Что мы делали, пока тебя не было

      Маленький Вэнь Юань не понимал, что происходит. Они шли с гэгэ по лесу. Наверху шуршали листья и стрекотали лесные птицы. По его лицу бежали солнечные зайчики, пробившиеся сквозь кроны. Носки сапогов Вэй Усяня загребали коричневые сморщенные листья, и казалось, что это тормозило его обычную стремительную и уверенную походку. Они вроде не бежали, но А-Юань еле успевал за его шагами. Гэгэ смотрел прямо перед собой, а Юань всё никак не решался спросить гэгэ, что же случилось.       Наконец они шаги замедлились и Вэй Ин стал осматриваться, а вместе с ним и сам А-Юань. Птицы беспечно пели на холмах, но скоро должен был начаться сезон гнездования, и их голоса должны были смолкнуть.       Вэй Усянь присел перед мальчиком на колени, взял его за руки и внимательно посмотрел в глаза.        — А-Юань, я знаю, ты сильный и смелый мальчик. Вэнь Цин тебя любит, Вэнь Нин тебя обожает. Я люблю тебя. И никогда тебя не брошу. — голос Усяня немного дрожал.       А-Юань растерянно смотрел на него и не понимал, почему обычно весёлый и скорый на забавы гэгэ стал говорить странные слова, и чуть сам не заплакал. Он уже был готов спросить Сянь-гэ о том, что случилось, но заклинатель, увидев замешательство мальчика, быстро перевёл тему.        — Кажется, ты сейчас немного устал. Мы же так далеко зашли в лес. Хочешь кушать, А-Юань? Смотри, у меня есть сладкие крендельки!       Эти слова подействовали как заклинание, отвлекая мальчика от зачатков беспокойных мыслей в голове. Сянь-гэгэ раскрыл ладони, и там действительно оказались сладости с маком, политые сверху карамельным сиропом. Глаза а-Юаня раскрылись от удивления.        — Это всё мне? Это же так вкусно!        — Не сомневаюсь в этом. Попробуй, ну же!       Усянь потрепал а-Юаня по тёмным волосам и обеспокоенно посмотрел на него. Вэй Усянь понимал, что своим поведением уже начинал вызывать тревогу и надеялся, что сладостями усыпит беспокойство — и, кажется, это сработало.       Хорошая выпечка у проверенных торговцев стоила на рынке целое состояние, но это того стоило. К тому же, умница А-Цин оставила свои снадобья с подписями, надеясь на сознательность старейшины. Теперь же и это пригодилось. Пока мальчик уплетал еду, Усянь обдумывал дальнейшие действия.        — А-Юань, помнишь, я учил тебя правильно вести себя с богатым гэгэ? Ты должен кланяться и уважительно говорить. Я надеюсь, ты передашь гэгэ привет, если увидишь его. Хорошо, А-Юань? Это очень важно. — заклинатель дождался медленного кивка от мальчика, а затем продолжил с мягкой улыбкой. — Ты, наверно так накушался, что спать захотел, да?       Осоловевшие глаза мальчика подтвердили догадку.        — Тогда давай поспим, а Юань, послеобеденный сон полезен для тебя.       Усянь положил голову мальчика к себе на колени и стал напевать мягкую мелодию, известную только двум людям на этой земле. Мягкие волосы мальчика струились между пальцами. Вскоре его дыхание выровнялось, и Вэй Ин с тоской взял мальчика на руки и пошёл дальше по только ему одному известной тропинке.       Он направлялся к дереву с большим дуплом наверху, куда без труда мог поместиться недоедающий ребёнок. Укрытие было сложно найти с земли, и овраги, отделявшие его от поселения Вэней, делали его трудно доступным. Вэй Ин залез на ветку, удерживая ребёнка у плеча, и заглянул внутрь дерева. В дупле хранилась какая-то труха от старых листьев и птичьи припасы на зиму, так и не найденные впоследствии. Заклинатель сложил мусор на ветку и аккуратно положил в укромную темноту Вэнь Юаня.       Из рукава заклинатель достал деревянную бабочку и плетённую соломенную куклу. За её пояс мужчина продел талисман, отгоняющий диких зверей. Игрушки заклинатель положил на тело мальчика. Он сложил руки и ноги а-Юаня так, что бы они не затекли от долгого лежания и нарисовал на лбу ребёнка знак, погружающий его в долгий сон.       С пояса Вэй Усянь снял заранее намотанную шерстяную тряпку, которая должна была пойти на зимнее ханьфу. Теперь уже не пригодится, да и самонадеянно было думать, что она вообще выполнит свою роль, учитывая обстоятельства. В тряпку были зашиты талисманы и самые ценные денежные номиналы, которые Усянь смог наторговать. Конечно, если Чжань-гэ сможет найти мальчика и переступить через свою предубеждённость к Вэням, то эти деньги не понадобятся. Но если нет? Остаётся лишь надеяться, что деньгами распорядятся с умом. Если бы можно было научить чары отделять доброжелательные намерения от злых, то сколько бы это решило проблем. Но это было так весело — надеяться, строить планы на будущее и ругаться, решая, что приготовить сегодня на ужин.       Ткань окутала мальчика, не давая холоду проникнуть внутрь тела. Вэй Усянь надеялся, что талисманы на крови проработают намного дольше, чем отмерен срок жизни заклинателя. Но в любом случае, вышитые символы должны помочь. Тьма не оставит без помощи поселенца Луаньцзань.       Теперь оставалось только накрыть ребёнка мусором и старыми листьями и прикрепить сверху на пару талисманов на смолу, раз клей не достать. При этом важно, что бы руки не дрожали, ибо линии должны быть чёткими, а слёзы не капали на бумагу, потому что это усложнит чернение.       Но так не хотелось расставаться с А-Юанем, так хотелось сходить с ним в чайную ещё раз, снова поиграть на Чэньцин, смастерить бабочку. Чёрт, как много занятий можно было бы придумать! Роскошь бедности в том, что всё вокруг превращалось в бутафорию — вещи могли играть роль друг друга, пока не рассыплются в прах. Вот и Вэнь Юань теперь — приёмный ребёнок леса, а не дитя Вэй Усяня. Но заклинателя ещё ждут дела. Возвращение не стоит откладывать. С каждой секундой промедления интуиция начинала отчаянно кричать.       Лань Ванцзи помнил грустные глаза Вэй Ина, смотрящие сквозь него. Взгляд молодого заклинателя фокусировался не на фигуре в белом, сидящей перед ним, а расплывался вдали. Он всегда прокручивал ленту воспоминаний, всегда был подёрнут маревом минувших лет.       