Сволочь

В кабинете у директора я целую всем назло тебя.

Конфликт колец закончен, окружающие смотрят — так называемый отец, Вария, Дино, Реборн и «хранители», которые давно уже на стороне Тсунаеши. Натсу ухмыляется, подкидывая в воздухе кольцо Вонголы. — Значит, эта безделушка держит на себе весь мир? — делает вид, будто роняет, но ловко подхватывает, наблюдая за раздраженным шоком главы ЦЕДЕФ. Вот ирония, думал, что воспитал послушную марионетку, да только до последнего не заметил, что ниточки-то оборвались. Вот незадача. Только Натсу совершенно не жаль. Он, ехидно ухмыляясь, стреляет глазами в брата, в так называемое истинное небо, кокетливо подзывая к себе пальчиком. — Подойди, Тсунаеши, не бойся, братец, — и когда тот, неуверенно из-за непонимания его действий, все же подходит, подзывает еще ближе, — мне надо тебе кое-что сказать, подойди еще ближе. Прошепчу на ушко, — хихикает пакостливо. И вот он, главный герой когда-то любимого аниме, стоит на расстоянии вытянутой руки, смотрит в ожидании, а в глазах опасение. Да, у прошлого Натсу репутация была так себе: издевался над братом, был хулиганом, в открытую «хамил», говоря правду и то, что думает. Бедный, наивный Тсунаеши, которого «обделили» вниманием отца. — Знаешь, я так подумал, — задумчиво тянет, и замолкает, наслаждается тем, как любимый персонаж чуть хмурится, его карамелевые глаза начали наполняться раздражением, — я отдам тебе кольцо. Оно мне не нужно. Ни оно, ни титул. Ничего. — Но…? Что ты за это хочешь? — голос, точь в точь, как в аниме, ах, давняя мечта неожиданно может исполниться, даже если в следующей жизни. — В течении минуты ты не будешь сопротивляться, что бы я не делал, — ухмыляется вновь. Секунды уходят у Тсунаеши на раздумья. Он думал, Натсу будет бить его? Судя по решительно-жертвенному лицу, да, еще как. — Хорошо. И он действительно позволяет взять свою тонкую ручку в его, исчерченную шрамами. Натсу любопытно разглядывает, не обращая внимание на чужое напряжение, гладит линию жизни, переплетается пальцами и притягивает Тсунаеши к себе, второй рукой обнимая за талию. Тсунаеши ойкает тихо от неожиданности. Шепчет: — Помни, не сопротивляйся. Натсу наклоняется, шкодливо улыбаясь, сверкая счастливыми, озорными глазами, отчего Тсунаеши испытывает разрыв шаблона. Разве был брат когда-то таким искренним, разве его взгляд когда-то был таким по-детски наивным, искрящимся? Нет, Натсу всегда глядел на мир глазами дикого, недоверчивого волчонка, что ненавидит и презирает всех, и его в том числе. Тсунаеши ничего не понимал. Не понимал он и того, что брат начал наклоняться к его лицу. Хочет соприкоснуться лбами? Зачем? Натсу резко сократил расстояние меж своих и чужих губ, соприкасаясь, исполняя мечту многих фанатов. В душе он дьявольски смеется, а снаружи лишь хмыкает и увеличивает напор, сжимает руки на чужой талии, гладит спину. Тонкая спина, позвонки выпирают — Натсу гладит вверх вниз, чувствуя дрожь брата. Но брата не для него — для него Тсунаеши герой когда-то любомого аниме, а он никак не Савада. Тсунаеши начинает мычать недовольно, вырывается, но похоже, вспомнив об обещании не сопротивляться, обмякает. Натсу облизывает чужие губы, проникает глубже, стреляя глазами в отца и других. Реборн, самый интересный персонаж, натягивает шляпу пониже на детское личико… Что ж, очень жаль, Натсу бы не отказался увидеть шок на его лице. Отец, Савада Иемицу, глава ЦЕДЕФ, покраснел, побурел от шока, злости и негодования. И только Базиль удерживал его от того, чтобы не броситься вперед, не разнять своих детей, творящих… Такое! Непотребство! Это не по-христиански! Босс независимого отряда убийц, даже отпизженный, грязный и в наливающихся синяках, расхохотался басисто и громко. — Уделали тебя, старик, — и снова засмеялся, как будто видит перед собой занимательное шоу. Как будто наяву горит Вонгола, путь которой лишь один, и тот ведет в бездну. — Натсу, Тсуна! Что вы творите! — Дино, без подчинённых, сверкал наивными глазками, полными непонимания. Если бы Натсу мог, он бы погладил его по голове, да как-то не комфильно. Внимание отвлекает Тсунаеши, что берет инициативу сам, на удивление. Натсу широко раскрывает глаза и чувствует руки в своих волосах, пальцы зарываются в них и вдруг натягивают резко, сильно. Звук мокрых разделяющихся губ оказался неслышимым за шипением Натсу. — Эй, — говорит негромко, спокойным тоном, пока его шею терзают, оставляя укусы и засосы, на некоторых Натсу неприятно, он