***
Ты ехал в Киев, подозревая, что этот город перевернёт твою жизнь на «до» и «после», но даже не догадываясь, что здесь встретишь настоящую любовь. Ты заходил в павильон Голоса, чтобы спрятаться от сырости за его стенами, но не ради того, чтоб столкнуться со своей будущей женой. Ты ждал своего первого ребёнка больше, чем номинации на Грэмми и выступления с Рианной. Ты даже не надеялся, что когда-то возьмёшь на руки еще одну вашу частичку, но Бог, очевидно, решил сделать тебе подарок. После знакомства с Тиной ты сполна получил любви и счастья. Каждый день просыпался и стоял с ней на коленях возле икон, читал Библию и молился. Она научила тебя не просить ничего кроме сил и смирения, обещала, что всё остальное у вас обязательно будет и так. Ты внимал каждому её слову и бесконечно верил в вашу вечность. Зря. У всего, что у вас было: у вашего нечеловеческого счастья, парных плюшевых свитеров с мишкой на груди и тёплых домашних вечеров — оказался свой срок. Ты мчался домой с большим медведем и огромным букетом роз, когда любимой дочери исполнялся год, страстно целовал жену в губы, а её мурчащий смех приятным шорохом отзывался на твоей коже. Вы сделали множество фотографий, и сняли длинное видеопоздравление, где Тина обещала, что вы сделаете всё, чтобы ваша девочка никогда не плакала, и пусть тогда дочка не понимала ни слова из того, что вы говорите, но она серьёзно смотрела на маму и улыбалась. Улыбалась точь-в-точь, как жена, и немного, как ты. Вы так и не смогли прийти к единому ответу, кого в вашем ангеле больше. Ты проводил в других странах много времени, знал, что Кароль никогда не даст в обиду Кэролин и много раз напомнит о том, что папа её любит. Ты любил находиться рядом с семьёй и знал, что у вас впереди долгие годы счастья. Надо просто выпустить наконец-то альбом и закончить тур. Ты ошибался. Ты водил вашу дочь на каток, пока Тина наблюдала за семейной идиллией, облокотившись на бортик. Подпирала замёрзшими ладошками подбородок, хваталась за телефон и бубнела под нос, что из-за этого дурацкого климата не может даже сделать ваше с дочерью первое фото на льду. Экран отказывался воспринимать холодные пальцы, которыми она из разу в раз вводила графический код. Точки упрямо не соединялись между собой. Тина просто убирала телефон в карман и выкрикивала слова поддержки, растирая между собой ладони. Кричала, что ваша дочь самая лучшая, что она в неё верит, и у малышки обязательно всё получится. Ты плакал, спрятав лицо на худых женских коленях, когда одним прекрасным вечером она засунула тебе в руки снимок УЗИ и сказала, что это — мальчик. Она так чувствовала, а ты ощущал её трепет, тепло её рук и не мог ничего сказать. Ты был самым счастливым, и ты никогда не забудешь эти моменты.***
Ты заметил, что с ней что-то не так, когда в первый раз взял на руки сына в родильном доме. Тина выглядела слишком утомленной и болезненно бледной. Улыбка на её лице — искусственной, и появлялась, когда ты смотрел на неё, а исчезала также быстро, когда ты отводил взгляд. Глаза светились в странном болезненном блеске, вырывающем из памяти ваши самые страшные моменты. Ничего общего с состоянием, когда несколько лет назад вы приходили сюда за дочкой. Тем не менее Тина из-за всех сил старалась не пугать тебя, не портить момент твоего знакомства с наследником. Она мечтала подарить тебе мужчину, который будет носить твою фамилию и продолжать твой род. И, кажется, сделала для этого слишком много. — Как назовёте? — слышится чей-то голос в толпе близких, пока Тина обнимает дочь, по которой очень соскучилась за неделю разлуки. Она что-то тихо щебечет на ухо матери, и ты не можешь сдержать улыбки. Твои любимые девочки просто созданы друг для друга, и ты понимаешь, почему Кароль хотела еще и дочь. Переглядываетесь с Тиной и, увидев в глазах окончательное согласие, проговариваете имя — его зовут Леон. — Почему именно Кэролин и Леон? На вопрос решается кто-то один, но вы знаете, что всем эти имена кажутся слишком… Слишком необычными и сложными. Сжимаешь Тину за руку, показывая ей, что справишься с ответом сам. — Что первый раз, что сейчас, нам с Тиной хотелось забрать всех детей из роддома. Но… Нам сказали, что они не наши, поэтому мы забрали именно Кэролин и Леона, — разводишь руками и улыбаешься. Тина смотрит на тебя и смеётся, благодаря за то, что ты так легко и по-доброму отстоял ваш выбор, имена которые кажутся вам магическими и невероятно подходящими волшебным детям. Но улыбка на её лице снова живёт всего пять минут, после Кароль снова погружается в задумчивую тревогу. Ты стараешься не акцентировать на этом внимание в толпе близких, забираешь у матери сына и укладываешь его себе на руки, целуешь в лоб, а потом свободной рукой подхватываешь дочь под руки и усаживаешь себе на плечи. Она смеётся, обхватывая тебя руками за шею, а Тина не улыбается, но с нежностью смотрит на вас. Ты приподнимаешь левый уголок губ и отворачиваешься к счастливым бабушкам и дедушкам, а еще слишком взрослому Вене, который тоже понимает, что что-то не так. — Смотрите, какой я супер-папа, — пытаешься разрядить обстановку, дочка смеётся, а Михай тянется за внуком. Забирает у тебя из рук маленький свёрток, и ты впервые за долгое время видишь умиротворение на лице отца. — На тебя похож, — поправляет очки и осторожно вырисовывает указательным пальцем на лице внука какие-то загадочные символы. — Наверное, всё-таки мои дети, — украдкой бросаешь взгляд на уставшую жену, которая привыкает глаза. — Дурак, — она шепчет достаточно громко, чтобы ваша активная дочка пропустила это новое слово. — Что такое «дурак»? — чувствуешь, как она, сидя на твоей шее, пытается заглянуть тебе в глаза. Придерживаешь её за ноги, чтоб не упала, и торопишься объяснить. — Это значит, что мама меня очень сильно любит, — снимаешь малышку с шеи и целуешь в нос. — А дедушка у бабушки тоже дурак? По палате разносится смех, и Людмила кивает. — Да, дорогая.***