Улыбка Вэй Ина таяла с рассветом. По утрам туман пробирался в отдалённые углы цзинши и к десяти часам оседал там влажными каплями. Ханьгуань-цзюню казалось, что Вэй Ин смотрит на него из этой белёсой дымки, а его смех рассеивается по всему павильону. Просыпаться каждый день было выбором, но Лань Чжань совершал его по инерции. Он грезил во сне, он грезил с закрытыми и открытыми глазами. Если Вэй Ин мог жить в воспоминаниях, сможет и Лань Чжань. Острый древесный запах заклинательских благовоний снова погружает Ванцзи в небытие.       Лес царапал его ветками и цеплялся за белое заклинательское ханьфу, оставляя дыры, но Лань Чжань монотонно шёл вперёд. На карте, найденной в пещере, где коротал свои дни Вэй Ин, выделялась белым пятном местность недалеко от поселения. Там начинался непроходимый бурелом, куда заклинатели не совались, опасаясь встретить нечисть, оставшуюся от тёмных опытов старейшины.       Вэй Ин не мог оставить неисследованную область, он надеялся закрепиться здесь подольше, поэтому белое пятно на карте — знак Лань Чжаню. Таково было его эгоистичное желание. В переплетениях корней и зарослях горных кустарников невозможно отыскать тропинку, и заклинатель брёл наугад. Даже если придётся сравнять Луаньцзань с землёй, уничтожить всех живых мертвецов и развеять все неупокоившиеся души, веками кричащие в невыносимом ужасе и исказившиеся настолько, что превратились в тлетворную воздушную гниль, миазмами проникающую в самое нутро, он всё равно осмотрит каждый кустик, каждую травинку и палку, чтобы найти Вэй Ина. Хоть что-то от Вэй Ина.       Деревья мелькали чёрными тенями вокруг заклинателя, не успевая за его стремительным шагом. Здесь нельзя было лететь на мече, и быстрый шаг, выработанный на тренировках, компенсировал это упущение. Лес сливался, но расступался перед мчащимся Лань Чжанем, чтобы сомкнуться у него за спиной. Зелёное, черное и коричневое месиво на периферии зрения было везде одинаковым.       Может быть, он шёл в неверном направлении, может быть его вера в Вэй Ина была настолько ослепляющей, что он видел во всём знак. А может, просто не хотел отпускать Вэй Ина туда, откуда тот точно не вернётся. даже если в конце пути его ждёт ловушка, приготовленная повредившимся рассудком в свои последние дни тёмным заклинателем, он попадётся в неё. Потому что он готов принять всё, что даст ему Вэй Ин. До последней капли.       В лесной какофонии тонко выделялся один необычный звук — кто-то в чащобе хрипит и кашляет где-то во тьме. Звук шёл от раскидистого дерева. Следуя за дыханием, Лань Чжань взлетел на ближайшую крепкую ветвь. Очевидно, что деревья не издают подобные звуки, но и тёмной энергии заклинатель не ощущал.       Он медленно стал ощупывать поверхность дерева, приближаясь к источнику прерывистого дыхания. Кора была обычной: пачкающей руки, немного рассыпающейся. Сбоку на стволе рука вместо привычной древесины провалилась куда-то вглубь, в чёрную влажно дышащую темноту, где мерцало единственное жёлтое пятно — наполовину разрушившийся талисман, нарисованный знакомой техникой. Как только Ханьгуань-цзюнь поднял его, из дупла посыпались засохшие коричневые листья, земля и пожелтевшая трава. Смола пропитала бумагу, нарушив порядок линий на талисмане, из-за чего тот тот быстро пришёл в негодность.       В дупле спал ребёнок, завёрнутый в черную ткань. Лань с трудом узнал черты Вэнь Юаня в этом маленьком, слабом существе. Мальчик сгорал от жара, язык с трудом облизывал запёкшиеся губы. Сколько дней он уже пролежал здесь, замерзая по ночам, без воды и еды, заклинатель не знал. Он прижал свёрток с ребёнком к груди, встал на меч и взмыл вверх по тёмным ветрам Луаньцзань.       Здесь сны менялись. Было множество вариантов: вот он прилетает в Гусу с мёртвым свёртком в руках, вот Лань Сичэнь передаёт ребёнка на собрании заклинателей, вот мальчик сгорает в лихорадке, вот Вэй Ин уходит с А-Юанем из Облачных глубин, вот А-Юаня сжигают на костре, вот Лань Чжань не приходит на Луаньцзань и сам умирает в цзинши под тихий усыпляющий голос брата. Ванцзи ворочается на кровати, лёгкая ткань, наброшенная на спину, скользит и раздражает открытые раны — Лань закусывает губы от боли и хрипит сквозь сжатые зубы. Морщины остро нарушают привычный покой лица, кожа натягивается, готовая вот-вот порваться — и расслабляется — от открытого окна повеяло прохладой.       Вэй Ин ходит по комнате и что-то щебечет. Он идёт к маленькому столу для каллиграфии, смешливо проводит пальцами по тёмному дереву и сдувает пыль. Он улыбается, улыбается и идёт по комнате дальше. Половицы не прогибаются под его ногами, но Ванцзи всё равно. Он несомненно знает, где тайник. Там его портрет, там кувшины с вином, там мельчайшие доказательства присутствия неугомонного Вэй Ина на этом свете. Вэй Усянь во сне улыбчив, смешлив и молчалив, потому что Ванцзи не хочет слышать его сломавшийся, хриплый, тихий голос. В моменты всепоглощающего ужаса и отчаяния измученное тело не могло выдавать других звуков.       Его воспоминания — старая пластинка, которая проигрывается снова и снова. «Ты мёртв» — как-то сказал ему Лань Ванцзи. Вэй Ин улыбнулся и с грустью посмотрел на него. В его взгляде было согласие. И, возможно, умиление с лёгкой обеспокоенностью. «Конечно же я мёртвый. Каким ещё я могу быть?» — читалось на его губах. Но при жизни Вэй Ин не говорил таких слов. Не могло это сказать и воспоминание.       Брат заходит в цзинши с нахмуренными бровями и обеспокенным выражением лица. С ним комната наполняется ветром и звуками. В Гусу всегда тихо, но не оглушающе — на улице ходят люди и говорят, ветер шуршит в траве. Сичэнь приносит с собой мазь, чтобы обработать раны. В цзинщи начинает пахнуть кровью и горькими травами. Ванцзи терпит перевязку и прилипающие бинты. Шаги брата уверенные и настойчивые. Такие же, как его забота. Цена защиты Вэй Усяня была определена, а в кошельке Ванцзи были средства на её исполнение. Ванцзи мог понять мысли брата. Все они были влюблены в неоднозначных людей. Просто Сичэнь ещё не заплатил свою цену, но счета рано или поздно придут.       