднять взгляд. И очень зря. Юдзуру — изящный манипулятор, и это знает каждый, кто общался с ним дольше двух минут. Его оскорбленное лицо заставляет морально скукожиться, почувствовать себя раза в четыре меньше. Но Хавьер вовремя соскакивает с ядовитой приманки. Нет. Не в этот раз, Юдзуру.       Но тот снова вырастает перед ним. Умело расстегивает знакомый ремень.       — Хватит! Хватит! — Хавьер бьет его по рукам и снова отваживается заглянуть в глаза. Печальные, виноватые. Такой Юдзуру — удар ниже пояса. Он сдается. Он опять проиграл. Юдзуру видит это. Кладет руки на плечи, победно обвивая шею. Прижимается что есть сил. Добыча уже в цепких лапах, но чтобы ненароком не спугнуть, ведет ее к кровати невыносимо медленным танцем.       — Люблю тебя, — шепчет возле уха. — Я так люблю тебя. Если бы ты знал как, ты бы умер, — забирается сверху, усаживается на всю длину.       Хавьер ненавидит себя. Обожает Юдзуру, и ненавидит себя. Быть в нем — так сладко, что все остальное теряет значение. Он сам теряет значение.       Они не целуются, но губы так близко, что сталкиваются при движении. В глазах Юдзуру искрящийся восторг. Ради этих огней Хавьер согласен на все. Идти против себя десять раз, лишь бы на одиннадцатый видеть Юдзуру таким. Несломленным. Торжествующим.       Грубый поцелуй — последняя капля. Тело цепенеет. Хавьер словно высвобождается из него, оставляя где-то позади. Сбрасывает. Юдзуру по-ребячьи виснет на шее — обманчиво беззащитно. Осторожно слезает и сразу затыкает себя пальцем.       — Подай ту шкатулку, пожалуйста, — просит он, переведя дух, и указывает на один из «забытых» им предметов, который Хавьер не успел скинуть на кровать.       — Ты успокоишься?       — Пожалуйста, — Юдзуру смотрит кротко, но в то же время требовательно. Создает иллюзию выбора. Будто ему можно отказать. — Спасибо, — он снова получил, что хотел. Как и всегда.       Палец сменяет крошечная пробка. Она почти не чувствуется, но вытечь теплу любимого Хавьера не позволит.       — Оставишь — будешь спать на диване.       Речи о том, чтобы прогнать Юдзуру насовсем, уже не идет, но отправить недоделанный графин на диван Хавьер еще в состоянии.       — Я ненадолго. Обещаю.       Хавьер нехотя смиряется, но для вида укоризненно качает головой.       — Ты настолько меня не понимаешь, что это уже не смешно, — Юдзуру сладко потягивается. Губы изгибаются блаженной улыбкой.       Хавьер виновато смотрит на него, объятого счастливой беззаботностью. Разве можно оставить его одного? Даже думать о том, что все те болезненные вещи — физически для Юдзуру, и морально для него — которые так любит Ханю, будет делать кто-то другой — невыносимо. Он не допустит. Он не отдаст. Пусть только попробуют. Хоть одна маленькая мыслишка. Хавьер бил и за меньшее.       — Хмуришься, — отмечает Юдзуру. — Все хорошо? У нас?       В тысячный раз все тот же вопрос, ответ на который прекрасно известен обоим.       Теплая ладонь с нежностью скользит по лодыжке.       — Хорошо.