Вспыльчивый и воинственный Дейрон, прозванный Юным Драконом, урегулировал род Вилей в целом, оставив от него только малолетнего внука, а также махнул под горячую руку мейстера, кастеляна, командира гвардии и главного конюха – а благородный Эймон Рыцарь-Дракон за Вилей не вступился, потому что нечего было Вилям в свое время его в клетку сажать. Мелисандра могла, конечно, порадоваться за Дейрона и Эймона, что они перевешали всех мерзавцев в округе, и даже поздравить их с удачной вендеттой – если бы ей не пришло в голову, что замок без кастеляна и мейстера не стоит.
- Мы выпишем с Драконьего Камня сэра Геральда и мейстера Пилоса, - пообещал Эймон. – Юному Вилю надо дать хорошее воспитание, и сэр Геральд для этого подойдет, он человек честный и верный, с добрым сердцем.
- А пока, Мелисандра, ты управишься и сама, - распорядился Дейрон. – Тебе нужно тут продержаться недели три – ну или четыре. Или как пойдет.
- Неужели принц Таргариен не спешит получить корону своих предков? – решила схитрить Мелисандра, она все-таки замышляла залучить юного принца к себе и опробовать на нем свое очарование. – Я ему корону, он мне сменщиков.
- Принц Таргариен воюет, - строго сказал Дейрон. – И его невесты улетели вместе с ним. Нет у нас драконов для того, чтобы избавить тебя от простой работы лорда. Приступай уже.
Может, работа у Мелисандры и действительно была нетрудная, но ее было много: подданные Вилей обеднели, хозяйство вне замка было запущено, а в замок потянулись за справедливостью и помощью многие и многие, кого ими до сих пор обходили. Крестьяне, которые помогли Мелисандре взять замок, не умели ни писать, ни читать, и им нужно было руководство – а пуще того авторитет кого-то, кто будет принимать решения. Раньше Мелисандра использовала бы обретенный авторитет для проповеди Рглора и сожжения статуй Семерых, но теперь на это просто не было времени – Мелисандра отмеряла, выдавала, отсчитывала, разбирала тяжбы и даже лечила больных, потому что Дейрон пытался ей помочь, но только всех напугал.
- Когда перед страждущим появляется призрак давно умершего человека и свои рекомендации по лечению заключает обещанием «И ты будешь так же здоров, как и я», страждущий обнаруживает таланты скорохода, - заметила Мелисандра, жизнь у нее была нелегкая, но на душе у нее было легко, потому что Владыка Света сейчас был к ней ближе, чем когда она просто читала проповеди – и уж намного ближе, если сравнивать со временами, когда она жгла чужих кумиров и бросала иноверцев в темницы.
Пока же проповедь Мелисандры сводилась к тому, что, принимаясь за доброе и верное дело, она вслух просила Владыку Света ей помочь; отправляя восвояси нашедшего у нее помощь, она желала ему, чтобы Рглор впредь освещал его путь; сама она пускалась в путь во имя Владыки Света и его именем творила справедливый суд и раздавала милостыню.
Сэр Геральд был легок на сборы, и Мелисандре действительно пришлось продержаться всего три недели – после чего она обнаружила, что многие записи она по нехватке времени вела неаккуратно – в житницах и в казне у нее кое-как сошлись расход с остатком, а имена многих должников и все еще нуждающихся в помощи она передавала сэру Геральду изустно.
- Да я тоже тот еще грамотей, - успокоил Мелисандру сэр Геральд. – Чего ж непонятного: в Плавниках бабка Джина, все ее знают. За три дома по левую руку от нее живет Нил, который нам триста фунтов салаки должен. За два дома по правую у Мисси муж в том году утонул, она нам ничего не должна, за ней присмотреть нужно. А в Банках что-то многое неладно, надо бы съездить. Поехали, Мелисандра, я там со всеми познакомлюсь.
Сэр Геральд помнил Мелисандру по Драконьему Камню и помнил не с лучшей стороны, но лично с ней знаком почти не был, только видел ее рядом со Станнисом и слышал, что у многих есть к Мелисандре счеты за ее агрессивное насаждение рглорианства.
- Давай я тебе письмо напишу на случай, если ты на Драконий Камень вернешься, - предложил сэр Геральд, поездив с Мелисандрой по уделу Вилей и составив о ней свое мнение по делам ее. – Накарябаю вот своей рукой. По службе я больше подписываю, что за меня писарь напишет, а ежли своей рукой – то кто меня знает, тот поймет, что я за каждое слово отвечаю. Сердце-то у тебя доброе, Мелисандра. Голова только дурная – ну так то не беда, кто на свете знает, что есть добро и зло?