Мазь щиплет раны, но хорошо их стягивает и препятствует загноению. Лань Чжань знает, боль — отличный ориентир во время медитаций. Такой же надёжный, как дыхание. Она теперь везде. Вся спина — это боль. Всё тело — это боль. На вопрос Сичэня, контролирующего его восстановление, как именно болит, Лань Ванцзи не знает, что ответить. Разве у этого есть описание? Если закрыть глаза — боль станет им. Она — нетающий кусок льда. Она поглощает его целиком так, что перекрывает воздух.       Сичэнь хмурится, не дождавшись ответа. Он думает, что брат грезит с открытыми глазами. Очевидно, это последствия обезболивающих, и Сичэнь не знает, как помочь, если пациент не отличает телесное от духовного.       Лекарства немного притупляют ощущения от синяков на спине. И рёбра больше не ноют в особенно влажную погоду, но вокруг сердца сворачивается жгут, не дающий ему захлебнуться собственной кровью.       Просыпаться среди ночи привычно, потому что от дневного света режет глаза. Он хочет подняться с кровати и подойти к дверному проёму, выйти степенно на лужайку и почувствовать голыми ногами прохладу травы. Он хочет искупаться в озере с лотосами, налить и выпить «Улыбку императора», попробовать вкус сладких зёрен, купить на рынке свежий урожай локвы. При луне он хочет играть дуэтом с тёмной флейтой и слушать глупые истории.       Силуэт, состоящий из одной только полупрозрачной тени, садится рядом с Лань Чжанем и проводит холодными пальцами по щеке. Слеза переливается в лунном свете яркими искрами. Лань Чжань чувствует, как мокнет его подушка. «Тихо, всё хорошо. Если ты улыбнёшься, всё будет хорошо» — шепчет тень. Улыбаться сейчас кощунственно. Вместо этого он поворачивается лицом к стене и пытается представить, как руки гладят его по голове. Медленно и мягко, как это делала мама в детстве. Засыпай, птицы уже уснули в саду, а солнце закатилось. Спи. Во сне раны не будут так чесаться и жечься о ткань, во сне золотое ядро будет помогать заживлять истерзанную кожу.       Лань Чжань знал и другое средство, помогающее справляться с реальностью. Если Ванцзи купит вина, оценит ли это Вэй Ин? Конечно, кажется ему. Вэй Ину даже не придётся выходить на улицу — всё будет здесь. Я даже еду буду тебе приносить, ты только не уходи. Если вино помогает тебе от кошмаров, если помогает забыться, может и мне поможет. Под полом есть тайник для магических артефактов, и теперь у Ванцзи остались только одни сокровища.       Он не помнит, кто выхаживал а-Юаня, не знает, что сказал испуганному дяде с первыми поседевшими волосами, не знает, кто отвёл его в цзинши, кто отпаивал укрепляющими отварами и врачевал раны. Он сгорал в собственных ощущениях, он бредил и думал, что не переживёт каждой следующей ночи. Ему слышались далёкие голоса родни, пепельный запах тлеющего мяса и боль сломанных ног.       В мареве кошмаров он догонял убегающую, так ловко уворачивающуюся от его пальцев тень, а когда всё же ловил, то запирал во дворце, где полы были полями горечавок, а стены — облаками. Тень проклинала его, негодовала и со слезами просила его убраться вон, но Лань Чжань исправно приходил в горечавковый дворец и смотрел на тень спокойными, холодными, как ледяные источники Гусу, глазами. Он смотрел, как облачный туман беспощадно рассеивает тень, пока та не рассыплется и не упадёт чёрными хмельными каплями в синий цветочный ковёр.       Во дворце гуляли сквозняки, пронизывающие до костей — и тогда Лань Чжань шёл за новой тенью, и она снова ловилась и оставалась во дворце, и снова рассыпалась, и снова ловилась, и рассыпалась, и ловилась, и рассыпалась, ловилась и рассыпалась, ловилась и рассыпалась в синих цветах, и снова ловилась и рассыпалась, и говорила те же слова. Проваливай. Уходи. Уходи, а-Чжань. Проваливай. Оставь меня в покое. Дай мне умереть. Уходи. Ты не нужен. Проваливай. Проваливай. Проваливай. И снова ловилась. И рассыпалась. Уходи. Ловилась. Проваливай. И рассыпалась. Проваливай. Проваливай. В горечавки. Проваливай. Проваливай. Проваливай, а-Чжань. Проваливай. Проваливай. Пожалуйста, уходи. Проваливай. Проваливай. Ловилась. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Уходи. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Уходи. Думаю, лихорадка проявилась из-за циклической нестабильности ци, из-за. Проваливай. А-Чжань, проваливай. Многократного воздействия тёмной энергии. Проваливай. Проваливай. И ловилась. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Рассыпалась. Проваливай. Уходи. О горечавках. Проваливай. Ловилась. Проваливай. Проваливай. Прочь. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Убирайся отсюда. Проваливай. Уходи. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Оставь меня в покое. Проваливай. Дядя, нам нужно позаботиться о мальчике. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Убирайся вон. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Рассыпалась. Проваливай. Уходи. Уходи. Уходи. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Тёмная энергия Луаньцзань скорее всего помешала восстановлению. Проваливай. Проваливай. Проваливай. И рассыпалась. Всё-таки он его сам принёс. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Отстань. Проваливай. Ловилась и терялась. Проваливай. Мальчик. Нужно дать ему фамилию Ланей как ученикам. В цветочном синем ковре. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Старейшинам это не понравится. Проваливай. Проваливай. Убирайся вон. Уходи. Ловилась. Проваливай. Старейшинам и не нужно знать о его происхождении. Пожалуйста, проваливай. Прочь отсюда. Проваливай. Сичэнь, это безрассудно. Проваливай. Уходи. Это всё, что мы можем для него сделать. Проваливай. Проваливай. Проваливай. Мальчика тоже лихорадит. Проваливай. В цветочном синем ковре. Проваливай. Проваливай. Ты не нужен. Проваливай. Проваливай. Кажется, он ничего не помнит. Наверное, это к лучшему.       