Другая первая встреча

Намерение отвлечь внимание гвардейцев на себя, чтобы дать милой Констанции уйти от преследователей, полностью себя оправдало – солдаты кардинала и впрямь оставили несчастную женщину в покое и разъяренной толпой кинулись вслед нахальному гасконцу, который смел оскорбить их и помешать выполнить задание, полученное из Пале-Рояль. Все было бы прекрасно и шло согласно его спонтанному плану, если бы не одно но: «Как же меня угораздило выронить шпагу!» – сокрушался д’Артаньян, не прерывая, тем не менее, своего быстрого бега – отсутствие шпаги на поясе он заметил только сейчас, и поворачивать назад было не просто поздно, но и бессмысленно – он не имел представления, в какой момент та отцепилась. А гвардейцы не оставляли его и не путались в улочках, на лабиринты которых гасконец так рассчитывал – дело было пропащее. Такими темпами он не доживет даже до свидания с де Тревилем, не то что до получения мушкетерского звания… Забежав в очередной переулок, уже задыхаясь от беспрерывного бега, д’Артаньян вдруг заметил впереди себя удаляющуюся миниатюрную фигурку с покатыми плечами, прикрытыми элегантным плащом и пушистыми перьями на шляпе, достойными самой первой модницы Парижа. Этих двух деталей, попавших во внимание запыхавшегося молодого гасконца, оказалось достаточно, чтобы подумать «Спасительница!» и, не мешкая, догнать незнакомку, схватить ее за плечи, развернуть к себе и, прижавшись открытым поцелуем к удивленно приоткрытым губам, рискуя столкнуть шляпу с ее головы, прислонить ее спиной к стене, закрыв от преследователей своим телом. В тот же момент д’Артаньян услышал, как в переулок вбежали и гвардейцы. Спиной он чувствовал их присутствие и покрывался мурашками под их, то ли любопытствующими, то ли подозрительными взглядами. Только тогда его коснулось осознание, что в секунду до поцелуя он увидел распахнутые голубые глаза и… светлые усики над розовыми губами. Да и одежда под плащом была явно не платьем… «Дьявол разбери» - обреченно подумал, обмерев внутренне, д’Артаньян, но рук не отнял и от незнакомца не отпрянул – положение его стало еще более серьезным, хотя казалось, это было невозможно. Одно дело если его уловка не сработает, и придется снова убегать от ватаги гвардейцев, а другое – если вышеупомянутые гвардейцы еще и будут знать, что он только что целовался с мужчиной. Какой бы счастливой ни была его удача, навряд ли ему удастся убить всех гвардейцев – тем более без шпаги, а потому слухи, которые непременно те распространят, будут отравлять его пребывание в столице с самого первого дня. Он прослывет мужеложцем, и милая Констанция не посмотрит более в его сторону, а другие дамы и вовсе будут смеяться и отворачиваться в его присутствии… От всех этих мучительных мыслей молодой гасконец похолодел и, мысленно моля незнакомца не вырываться из его объятий, переместил руки на его талию и успокаивающе прижал к себе – удивительно, но тот нисколько не попытался воспротивиться, даже выгибая спину, послушный его рукам. Однако, после этого он отстранился, прерывая поцелуй, и, коснувшись неожиданно очень нежной щекой щеки своего пленителя, прошептал настойчиво и торопливо: - Если вы хотите, чтобы нам поверили, не стойте как истукан – это прямо неловко. Целуйте меня. От этого шепота д’Артаньян снова почувствовал, как мурашки побежали по его телу – но теперь не от страха, а от волнения. Щеки его разгорелись настойчивым теплом. В воздухе он почувствовал свежий запах роз… Гвардейцы не уходили, все так же глядя ему в спину, но явно сомневаясь в своих подозрениях,(удивительно, как порою бывали гвардейцы вежливы и тактичны, стесняясь прервать милования влюбленных, даже если подозревали, что здесь крылась какая-то уловка – Прим. автора). И тогда, не видя иного выхода, кроме как воспользоваться советом своего неожиданного союзника, обнимая его трепетными руками и закрыв глаза, стараясь представить прекрасную Констанцию, д’Артаньян принялся медленно и чувственно целовать незнакомца, зажатого в его объятиях. Помедлив и посмотрев на эту сцену, гвардейцы, наконец, стали уходить, а д’Артаньян про себя умолял их уходить поскорее – представить Констанцию у него никак не получалось – тотчас же вспоминались широко раскрытые лазурно-голубые глаза и удивленное выражение на