Мелисандра уезжала из Дорна по горной дороге, называемой Костяным путем, передав сэру Геральду и мейстеру Пилосу дела и, к своему удивлению, получив от людей Виля просьбу прислать им из Красного храма жреца или жрицу – к Рглору, во имя которого Мелисандра целый месяц без роздыха творила добрые дела, подданные Виля прониклись, и такие жрецы им были нужны еще.
В Королевской Гавани король Станнис пытался строгостью привести свое государство в порядок; за Стеной юный принц Таргариен и его невесты собирались дать бой Великому Иному, потому что того требовала рыцарская честь и долг хозяев Вестероса. Мелисандра, забыв о власти и великих свершениях, грелась на утреннем солнышке, одолев очередной подъем, и писала письмо в Храм Рглора в Волантисе, впервые за много лет честно и не оглядываясь проходя по тому пути, на который ее поставил Владыка Света.
«Добрый день, веселая минутка! Здравствуй, молитвенник о нас всех преподобный Беннеро! За долгий перерыв в письмах не обессудь, видно, судьба моя такая. А пишу я тебе сказать, что в уделе Виля люди ждут красного жреца, человека участливого и толкового, какового очень прошу для них сыскать – потому что народ там, у Красных гор, подобрался душевный, можно сказать, деликатный. Саму же меня несет пока лошадка к Летнему Замку, потому что служба королевская к тому меня обязывает».
Драконы летели к Восточному Дозору, держась вдоль линии прибоя: валирийцы не интересовались Севером настолько, чтобы оставить хорошие карты безлюдной местности, по которым можно было бы ориентироваться даже зимой. Люди Восточного Дозора были теми, кто обязательно бы Джону поверил и помог – они поверили рассказам Джона об Иных и мертвяках еще тогда, когда Джон не носил королевского герба. Джон вспоминал Коттера Пайка, вспоминал первый раз, когда увидел Сансу в уже привычной теперь кольчуге, этим воспоминаниям было чуть больше года, но они уже казались далеким счастливым прошлым, потому что время все покрывает ностальгической патиной.
Замок Восточного Дозора был почти пуст, и наследников встречал долгожданный Эйгон, которого так не хватало после рассказа Деймона – Эйгон, конечно, услышал этот рассказ намного раньше, во Дворце Пламени и Крови, и дал наследникам право выбрать свою судьбу. Они могли полететь в Винтерфелл или в Дредфорт, могли собирать армию для боя с мертвецами, могли дожидаться возвращения армии Робба из Речных земель или просто довериться крепости Стены. Но молодые драконы, ни дня не мешкая, летели прямо туда, где была беда – Эйгон понимал, что наследников не изменить, их можно только научить планировать бой.
Эйгон на этот раз пришел вместе с сестрами, он не привел для Джона ни советников, ни учителей. Сейчас с Эйгоном были те, с кем он воевал рядом, а это значило, что семья принимает бой.
- Большинство из тех, кто был в замке, отправлены в дозоры на Стене и в разведку – я могу перемещаться быстро, но и я не могу быть в нескольких местах сразу, - говорил Эйгон в пустом зале, где когда-то его наследники обедали с солдатами Ночного Дозора. – Деймон, конечно, забрал из-за Стены далеко не всех: Манс, называющий себя Королем-за-Стеной, стоит на самом юге Зачарованного Леса с большим обозом и ищет способы преодолеть Стену. Магнары теннов укрепляют Суровый Дом, надеясь на то, что мыс Сторролда достаточно узкий, чтобы там можно было обороняться от превосходящих сил противника. А противник, очевидно, считает, что поймал теннов в ловушку. Мы сможем ударить ему в спину – Эймон считает, что эта армия особенно слаба против огня.
После Эйгона говорила Висенья, это она узнала в мейстере Эймоне Таргариена и с тех пор провела с ним немало времени, услышав от него многое не только об Иных, но и о мейстерском сословии. В Висенье были острый ум и дальновидный расчет, она не начинала битв, которые не могла выиграть, и видела она далеко за окончание войны, не собираясь упускать плоды победы. При жизни Висенья долго враждовала с церковью и сломила ее сопротивление наконец, пусть даже ее дело довершил не родной ее сын, а внук Рейнис Джейхейрис. Рейнис Джейхейрис не знал – его отец Эйнис рано остался сиротой – а многое сказанное Висеньей запомнил и ради брака с любимой сестрой Алисанной пустил в ход. Теперь же Висенья собиралась прибрать к рукам мейстеров, ей самой они казались недоучками, не унаследовавшими валирийской мудрости, но мейстеров было много, натворили они немало, и даже в вырождении драконов Висенья винила теперь в том числе их. В голосе Висеньи, перед боем говорившей и о мейстерах тоже, была уверенность, что будущее наступит, что войско Иных не устоит перед драконьим пламенем и что с этой победы начнется славное царствование. Как и при жизни, ей не было ведомо будущее, но она создавала его своей верой и своей волей.