Сичэнь шептался с дядей о цикличной нестабильности в потоках ци, она выплёскивалась наружу солнечными вспышками — и Лань Чжань недоумевал: если ци так много, то почему он не может просто наполнить золотое ядро Вэй Ина до краёв так, чтобы оно снова запульсировало обжигающим золотым вихрем и всё снова было бы хорошо. Он бы взял в руки меч… и… А-Юань!       Юный Вэнь в целительском павильоне, а-Чжань.       Лихорадка спала, он ничего не помнит о Луаньцзань.       Я уверен — с ним всё будет хорошо, Ванцзи. Он теперь здесь.       Спасибо, брат, дядя.       Ванцзи всё время лежит, как древняя немощная развалина. В Цайи он видел, как умирают от старости не-заклинатели: их скованное постоянной болью тело не терпит ни шума, ни света. Они постоянно спят, забываясь своими мыслями, они обессиленные и уставшие тяготами ускользающей жизни. И Ванцзи постоянно спит тихим сном, который нужен для выздоровления. Он такой же уставший, не способный даже руку поднять без боли. Родственники омывают их лица и протирают их чресла, ставят куриться травы, прогоняющие запах скорой смерти. Они иногда приходят в себя и говорят о сожалениях, о счастьи, о том, что последнее восхитило их в жизни. Некоторые одержимо стягивают простыни жилистыми иссохшими руками, в которых хранилась вся их жизнь. И когда она обрывается, родственники проливают вино и жгут деньги. Они знают, что их любимые вернутся. Может, не в этой жизни, может, даже не в следующей, но они встретятся. А может, под тяготой следующей жизни они изменятся так, что любимые пройдут мимо. Красная нить запутается и оборвётся, и они больше не разопьют чашу горестей и радостей вместе до дна. И мысль об этом для Лань Чжаня становится хуже проклятья. Не за чем будет жечь погребальные деньги. Если он достигнет бессмертия и вся его жизнь уйдёт на поиски Вэй Ина — он проживёт её без сожалений. И Ванцзи делает первый шаг. Затем второй. И третий.       Брат иногда приходит с короткими докладами о жизни заклинателей. Ванцзи пора приходить в себя — у него тоже есть обязанности. Истории немногословны, но Лань Чжань читает по тону брата, по его глазам, чего тот опасается больше всего. Наследие Вэй Усяня — игрушка в руках великих орденов. Талисманы, призывающие нечисть, мелкие кланы стали использовать для помощи в охоте. Слухи говорят, что Цзян Чэн ищет тёмных заклинателей, а попав к нему в руки, в миру больше о них никто не слышит. Ванцзи начинает тошнить — кто-то неправильно приготовил укрепляющий отвар. Сичэнь опасается, что кланы могут воспользоваться Юньмэном и подсунуть Ваньину нелицеприятных людей, чтобы убрать их чужими руками. Закончив разговор с братом, Сичэнь собирает бумаги и спрашивает Ванцзи о самочувствии. Всё хорошо. Если ты в этом уверен, брат.       Лань Чжаню иногда хочется залезть под кожу Вэй Ина, согреть его холодное тело своим золотым ядром, укутать его в зимние ханьфу и никогда не выпускать из цзинши. Он хочет быть ближе к Вэй Ину, но тот слишком далеко. Ванцзи кажется, что если он перестанет думать о нём хоть на секунду, то всё исчезнет, мир растворится чернильными пятнами под дождём и никто никогда не вспомнит… Жизненно важно сохранить хотя бы часть его, попробовать познать мир таким, каким он видел его, посмотреть на небо, на птиц, на Гусу, на себя.       Ванцзи не хочет забывать привычки Вэй Усяня. Однажды он впервые идёт на кухню и учится готовить. Юньмэнские специи в Цайи стоят баснословных денег, но рис получается красным, как закатное солнце в Пристани лотоса. Овощи должны быть мелко порезаны, утоплены в тёмном солоноватом соусе с бледными звёздами кунжута. От тарелки поднимается легкий тёплый парок — и уже от него у Ванцзи щиплет в носу. После первой ложки Второй нефрит начинает задыхаться в кашле и пьёт воду прямо из ковша. Кулинарное искусство, как и совершенствование не даются легко. Постепенно. Маленькими шажками.       А-Юань действительно ничего не помнит после пробуждения. Он с любопытством глядит на заклинателя в белом и слабо улыбается. Воспитательница, приглядывающая за малышами, вежливо кланяется, приветствуя брата главы клана. Юный ученик необычайно спокоен, на нём нет ни следа тёмной энергии — ни следа прошлого, будто он обычный мальчик, которого подобрали сердобольные старейшины на улицах. Будто не было раздувшихся кровавых трупов немощных полуголодных Вэней, не было чадящего маслянистого тяжёлого пепла лекарки и её брата. А-Юань смотрит на старшего заклинателя большими доверчивыми глазами — и Лань Чжань в глубине души сам не знает, хочет ли разрушить это иллюзорное счастье неведения.        — Лань Сычжуй, поздоровайся с Ханьгуан-цзюнем.       Мальчик кланяется и произносит вежливые слова. Лань Чжань моргает и понимает, что а-Юань останется здесь до тех пор, пока сам не захочет уйти.       Прогулки с А-Юанем дают Ванцзи вздохнуть спокойно. Мальчик в меру говорлив и вдумчив. Он смеётся так знакомо. Тяжесть из-под рёбер куда-то пропадает, пока они кормят кроликов. Вэнь Юань всё ещё такой маленький, что кролики, желающие получить побольше овощей почти роняют мальчика.        — Ханьгуань-цзюнь, они такие большие! — кролики тёплой шубой покрывают грудь мальчика. Они копошатся и щекочут кожу даже через ткань.       По сравнению с ребёнком их холёные тушки действительно кажутся огромными. Один из кроликов ластится к А-Юаню и мальчик чешет его за ухом. В Гусу он возвращается потрёпанным. Ханьфу Ханьгуань-цзюня как всегда идеально.       Однажды в библиотеке Ванцзи натыкается на стопку опечатанных книг: они перевязаны красной лентой и закреплены запиской от дяди «Неподобающее содержание. Рассортировать и подвергнуть цензуре». Среди разноцветных корешков мелькает подозрительный свиток. Ванцзи не знает наверняка, но он должен проверить. Спросив у дяди дозволения — кажется, мужчина был даже рад избавиться от этой смущающей работы — Лань Чжань занялся тщательным их изучением.       