поразительно миловидном – и все же мужском – лице. В то время как он машинально продолжал целовать своего пленника, д’Артаньяну подумалось, что губы незнакомца давно приучены к поцелуям, и потому не возражают против подобного обращения. Потом он обратил внимание на то, какие они восхитительно мягкие, нежные и очень отзывчивые, и на то, что их, на самом деле, чрезвычайно приятно целовать, и д’Артаньяну грех жаловаться. Но, прежде чем он, увлекшись своими рассуждениями, попытался углубить поцелуй, чтобы получше изучить собственные ощущения, едва шаги гвардейцев затихли в отдалении, молодой человек отвернул лицо так поспешно, что следующий поцелуй гасконца угодил в раскрасневшуюся мочку левого уха, и после оттолкнул д’Артаньяна от себя сердитой и уверенной рукой. - Вы нахал, сударь! – воскликнул его бывший пленник, мгновенно сбрасывая покорность. (Д’Артаньян отстраненно заметил, что губы незнакомца раскраснелись от поцелуев, а на щеках розовеет милый румянец), - И вы поплатитесь за свое хамство, обещаю вам это! - Я прошу у вас прощения, - искренне устыдился своего поведения гасконец и, робко глядя на весьма красивого молодого мужчину лет двадцати двух-двадцати трех, с неуверенной улыбкой произнес, немного смущаясь: - Но ведь вы не возражали до этого… Тот вспыхнул будто спичка. - А вам не приходило в голову, юноша, - от возмущения чуть более высоким голосом произнес незнакомец, - что, если бы гвардейцы разоблачили вашу хитрость, (ведь вы убегали и прятались от них, верно?), вы скомпрометировали бы и меня, и поставили бы мою честь и репутацию под удар? – и он недвусмысленно дотронулся до эфеса прицепленной к поясу шпаги. Но, заметив, что у молодого человека, которого он пообещал проучить, отсутствует хоть какое-нибудь оружие, отпустил рукоять и опустил свою изящную руку. - Честное слово, я не хотел этого, - жалко пролепетал д’Артаньян, понимая, что тот и впрямь только терпел и вовсе не был так охоч до его гасконских поцелуев, как ему представлялось. - И все же я вызываю вас на дуэль. Когда вам будет удобно? Судя по непритворному спокойствию в его мелодичном голосе, он взял себя в руки – неясно, что было тому причиной – виноватое ли выражение лица молодого гасконца, отсутствие у него шпаги, или преимущественно миролюбивый нрав незнакомца – в любом случае, вместо прежнего возмущенного неудовольствия он уже выражал всей своей фигурой холодность и самоуверенность. - Только не говорите «через неделю» или «через двадцать лет», это будет подло с вашей стороны, - подходя ближе предупредил он с заметной надменностью. Тем не менее, смущенный румянец все так же очаровательно розовел на его щеках, делая его миловидное лицо еще привлекательнее, а в совокупности с той неприступностью, что он старательно изображал, незнакомец казался ангельски прекрасен. Золотые волосы, что прикрывали широкие поля его роскошной шляпы, лишь усиливали эффект. - О, не переживайте, - поспешил заверить его д’Артаньян, и, под влиянием странного волнения перестав следить за руками, фамильярно коснулся руки своего будущего противника выше локтя, - у меня как раз будет время в два часа. - Где? – высвобождая руку спросил тот. Сердце гасконца глухо ухнуло, когда в голубых глазах, ему показалось, проскользнула улыбка. - Возле монастыря кармелиток, если вам будет угодно, - машинально улыбнулся он в ответ и отчего-то покраснел. Молодой человек кивнул, отряхнул свой плащ и поправил на голове шляпу. Коснулся полей двумя пальцами. - Не забудьте свою шпагу, - прежде чем покинуть д’Артаньяна, посоветовал он с усмешкой, залегшей в уголке губ. В его обращении не ощущалось неприязни – дуэль требовало приличие. Д’Артаньян готов был поклясться, что, когда незнакомец проходил возле него, чтобы продолжить свой, прерванный таким необыкновенным и неожиданным образом путь из переулка на улицу, взгляд, который обратили к нему чудесные голубые глаза, был исполнен улыбки и кокетства, хоть лицо его оставалось надменно, а высокомерно приподнятые светлые брови стремились друг к другу в снисходительной ужимке. Молодой гасконец был так взволнован, будто на два часа у него было назначено с этим красивым молодым человеком не дуэль, а свидание. Он заворожено смотрел ему вслед, чувствуя, что щеки его по-прежнему горят, и как-то по-глупому улыбался.