Но Джон больше смотрел на Рейнис, которую он видел всего во второй раз: Висенья не раз приходила на Драконий Камень, чтобы помочь Эйгону обустроить жизнь наследников, а Рейнис только однажды пришла к Джону здесь же, в Восточном Дозоре. Джон сейчас смотрел на нее и думал, что империя Эйгона росла только тогда, когда Рейнис была жива. В Эйгоне была решимость и твердая воля, в Висенье – ясный взгляд и расчет, а спаянные воедино воля и разум могут построить многое – но, когда в дорнийских песках закатилась звезда Рейнис, у растущей империи остановилось сердце, и Эйгон с тех пор только придавал форму уже застывшему.
- Нашему завтрашнему сражению не достанется славы, - сказал Джон и снова посмотрел на Рейнис. – Если таких сражений будет еще много, если Стена не устоит и людям придется биться за Последний Очаг и Винтерфелл – тогда нас запомнят в веках. Но мы летим с надеждой победить сейчас и остаться в безвестности.
- Многое не запишут в летописи, Джон, - ответила Рейнис. – Не расскажут о том, как я сидела ночами рядом с кроваткой болеющего Эйниса – а ведь без этого не было бы ничего: ни долгого правления Джейхейриса, ни сражений Деймона, ни подвигов Бейлора и Мейкара.
- А еще хуже, когда наврут, - сердито сказала Висенья. – Много кто горазд трепать языком о том, что моя темная магия оживила Мейгора и сделала его чудовищем. Мало кто хочет при этом вспомнить, как тогда вестеросцы хотели разделаться с нашей властью и вернуться в эпоху вечных войн между сотней карликовых королевств. Мейгор в одиночку и близко не мог совершить столько зла, сколько могут натворить сотни напыщенных дураков.
- Ты идешь в бой за нашу страну, - добавил Эйгон. – За ту страну, которую я передал своим сыновьям, а от них она дошла и до тебя, по цепочке связанных родством рук. Которую ты тоже передашь детям и внукам. Ни один десница или вельможа не будет заботиться о стране как о своем ребенке, и только государь не ищет славы, а хранит наследство ради своих прадедов и своих правнуков. И ради них вы теперь должны не только победить, но и вернуться живыми.
- Давайте я спою вам, как мы всегда пели перед вылетом, - предложила Рейнис, Эйгон печально покачал головой, а Висенья не согласилась с сестрой.
- И тогда не надо было петь и накликивать.
- А я думаю, что и чаще петь надо было, - упрямо дернула плечом Рейнис. – Каждый раз петь, чтобы мы помнили, что это драконы большие, а мы маленькие.
Корка хлеба без меня,
Пальцем в небо — без меня,
Без меня — за дверь, без меня — домой,
Без меня — теперь, без меня —
тот, кто был со мной навсегда.
Может, в устах юной Рейнис триста лет назад песня и звучала как напоминание о ее несравненной красоте, ради которой надо выполнять все ее капризы, но сейчас в песне была слышна горькая судьба Эйгона и Рейнис, предназначенных небом друг для друга и разлученных смертью на четверть века. Пока звучал голос Рейнис, наследники не смели взглянуть на Эйгона и смотрели друг на друга с тревогой и любовью, каждый молча обещал другим вернуться из их первого серьезного боя, и для того эту песню Рейнис и пела – чтобы во второй раз песня не сбылась и была не про них.
Добрый ослик без меня,
Теплый дождик без меня,
Без меня — сирень, без меня — герань,
Без меня — моя тень, без меня —
поздравления оттуда сюда.
После сорока Эйгон куда чаще стал бывать в фамильной септе на Драконьем Камне, в которую раньше заходил только по необходимости. Трезвый и скептический ум Висеньи не давал ей искать утешения в церковных песнопениях и дрожании свечей, а ее свары с церковниками постоянно держали ее настороже, и септонам она не верила. Но каждое утро в день рождения Эйгона Висенья просыпалась еще затемно, чтобы неслышно войти в комнату Эйгона и положить на столик коротко обрезанные ирисы. Такие же цветы при жизни Эйгона всегда лежали на саркофаге Рейнис, и, хоть Висенья и была готова встретить за гробом темноту, она надеялась, что Эйгон верит в то, что каждый год Рейнис посылает ему привет и обещание ждать.
И убегает весь мир,
Убегает земля,
Бежит далеко-далеко,
Куда-то далеко-далеко…