Препарируя каждую жёлтую книгу, Ванцзи убирает листы с обнажёнными рисунками, кропотливо записывает в отдельный свиток, какие страницы и из какой книги были убраны. Он скользит по тексту глазами, тщательно запоминая иероглиф за иероглифом. Он не хочет упускать ни малейшей возможности заполучить больше знания. Натренированный свитками из личной коллекции дяди ум Лань Чжаня острый, словно наточенный клинок, рвущийся в бой. Он разрезает фруктовые десерты, добираясь до самой сути через ворох красных обёрток. Прилежание и терпение — добродетели Гусу — помогут своему безупречному воспитаннику в постижении новой науки.       Страница за страницей пролетают мимо его взора, пока не появляется бесстыдная картина, вложенная чьей-то требующей наказания рукой. Ведомые изящными движениями кисти двое мужчин слились в страстном поцелуе. Их лица похоронены в объятиях друг друга, так что не различить их глаз. Лань Чжань до боли вглядывается в иллюстрацию и наклоняется так низко, что кожа со шрамами на спине напряжённо натягиваются. Картина никак не относится к тексту, но то, с какой любовью нарисована каждая деталь, видно даже неискушённому ученику. Драпировка на телах условна — ткань здесь, словно театральный занавес обрамляет картину, подчёркивая игру актёров. Она, почти спадая с плеча мужчины, стоящего спиной к зрителю, не скрывает тела второго, удерживаясь на спине лишь его щиколоткой. Он полулежит на библиотечном столе, бесстыдно разметав все книги и каллиграфический набор, словно нет больше ничего важного на этом свете. Уши Лань Чжаня вспыхивают, и красные пятна перебираются на шею. Он вспоминает все те будни за переписыванием правил, которые проводил с Вэй Ином. В библиотеке. Наедине.       Ванцзи застывает, ошеломлённый ходом своих мыслей.       А потом он понимает, что небеса не разверзлись, Облачные глубины стоят такие же безмолвные.       Мало-помалу быт Облачных глубин затягивает Ванцзи с головой. Он присматривает за учениками в отсутствие Лань Цижэня, отвечает на официальные письма (в основном вежливыми отказами), рисует вместе с братом и... занимается закупками чая в Цайи.       Шум города отвлекает его от тёмных мыслей. Он вспоминает, как по воздуху летели цветочные лепестки, а голубые ленты развевались на его ханьфу, а теперь никто не схватит его за руку и не протащит вдоль по рыночной площади и не услышит звонкий знакомый смех.       Ханьгуан-цзюнь уже примелькался на улицах Цайи — теперь его не сопровождают тихие шёпотки торговцев и обычных горожан. Он медленно рассекает толпу и направляется по обычному «чайному» маршруту. Услужливый продавец уже успел упаковать приятные, успокаивающие сборы с прозрачными и тонкими ароматами. Хозяин лавки знает, кто его покупатель, но всё же предлагает в конце дегустировать новый сорт:        — Не желаете ли попробовать новый чай, молодой господин Лань? К нам завезли новые на пробу — этот один из самых многообещающих.       В фарфоровой шкатулке — тёмные слегка блестящие листья, искрами между которыми лежат скрученные лепестки. Аромат отдаёт сладостью и чем-то, что Лань Чжань чуть не забыл, пребывая в уединении.        — Добавьте две шкатулки к общему заказу. Я заберу их сейчас.       В цзинши в чайнике аромат раскрылся во всей своей красе: сладость летних цветов, звенящий аромат вина и мягкость листьев промелькнули во рту Ланя, замерев смехом в его ушах. Казалось, он мог схватить этот вечно ускользающий призрак. Но чай закончился, а холод остался.       В прохладное тёмное хранилище инструментов Лань Чжань входит, слегка затаив дыхание. Игра на на его духовном инструменте требовала немало ци, и целители до последнего отговаривали его от чрезмерного использования золотого ядра. Они боялись, что оно пойдёт трещинами, кипящей лавой подожжёт заклинателя изнутри потоком лавы. На нём уже есть символ кровавого солнца, никому не надо, что бы оно расправило свои лучи. На самом деле единственное, что заботило Лань Чжаня — чтобы «Расспрос» остался не просто мелодией, сыгранной на шёлке.       Гуцинь был покрыт лёгким слоем пыли. Было видно, что о нём изредка заботились, натирали древесину, не давали струнам повиснуть, но без хозяина Ванцзи оставался немым калекой. Струны с теплотой отозвались на прикосновения. Огрубевшие подушечки пальцев знакомо легли в привычном положении. Сначала упражнения, чтобы размять суставы, далее — простые композиции, затем — сложные, чтобы снова вернуть былой навык. В самом конце — заклинательские мелодии. «Расспрос» — одна из них. Руки в нерешительности замерли. Ответит ли Вэй Ин? Да и захочет ли отвечать?       Академически верно сыгранный расспрос не дал ответа. Как и вариации мелодии. На импровизации Вэй Ин также остался глух. Лань Ванцзи играл мелодии до онемения пальцев, до тех пор, пока из под ногтей не начинала литься кровь. Духов это впечатляло, и они слетались на звуки гуциня, как светлячки, но тоже не могли дать ответа на мучавшие Ванцзи вопросы.        — Дядя, может ли душа не отвечать на расспрос? Я помню твои лекции и прочитал все свитки в Гусу, но так и не нашёл ответа.       Дядины советы могли быть лишь в рамках свидетельств и манускриптов, которые Ванцзи и так знал наизусть, но он хотел испробовать всё. Может быть душа Вэй Ина потерялась в пространстве и не знает, как вернуться домой? Может быть, она не может откликнуться? Может быть, мертвецы поглотили и тело, и душу Вэй Ина?       Цижэнь внимательно посмотрел на племянника.        — Ванцзи, вряд ли я скажу тебе что-то новое. Тёмный путь, как бы трудно это не было признавать, — он тяжело вздохнул, — всё-таки изучен недостаточно. Боюсь, что узнать о состоянии души… будет не так просто.        — Ванцзи понимает. Благодарю за наставления, дядя.       Ванцзи продолжает звучать и ночью, и днём.       Цзян Чэн прибывает на переговоры вместе с наследником Ланьлинь Цзинь. Стать отцом, когда ты сам ребёнок — тяжело. Он эгоистично надеется, что в Облачных глубинах он, наконец, услышит тишину. Выпускать А-Лина из поля зрения трудно, он однажды так же исчезнет — не найдёшь. Убежит вслед за семьёй туда, куда бежать строго запрещено, и Ваньинь не успеет поймать его руку, не успеет принять удар на себя.       