Кормили хлебушком
Соек, вроде бы,
С лучшей девушкой
В этом городе
У Кайгаку - тонны усталости, огромные мешки под глазами и скорое отчисление из университета за неуспеваемость. У Зеницу - карамельный латте, выпускные экзамены и веснушки на щеках. А еще у них раздолбанная дедова хонда, шипящий песней динамик и дождливо-снежная ночь на двоих. Зеницу болтает не затыкаясь, Кайгаку хмурится - скорее по привычке, чем из-за недовольства. Зеницу вообще теплая-теплая-теплая, вечно сияющая, растрепанная, как подсолнушек, сердиться на нее невозможно, хотя Кайгаку раньше удавалось. Но Кайгаку всегда конченной дурой была, чему тут удивляться. Кайгаку - девочка-скандал, но ни разу не воздух, скорее душные бирюзовые сумерки, Зеницу - девочка-пожар, солнечные брызги на щеках и плечах. Кайгаку с матами опускает заевшее окно, в салон попадает холодный мокрый воздух, Зеницу зябко ежится - не для нее зима, нет, холодно, несмотря на включенный на полную барахлящий обогреватель и куртку Кайгаку, накинутую поверх собственных четырех слоев одежды. Кайгаку не мерзнет совсем, она вообще слишком крутая для этого мира и для Зеницу в частности, но почему-то сейчас не напивается со своими друзьями в очередном баре, а сидит с такой жалкой и бесполезной плаксой, слушает жалобы на парней, которые внимания не обращают, на одноклассниц, которые в подсобке заперли и просидела Зеницу там до конца уроков, а у нее вообще-то клаустрофобия, и темноты она боится, да. Кайгаку не боится ни-че-го, дерется со всеми, кто ей слово не так скажет, друзей у нее вагон и маленькая тележка, все редкостные отморозки, а она среди них самая королева. Королева отстоя, сказала бы Кайгаку, если б услышала. Кайгаку щелкает зажигалкой, и на секунду, в свете слабого огонька Зеницу кажется совсем нереальной, глаза сияют, волосы жидким золотом текут по плечам, кажется - дотронься и обожжешься, сгоришь в чужом свете. В синих с прозеленью глазах Кайгаку отражается огонек тлеющей надежды, Зеницу не может отвести взгляд - Кайгаку болото, чем больше дергаешься, тем глубже увязаешь, спасения нет, да и не хочется, если честно. Зеницу другого хочется-хочется-хочется - хочется прикоснуться к встрепанным черным волосам, хочется поближе рассмотреть прожилки на васильковых радужках, и хочется потом зарисовать так точно, как сможет, хотя, конечно ей техники не хватит, и вообще никому. Но Кайгаку неизбежно врежет за такое, поэтому приходится закусив губу чертить домики в клетчатой тетрадке - в таком они будут жить, когда солнце на западе взойдет, когда Кайгаку перестанет издеваться за каждую ошибку, когда Зеницу перестанет рыдать из-за каждого небрежного слова. Кайгаку разглядывает грязный город, подводит итоги года, и понимает, что она окончательно продолбалась. Но то, что Кайгаку видит за окном внезапно очень похоже на одну из акварелек Зеницу, ту самую, которую она получила в подарок на Рождество три года назад, и, по собственным словам, выкинула в помойку (на самом деле сохранила в коробке под кроватью, вместе с десятками других таких же подарков, на словах выкинутых, на деле самых драгоценных сокровищ). Десять вечера, люди давно сидят дома, с семьей, и в этом городе остались только Кайгаку с Зеницу, да их отражения в мокром лобовом стекле. Зеницу, прикрывая рисунок ладошкой, быстро-быстро набрасывает острые скулы, раскосые глаза, тонкие, поджатые в вечной ядовитой улыбке губы, густые брови, жесткие короткие волосы. Кайгаку лихорадочно соображает, как бы ей поаккуратнее попросить этот рисунок и не напугать Зеницу, которая и так вечно шуганная, особенно когда дело Кайгаку касается. В итоге рисунок она решает просто спереть, вырвать листочек из тетрадки, когда Зеницу отвернется. Они почти все свободное время проводят вместе, Зеницу всюду за Кайгаку хвостиком таскается, поэтому сделать это будет несложно. Но Зеницу, которая хоть и плаксивая трусиха, решимости не занимать, поэтому она, краснея и отводя взгляд, вручает Кайгаку клетчатый листочек, и тут же съеживается в ожидании удара или едких комментариев. Кайгаку задумчиво треплет ее по мягким крашеным волосам, окончательно превращая когда-то аккуратный высокий хвост в воронье гнездо. Кайгаку на рисунке и Кайгаку в жизни - два абсолютно разных человека. Нарисованная улыбается тепло-тепло, красивая, светящаяся изнутри, реальная совсем не такая, она хмурая и тяжелая, как пасмурное небо, никогда не улыбается, а еще совсем не красавица. Кайгаку устало проводит рукой по лицу, отмечая странно изогнутые уголки губ. Хочу украсть твой гром, наблюдай за мной, как за темной тучей - бормочет она вслед за едва слышным сквозь шуршание и хрипы полуживого динамика голосом певицы. Мы будем всем, что нам когда-либо было, есть, будет нужно, не рассказывай мне, скажи что я чувствую - тихо продолжает Зеницу. Они переглядываются и смеются. Действительно, влюбились по угару, думает Кайгаку, когда песня заканчивается, и они, шатаясь, пьяные от запаха карамельного латте и крепкого табака, идут вверх по лестнице, совершенно забыв о существовании лифта. А Кайгаку забывает еще и о своем обещании не подпускать Зеницу даже близко к своей новой квартире. Впереди еще целая ночь, которую можно потратить на узнавание друг друга заново, на смех и разговоры. А им больше ничего и не нужно.