Прощённый

— Оно душит меня, — тяжкий вздох вырывается их груди, повисая тяжёлым грузом чужого непонимания. Снег, перемешанный с дождём быстро впитывается в лёгкое, тканевое пальто. Уличный фонарь над старой скамейкой с выломанными посредине дощечками, неприятно слепит в глаза. Сигарета медленно тлеет в замершей посреди движения руке. Во рту горчит уже третий час, после самого дешёвого чая, купленного на заправке. Усталость не валит с ног, нет. Она превращается в лень при которой даже думать о своём состоянии, кажется непосильным трудом. Взгляд поднимается на молодое, покрасневшее от холода лицо парня. И секундная надежда на понимание, хотя бы от одного человека, рушится. И делает это так же быстро, как новый, стеклянный столик несколько часов назад. Очередное, досадное недоразумение. Впрочем, не такое сильное, каким кажется само нахождение на этой скамейке. И совсем слабое перед недоразумением, заставляющим продолжать дышать. Мимо, проносится машина и следует второй вздох. Полный зависти. Было бы здорово, оказаться на несколько метров впереди и ощутить всю силу металла. Можно было бы выпить, чтобы все нашли в этом объяснение. Увы, алкоголь был очередной не слишком приятной жижей, вне зависимости от количества нулей. Везение, лишившее возможности, хотя бы напиться и уснуть в поредевших кустах. — Что? — совсем уж глупо, спрашивает в ответ. Нижняя губа, чуть выпячена вперёд, а взгляд, виновато бегает на уровне ног. — Всё, — остаётся беспомощно развести руками. — Если всё дело в пересдаче, я обязательно помогу, — он пытается улыбнуться, но губы подрагивают и видимо ощущая во взгляде слишком много ругательств, отворачивается. — Пересдача, — догорающая сигарета всё же коснулась губ, усиливая горечь. — Не буду даже пытаться. Занемевшие пальцы постукивают по бумаге и пепел летит на сырой, грязный асфальт. — А вдруг тебя выгонят? Сдай хотя бы на четыре. Ты же умная. Справишься, — его пальцы тоже замёрли, но ещё способны дрожать. Старательными движениями, пытаясь вернуть хоть немного тепла, парень растирал руки, обдавая их горячим дыханием. Умная? Почему-то по собственным ощущениям, ума в этой голове было мало. Глупые решения. Ошибки во всём, что могло бы быть важно. — Отчислят, так хоть смогу работать на полную ставку, — плечи поднимаются на несколько секунд, не отражая и малую степень безразличия к теме. Очередная бессонная ночь, после которой коснувшись подушки, пропускаешь двадцать часов. Хотелось бы пропустить все двадцать четыре, но даже курение не помогало выключиться в столь молодом возрасте. — Ты не серьёзно, — нервный смешок прерывается кашлем. — Я ничего не говорю серьёзно, но это честное мнение, — ещё три затяжки и сигарета летит в погнутую мусорку со слезшей краской. — Возьми больничный. Ты же всё-равно заболеешь после таких посиделок, — бедняга пытается найти простое решение для проблемы, которая совсем не волнует. — Ты заставляешь меня думать о работе на полчаса раньше положенного, — какое же гадкое слово, не говоря уж о занятии. Целый день улыбаться людям, то и дело интересуясь их проблемами и настроением. Терпеть всю их грубость. И завидовать, потому что не можешь взять вторую свечку, чтобы разбить в ответ. А потом, получая деньги на карту, даже не понимать на что их тратить. Есть уже давно особо не хочется. Вода не стоит десятков часов, проводимых на ногах, каждый месяц. Может одежда? И опуская взгляд на куртку с брюками, которым идёт седьмой год с покупки, рвётся смех. Всю одежду, которой забилась маленькая комнатушка в тесной квартире, усердно дарили. А теперь в ней можно плавать от того, как сильно она разбросана. Носить же вовсе не хочется. Может эту зарплату спустить на технику? Купить колонки, назло многодетной семейке, которая кричит чаще, че дышит. А дышит чаще, чем затыкается. — Тебе нужно образование. Сама же понимаешь, что на твою зарплату не прожить, — теперь же он прыгал на месте, продолжая попытки отогреться. — А кто сказал, что я собираюсь? — раскатистый смех лился с минуту, делая встречный взгляд, всё более обеспокоенным. — Очень смешно. Я приду вечером с конспектами. Постарайся не заснуть, как вернёшься с работы, — тон быстро меняется с недовольного на приятельский. Стоит рассмеяться и он, как и все остальные, отмахнётся, даже если висеть на карнизе девятого этажа. Хлопнув в ладоши от такой гениальной идеи, он подходит к скамейке под бьющий по ушам, хлюпающий звук под ногами. Сев совсем рядом, он тянет руку, чтобы обнять. — Так неудобно, — лишь на половину правдивые слова, выскакивают быстрее, чем удаётся их осознать. Неудобно. Неприятно. Хочется свободы, хотя бы в движениях. И хоть какого-то освобождения от участия в личном. Хочется, чтобы руки человека, отвергающего любые попытки к пониманию, не касались собственной спины. Когда всё было хорошо, такое было за радость. Как и попытки помочь. И прогулки. А теперь, когда многие месяцы внутри разрастается опустошение, лёгкие ответы злят. Он видит зачёт, который нужно сдать. Видит не самую большую зарплату. Видит, даже промокшее пальто. И всё же намеренно отказывается замечать, давно потухшую внутри свечу. Пропускает мимо все бессонные ночи о которых знает. Пропускает и безразличие с которым теперь можно пройти мимо любимого кафе. Пропускает и шутки о безысходности в которых из ложного, только смех. Отрицает и сказанные сотню раз в разных формах слова об угасании всякого интереса к этому миру. Легче, сказать, что это шутка. Легче решить, что человек в таком состоянии вёл бы себя иначе. Что на это нужны какие-то особые причины. И всё же, где-то слишком глубоко, он остаётся важным. Просто не способным понять то, чем до жути важно поделиться. Просто он не хочет принимать это. И недовольно морщится от очередной, отталкивающей мелочи. — Хорошо. У тебя же есть ключ от моей квартиры. Ты не потерял опять? — улыбка, которая вызывает вовсе не метафорическую тошноту, всё же появляется на лице, чтобы позволить бесполезному для него разговору, так и не произойти. И вся решимость, с которой минуту назад, планировалось сломать что-нибудь, да уволиться, растворяется, как и остальные чувства. — Давай походим, а потом я провожу тебя. И дай сигарету, может она согреет, — он резво встаёт, протягивая руку. — Детям курить нельзя, — рука, вместо сигареты тянется в ответ. Рывок и с сожалением, приходится прощаться со скамейкой. — Мы ровесники, — он толкается локтём и подмигивает. — Знаю. И всё-равно нельзя. Не кури. Расскажи мне про вашу новую песню, — снег продолжает идти, вместе с дождём, а усиливающийся ветер, пробирает до стука зубов. И если внутри спасать нечего. И если об этом не рассказать. Если он, одна из редчайших интересностей в её жизни, то стоит преодолеть лень. Стоит покинуть скамейку. И точно стоит послушать разговор на время которого, кажешься себе живой. — Чон Чонгук, хочешь немного кофе, — пальцы переплетаются, как и желания. Оттолкнуть того, кто не слышит, и кто мешает уединению. Удержать прекрасного и любимого человека. Хватка сжимается и в ответ на обращённый взгляд он кивает. И лишь замёрзший, очаровательный нос, дарует прощение его глухоте. И любовь в сплетённых, замёрзших пальцах.