Но он видит нейтральную улыбку Сичэня, видит прямой, как палка, силуэт его брата — и иррациональное облегчение накрывает его волной. В Облачных глубинах всё по прежнему: запутанные дорожки между домами, утренние туманы и свежий влажный воздух, оседающий росой на ханьфу. Воспоминания оглушающи, как волны при охоте на гулей. Слава богу, больше не надо носить эти белые тряпки. Цзинь Лина передают воспитателям и мальчик уходит, оглядываясь на дядю, пока тот не кивает и не хмурит брови.       В комнатах для детей чисто, все кровати застелены и пахнет свежестью. Он здесь один и обнимает игрушечную собаку. Воспитатели провожают его за детский столик для каллиграфии у окна и говорят ему подождать. Окна открыты для проветривания, и у мальчика бегут мурашки по коже. Дядя оставил его одного. Может, он устал от того, что Цзинь Лин вечно озорничает, но у дяди в кабинете так мало игрушек! И он не даёт ему порисовать за столом для взрослых. Вот он снова убежит от взрослых и тогда дядя точно пожалеет! Пожалеет, что оставил тут его одного и будет долго плакать! Но Цзинь Лин уже тогда заживёт как взрослый! И у него тоже будет большой стол для каллиграфии! И кольцо с фиолетовыми искрами! И столько собак, сколько он хочет! И вообще… Сзади зашелестела ткань и Цзинь Лин обернулся.       На входе в комнату стоял мальчик в белой ученической форме Гусу. Он мягко улыбнулся и сложил руки в поклоне:        — Лань Сычжуй, воспитанник Гусу Лань, приветствует Вас.        — Цзинь Лин из Ланьлинь Цзинь приветствует Вас в ответ, — церемонно отозвался мальчик.        — Меня прислали воспитатели для вашего сопровождения, но я совершенно не знаю, что нравится юному наследнику Цзиней, — растерянно сказал Сычжуй. Он не совсем понимал словосочетание «юный наследник», но старшие называли Цзинь Лина именно так. Сычжуй улыбнулся. Дядя учил его быть приветливым ко всем.        — Юному наследнику Цзиней нравится рисовать. Я однажды решил помочь дяде и раскрасил чёрных мух на его рисунках. — скороговоркой сказал Цзинь Лин, не избалованный вниманием сверстников из-за характера, всё больше отражающего дядин нрав. — Он был так зол, что чуть не переломал мне ноги, но другой дядя забрал меня, так что всё обошлось.        — Если вы хотите, то мы можем пройти в сад — слива как раз собирается расцвести. Мы могли бы заняться живописью, — предложил Сычжуй.       Из ученических покоев они шли по каменным дорожкам в лабиринте зданий Гусу — и Цзинь Лин с удивлением смотрел на непривычные ему пейзажи. Здесь всё казалось ему чужим. «Не плачь,» — сказал ему дядя Цзян, когда они летели на мече. — «Тут высоко, но совершенно не опасно. Доверься мне». Воздух свистел в ушах мальчика и кусал пухлые щёки, оседал влагой на золотых одеждах. Жулань крепче прижался к дяде и спрятался у него в груди. Цзян Чэн ласково похлопал его по спине. «Скоро будет Цайи. Держись крепче».       С Сычжуем они медленно шли сначала мимо открытых залов для занятий, где прямые спины учеников напоминали снежные сугробы, зачарованно двигающиеся под плавный монотонный голос учителя; мимо ручья под горбатым мостом из тёмного дерева, утопающего в синих гортензиях и сизых, с белой каймой, каплевидных листьях хост. Журчание воды по речной гальке успокаивало разум и приводило разбегающиеся мысли в порядок. Цзинь Лин тихо вздохнул.       По мере продвижения по дорожкам мимо Сычжуя проходили другие ученики, они приветливо улыбались своему знакомому, спрашивали о занятиях или о текущих делах. Они отдавали вежливые поклоны Цзинь Лину и желали ему приятного пребывания в Облачных глубинах — и Цзинь Лин думал о том, появятся ли у него друзья в Башне кои, как он будет вести себя, если Сычжуй приедет в Юньмэн, и о том, отправиться ли он сюда как ученик. Как его дядя в прошлом. Интересно, Облачные глубины всегда были такими?        — Молодой господин Цзинь, вы что-то сказали?        — Нет, — прокашлялся он, — мне просто стало интересно, всегда ли тут было так? Все эти сады и эти постройки…        — А, — растерялся Сычжуй, — я знаю, что некоторые здания сгорели во время нападения Вэней, и их восстанавливали потом. Думаю, что и сады тоже пострадали, но я знаю об этом совсем немного. Я могу только рассказать о том, что нам говорили на занятиях. Если вы хотите, мы можем зайти на обратном пути в библиотеку.        — Да, — с удивлением для себя сказал Цзинь Лин, — я совсем не против.       Так, они пробирались по территории Облачных глубин — от внутренних территорий до внешнего барьера и дальше по горной тропинке вниз, пока она не вывела их на большую поляну, где высокая, раскидистая слива, утопающая в зелени, приветствовала путников. Солнечные лучи прорывались сквозь крону и падали на лица пришедших, отгоняя холодную свежесть воздуха Облачных глубин. Казалось, даже промокшие от горных туманов одежды высыхают прямо на теле. Изумлённые мальчики застыли.       «Здесь очень красиво!» — невольно вырвалось у Цзинь Лина. Вместе они подошли к небольшой деревянной скамейке у самого ствола. Листья негромко шелестели, переливаясь серебряным на обратной стороне — будто ланьские одежды. Несколько неосторожных листьев пролетели мимо мальчиков, уносясь с горным ветром к дальним вершинам. Сычжуй проводил их вдумчивым недетским взглядом. Они были словно бабочки, так редко долетающие до высоты облаков.        — Молодой господин Цзинь, предлагаю расположиться нам здесь. — пришёл в себя Сычжуй.        — А? Да, давай...те. Лань Сычжуй, — решительно кивнул Цзинь Лин, — не хотите перейти на «ты»?       Сычжуй засмущался. Его ровесники из других кланов никогда не предлагали ему переходить на неофициальное общение.        — Давай, молодой господин Цзинь. Цзинь Лин?        — Так будет лучше, Лань Сычжуй! — впервые с момента прибытия в Облачные глубины улыбнулся Цзинь Лин. Здесь, на природе, в компании нового друга и за пределами чужих строгих зданий дышалось гораздо легче. — Ты предлагал рисовать цветы? Наверно, они должны быть наверху, раз снизу их не видно.        — Думаю, так и есть. Первые цветы распускаются у солнца. — опрометчиво ответил Сычжуй, не ведающий об импульсивности юного наследника Цзиней.       Ветка дерева скользнула под ленту вслед за неосторожным движением мальчика и, поддев её снизу, развязала несложный узел. Ветер подхватил её и вырвал из причёски. Купаясь в воздухе, лента медленно планировала вниз, и захваченный этим зрелищем, Сычжуй следил за ней. Её конец то плавно извивался, то трепетал и щёлкал в полёте, пока она, наконец, не опустилась прямо на глаза. Он тихо ойкнул и убрал ленту с лица.        — Чёрт! — раздалось сверху. — Она ведь не порвалась? Иначе дядя мне ноги переломает!       Сычжуй испуганно замер:        — Нет, с лентой всё в порядке. — За простую ленту ломать ноги? Нравы в Ланьлинь Цзинь, видимо, были куда строже, чем в Гусу, решил Сычжуй. Если за самые мелкие проступки следовало такое наказание, то что будет за крупные? — Мне тоже Ханьгуань-цзюнь говорит, чтобы я бережно относился к вещам. Эта лента очень важная?        — Понятия не имею, — отозвалось дерево. — Но я рад, что она не порвана. Дядя обычно крепче вплетает мне её в волосы, но сегодня слуги делали мне причёску, так что ничего удивительного. В любом случае, я не вижу наверху никаких белых цветов. должно быть их сорвали до нас. А ты говорил, что в Гусу по деревьям не лазают!       К концу совета кланов Цзян Чэн чувствовал, что каждая лишняя минута на территории Облачных глубин, вытягивала из него силы похуже тёмной энергии. Он покидал горы под вечер, вопреки строгим правилам принимающей стороны — воспоминания всё ещё часто подстерегали его в запутанных лабиринтах ланевских построек. Он ждал появления Цзинь Лина, чтобы поскорее забрать его в Юньмэн, но проводник от чего-то задерживался.       Скулы Цзян Чэна уже скрипели от количества приветственных слов для других заклинателей и заверений в добром здравии и процветании его самого и его клана, и всех его праотцов, и всех его старейшин, и юного Цзиня, и его новых начинаний, и всего остального, и что их касалось, и что не имело никакого отношения. С каждым часом на собрании чай становился всё отвратительнее, еда — преснее, а шум в голове — всё громче.       Учитель Лань, казалось, не старел, совершенно также сидя и смотря на своих бывших учеников, словно до сих пор оценивал, насколько аккуратно переписан раздел «О благонравии» или «О верном следовании традициям». Даже его редкая бородка, казалось, не изменилась за годы. «Выстрел в солнце» даже не подпалил её раздражающий конец, покачивающийся после любого неторопливого кивка в ответ на правильную мысль. Даже кивал он с той же частотой и с той же размерностью, что и годы назад. Ещё одно слово, ещё одна мысль — и собрание закончилось бы раньше, чем следовало. Цзыдянь колется, выпуская искры, Цзян Чэн сжимает кулаки. Невыносимо. Ещё и Цзинь Лин куда-то запропастился. Чёрт бы побрал этих Ланей. И собрания. И великие кланы. Как же он устал.       В Пристани лотоса стоят туманные вечера. И Цзинь Лину нравится слушать, как речные волны тихо ударяют по деревянному пирсу где-то внизу. Он ложится щекой на холодные деревяшки и слушает шелестящую воду, пока его глаза не начинают слипаться, убаюканные стихийными переговорами.       Гремящие шаги дяди нарушают покой только с закатом солнца. Он бережно поднимает маленькое тельце с мостков и относит в детскую, напевая колыбельную. Сны ребёнка спокойные, наполненные событиями прошедшего дня. Цзинь Лин просыпается на повороте перед спальней, сонно хлопая глазами. Лицо дяди расслаблено, сегодня было спокойно.       В детской — полумрак. А-Лин сквозь ресницы видит, как дядя сидит у изголовья кровати, покачивая ногой, и о чём-то думает. Его силуэт потихоньку расплывается, и серые тени подбираются всё ближе. Тяжёлая тёплая рука гладит его по голове. И мальчик, успокоенный присутствием дяди, засыпает.       А-Лин знает, что несколько мгновений спустя, дядя прислонится к стене, закроет глаза, устало вздохнёт, уверенный, что подремлет здесь пару минут — в своей старой комнате — и пойдёт спать в свои новые покои. Но в час быка его рука расслабится, голова упадёт на изголовье, Цзян Чэн растерянно проморгается и прислушается — не разбудил ли ребёнка, и уйдёт, растирая затёкшую шею, к себе. Первые разы Цзинь Лин просыпался, но эта последовательность действий повторялась каждую ночь, и Цзинь Лин привык к постоянному присутствию фиолетовой молнии рядом.       В первый раз, когда он увидел Цзян Ваньиня, то испугался до дрожи в ногах. Саньду шэншоу стоял с абсолютно прямой спиной, застывшей в напряжении, как струна, со сложенными руками и грозно смотрел на Цзинь Лина сверху-вниз. Его кольцо тихо потрескивало и мерцало фиолетовым, что и так добавляло ужаса мастеру «Трёх ядов». Мальчик, окружённый мягкими располагающими улыбками свиты, рос в атмофере доброжелательной нейтральности, и появление дяди стало для него громом среди ясного неба.       Вот оно. Цзинь Лина сейчас увезут, отберут все его игрушки. Он слишком плохо себя вёл в последние дни — и возмездие пришло! Кажется, Цзинь Лин больше не вернётся домой. И он зарыдал так, как никогда больше не плакал.       Цзинь Гуанъяо смущённо улыбнулся:        — При всём уважении, господин Цзян, вы уверены в том, что хотите пригласить Цзинь Лина в Пристань лотоса?        — Спросите меня ещё раз, господин Цзинь, и поверьте мне — вы не захотите услышать ответ. Я забираю Цзинь Лина в Юньмэн Цзян.       Правый уголок губ Гуанъяо дрогнул на одно мгновение, а потом возвратился на место, не рискнув нарушать выверенность доброжелательного лица.       