шипит, — я вообще-то хотел всего лишь один поцелуй, знаешь, на память, как сувенирчик, а ты… — Заткнись, наконец, — отвечает Тсунаеши холодным голосом, Натсу поднимает глаза, встречаясь с другими, голодными янтарными. — Ого, такого я не ожидал. Думал, раз уж ты Истинное Небо, то будешь всепрощающим одуванчиком, — хмыкает, ни капельки не боясь. — Если б я таким был, то не стал бы хотеть трон Вонголы себе в единоличное пользование. Небеса эгоистичны, ревнивы и жуткие собственники. Мои хранители, играя роль твоих, все равно были моими. А теперь и ты будешь моим, Натсу, — губы искривляются в усмешке, свойственной оригинальному Натсу еще до его попадания, — братец. Так. Он не понял. С чего это Тсунаеши вдруг выбился из образа наивного мальчика, не подозревающего о мафии? — Не, ну нафиг, — решает молниеносно, раскрывает чужую ладонь, вкладывая в нее кольцо, — Я на такое не подписывался. Сейчас я всего лишь хотел исполнить одно давнее желание и подразнить (заодно) всех, вызвать шок. И потом жить спокойно, вдали от всего этого дурдома, так что аривидерчи, Тсунаеши. И подводит итог, громко, так, чтобы все услышали, заявляет: — Кольцо твое, трон Вонголы тоже твой, Тсунаеши, хранителей тоже передаю обратно в твои руки… Но перед этим, властью, данной мне как законному обладателю этого колечка и трона Вонголы, объявляю себя неприкасаемым. Буду жить где-то в неизвестности и спокойствии, а вас, дорогие мои, и мафию, о, особенно тебя, любимый папочка, что уничтожил и убил меня — шлю нахуй. Тсунаеши с янтарем вместо карамельных глаз, хоть и ничего не понимает, но кивает. И семенит следом, когда Натсу, не одаривая ни одного из присутствующих своим взглядом, уходит. Домой, к маме, хоть и не его. — Всем до свидания, расходимся, потом поговорим, — кричит Тсунаеши, маленькими и быстрыми шажочками догоняя брата. Молчат оба, идя рядом. — Я думаю, нам стоит поговорить, — говорит Тсунаеши, немного неуверенно, но настойчиво. — Есть о чем? Я все сказал, — Натсу, исполнив цель любого фаната, пришел в себя, и понял, что гемор ему больше не нужен. Взял за руку? Взял. Обнял? Обнял. Поцеловал? Поцеловал. Натсу был доволен, большего ему и не нужно было. — Что ты имел в виду, когда говорил об убийстве тебя отцом? — проницательный вопрос, интуиция Вонголы в действии — То и говорил. Ты не знал, Иемицу прекрасно заметает все следы: я не учился у него в Италии в школе, меня муштровали он лично и его помощники, обучали, били. Прививали терпимость к пыткам. А это возможно только подвергнувшись им. Ломали волю. Натсу усмехается едко. Оригинал действительно сломали, но не до конца — у того был железный стержень, вызывающий уважение. Вместо того, чтобы сдаться и опустить руки, выпилиться легко и просто, он стал ненавидеть свою слабость, и тех, кто сильнее, обидчиков. Может, и смотрел диким волчонком, может, и издевался из-за зависти над братом… Но ведь обозначив его своей целью, не давал другим придуркам издеваться над братом. Натсу понимает слова Тсунаеши — небеса эгоистичны. Все принадлежит им, они обволакивают весь мир. Или хотят. Оригинальный Натсу, что бы то ни было, как бы он не завидовал братской мирной жизни в любви матери, все равно любил брата, так и не пустив тому пулю в лоб. Натсу рассказывает все без утайки, раскрывая перед Тсунаеши всю жизнь до. — В любом случае, все это прошло давно, теперь произошедшее только в далеких воспоминаниях, даже как не со мной. Так что я, отдав тебе трон, исполнил твое желание и свое заодно, и теперь буду жить себе спокойненько на каком-нибудь испанском острове, да горя не знать. — Не пущу, — дует губы Тсунаеши, а те все еще припухшие и красные после поцелуев, — я тебя никуда не пущу. — Ну-ну, попробуй останови меня. Я неприкосновенен с этого времени, и остановить меня кроме как словами ты не можешь. А меня не переубедить. Да и с чего это ты вдруг, братец? Вроде еще недавно считал придурком, ненавидел меня, м? — Натсу усмехается, а после щурится довольно. — Впрочем, мне плевать на твои мотивы и попадание из крайности в крайность. Натсу разворачивается. Домой он уже не пойдет, лучше поспит в отеле. — А, и передай своему репетитору, что подслушивать нехорошо. Хотя, если он выйдет и даст потискать себя, я передумаю и великодушно прощу его, — хихикает по-детски, радуясь, как ребенок. Не вышел, а жаль. Хотя, пообниматься с Реборном перспектива заманчивее, чем даже поцелуй с главным героем Тсунаеши, тем более, таким «неправильным», истинным небом.