Цзинь Лин продолжал плакать до хрипоты, пока Цзян Ваньинь спускался по золотой лестнице, пока встречал учеников из комнат ожидания, пока шёл вместе с ними по запутанным дорожкам пионового сада, пока они искали открытое место, чтобы всем вместе вылететь в Юньмэн. Руки Саньду шэншоу крепко держали его брыкающиеся ноги, и он лишь хмурился и морщил лоб, когда Цзинь Лин особенно сильно начинал орать так, что кольцо даже ущипнуло его пару раз. Ученики переглядывались между собой, не осмеливаясь ничего сказать.        — Держись крепче, Цзинь Лин. Я не желаю соскребать тебя с земли, если ты разобьёшься, — тихо сказал Цзян Чэн. И Цзинь Лин затих. И до Юньмэна держался так крепко, будто это последняя пара рук, оставшаяся во всём мире.       Пригревшись в стальных объятиях главы Пристани лотоса и устав от плача, Цзинь Лин спал до самого вечера в своей новой комнате. Сквозь сон он слышал тяжёлые шаги Цзян Ваньиня, торопливые лёгкие шаги слуг, шелест одежды и плеск воды. Совсем не то, что он привык слышать у себя дома. Он свернулся клубочком под одеялом, и кто-то присел на кровать рядом с ним.        — Спокойной ночи, а-Лин, добро пожаловать в Пристань лотоса, — и маленького Жуланя впервые поцеловали в лоб.       Саньду Шэншоу защищал Цзинь Лина суровее любой сторожевой собаки — его грубые с мозолями от меча и пера руки учились пеленать и кормить ребёнка, учились гладить его, обнимать и баловать, выбирать подарки на рынке и относить на осмотр лекарям. Они не выпускали маленькое тело ни на секунду, учились правильно надевать перевязь и усыплять, качая в колыбели.       Цзинь Лин был частью маленького царства Цзян Ваньиня, напоминанием, что его семья — не только маленькие деревянные таблички, гулко стучащие от дуновения ветра. Они были. Они есть. Они никуда не уходили — и они ушли навсегда. А Цзинь Лин здесь. Тёплый в его объятиях, его золотой отблеск в долине лотосов. И так они и росли вместе — он как глава одного из сильнейших кланов, другой — прибавляя себе год за годом, в стремлении нагнать дядю.       Дети смотрят на мир, и тот преломляется в их маленьких душах зеркальными фрактальными гранями. Жёлтое, переливающееся на солнце золотой вышивкой ханьфу привлекало и отталкивало юных учеников Пристани Лотоса. Они чувствовали в душе различия между их обществом в пыльной пурпурной форме и этим блестящим лоском нового лица, но гость влёк их таинственностью и новыми впечатлениями, коих в строгости первых этапов самосовершенствования всегда недоставало.       Их первые попытки общения всегда были неуклюжими и часто заканчивались приходом главы Юньмэна, который будто чувствовал, что с Жуланем что-то может произойти, и появлялся с настолько тяжёлой грозовой аурой, что ученики со столь юного возраста познавали, что значит «первобытный ужас».       Ученики Юньмэна уважали Цзинь Лина за отсутствие страха перед Саньду шэншоу, за его умение выгородить их из особенно неприятных историй перед воспитателями и главой лично, но фиолетовые искры за золотой мантией Цзинь Лина, его требовательность к остальным и необходимость постоянно быть настороже отталкивали новые знакомства.       Цзинь Лин взмахивал руками и складывал их на груди, как дядя, ходил, топая как дядя, морщил брови, когда был зол, как дядя, был так же заносчив и высокомерен, и никогда не забывал, кто стоит за его спиной.       Лань Сичэнь, провожающий вместе с Лань Цижэнем, делегацию из Юньмэна, уже начинает беспокоиться за Цзинь Лина. Только-только вставшим на спокойное бесконфликтное существование Облачным глубинам совершенно не нужно скандалов, особенно с горячим и скорым на решения Саньду шэншоу.       Цзэу-цзюнь продолжает приветливо улыбаться, сложив руки и не подавая виду, что что-то потенциально может идти не так — и этим начинает немножко волновать Лань Цижэня. Уважаемый наставник косится взглядом на племянника, но Сичэнь в совершенстве познал искусство игнорирования дяди наиболее вежливо, поэтому он продолжает стоять с ровной спиной, будто бедствие под названием «взбешённый Цзян Чэн» не готово вот-вот обрушится на их голову и смести её Цзыдянем за один взмах. Тот смотрит куда угодно, только не на них, и с силой вращает кольцо, пурпурно блестящее в надвигающихся сумерках.       К счастью и к облегчению всех троих Сычжуй с сонным Цзинь Линем появляются на верху лестницы, спускающейся к барьеру. Они медленно ступенька за ступенькой продвигаются всё ниже. «Сычжуй спокоен, он видимо просто не рассчитал время,» — решил про себя Сичэнь. Всё-таки отправить его компаньоном для юного Цзиня было правильным решением. Тихий и, кажется, неспособный на обиды ребёнок, в коллективе которого даже буйный Цзинъи пытается вести себя хоть как-то пристойно, ожидаемо смог «погасить» яркие вспышки нрава юного Цзиня. Он часто обсуждал эту проблему в преддверии нового совета кланов с Гуанъяо, потому что тот не понаслышке знал, каким представляется будущий наследник на людях, и мог помочь а-Хуаню подробнее узнать о ситуации со своей точки зрения. «Позже,» — решил Сичэнь, — «надо будет обязательно пригласить его на чаепитие».       Завидев Цзян Чэна, сонливость мигом слетает с а-Лина, и тот бежит, пока не врезается в дядины ноги. Сычжуй медленно останавливается возле Цзэу-цзюня и вежливо кланяется всем присутствующим.        — Дядя! — с большими восхищёнными глазами говорит Цзинь Лин, — Там в библиотеке такие картины!       Цзян Чэн спокоен словно затянутое тёмно-синими тучами низкое осеннее небо.       С отбытием из Облачных глубин самых беспокойных гостей дышится как-то проще.        — Ничего страшного, Сычжуй, — и Сичэнь впервые позволяет себе перевести дыхание с начала проводов Саньду шэншоу, — ты хорошо справился. Надеюсь, тебе понравилось время в компании юного мастера Цзинь Лина?       И тот с тихими улыбками рассказывает о прошедшем дне.       А потом Сычжуй отбыл в деревню Мо, а Лань Ванцзи устроился на балконе и достал гуцинь. Может быть, хотя бы здесь он ему ответит. Веер в руках с лёгким шелестом сложился и раскрылся.       Вэй Ин обернулся       Вэй Ин улыбнулся       Вэй Ин засмеялся       Привет, Лань Чжань, давно не виделись.