Дома ей не становится легче. Первое время стараешься не зацикливаться на этом, не добавляя к её переживанием ещё свои опасения. Ей, наверное, просто необходимо восстановиться. Третьи роды, с небольшим перерывом от предыдущих — большая нагрузка. Наоборот, целуешь чаще и, не уставая, твердишь о том, какая она красивая. Искренне думаешь, что твоей всепоглощающей любви и нежности ей будет достаточно для того, чтобы прийти в себя. Несмотря на тревогу, это было трепетное время. Вы дышали в унисон, защищая друг друга от внешнего мира. Кэролин становилась взрослой, задавала забавные вопросы, иногда ставящие вас в тупик и души не чаяла в брате. В чудесном ребёнке, который практически не плакал. Когда Тина маялась от болей, а ты переживал за неё, именно Леон держал вашу семью на плаву своей широкой улыбкой с двумя сладкими ямочками на пухлых щечках. Ты переживал за неё, но вы были счастливы. Таял, когда Тина кормила грудью малыша, закрывая себя и ребёнка палантином. Её щеки краснели от стеснения, а ты до сих пор не мог понять, откуда оно у неё берётся. Обожал, когда Тина вставала пораньше и готовила завтрак: тебе яичницу с беконом и томатами, себе скромную кашу. Чувствовал особенное тепло, когда Тина плела дочке красивые ажурные косы, болтая с ней обо всем на свете: рассказывала малышке о всех существующих женских штучках, своим примером превращая вашу кроху в настоящую леди. Больше всего тебе беспокоило то, что Тина стала реже петь. И дело здесь было не в недостатке времени. Ты обещал, что построишь ваш быт так, что у неё всегда будет время на музыку. Проблема не в этом… Паша сократил штат в два раза, практически не рассматривал приходящие на почту приглашения: её просто ни что не цепляло. Постепенно она теряла интерес к тому, что зажигало её глаза даже в самые сложные моменты. Но Кароль пела твоим детям, и это было единственной причиной, по которой ты верил, что все ещё будет Хорошо***
Время, не предупреждая вас, устремлялось вперёд, дети росли с удивительной скоростью. Вы еле успевали запоминать их малышами. Кэролин уже пробовала читать по слогам, а сын делал первые шаги. Леону уже стукнул год, но ей не становилось легче. От слова совсем. Врачи, анализы и таблетки, назначения которых ты не знал, плотно вошли в вашу жизнь. Сначала она абсолютно не посвящала тебя в свои дела, утверждая, что гинекология — исключительно женский вопрос. Вторила, что ничего серьёзного не происходит, после родов иногда возникают некоторые осложнения. И это нормально. Она внушала это после каждого приёма, и ты верил. Ты реально думал, что это нормально, пока ночью её не забрала скорая. Испуганные глаза врачей и сразу реанимация. Но Тина даже в машине, разрезающей городскую тишину воем сирены, продолжала внушать тебе, что ничего серьёзного. Удивительно сильная, и насколько же удивительно глупая. Ты ещё тогда верил, что твоей любви хватит на вас двоих, держал её за руку и вещал о том, что вы справитесь, потому что вы должны быть вместе, потому что одному Богу известно, как сильно ты её любишь. Что ты без неё не справишься. Ты боялся показать детям свою слабость, но еще больше — то, как сильно ты боялся её боли. Леон, казалось, стал еще тише, чем обычно. Кэролин — более ответственной по отношению к брату. Они вдвоём ощущали отсутствие матери в доме, но дочь еще и недостаток Тининой любви, а ты читал ей сказки перед сном с хорошим финалом и внушал себе, что у вас он тоже обязательно будет. Ты говорил дочери, что мама очень скоро вернётся домой. Она верила тебе, маленькая и наивная. Обнимала за шею, а ты — целовал за двоих, со всей присущей тебе любовью и даже больше. Ты не мог её подвести.***
— Tata, tata, — молдавское влияние действовало на эту девочку невероятно сильно, да и что говорить, ты сам чувствовал в девочке родную жгучую кровь. Малышка с длинными тёмными волосами взбираться на твою кровать и с улыбкой смотрит на братика, кушающего творожок в твоих объятиях. — Да, Кэролин, — улыбаешься, устало моргая. Последние дни выдались сложными. Тина в больнице, но ты не можешь быть с ней, потому что помимо мужа, ты ещё и папа. — Когда мама приедет? Знал, что она спросит. Между твоими девочками слишком крепкая связь, для них и расставание в день тягость, а прошла уже неделя пребывания Тины в клинике. И ты не представляешь, как сделать ей легче. — Скоро, мій всесвіт, — называешь так, как мама и гладишь по волосам, надеясь, что дочке станет немного легче. — Я скучаю. — Я тоже очень скучаю, маленькая, и знаю, что ты чувствуешь. Тебе не хватает её объятий и нежных поцелуев на лбу… Но нужно чуть-чуть потерпеть, и всё обязательно будет хорошо. Говоришь с дрожью, потому что ты тоже чертовски соскучился. — И улыбки. Мне не хватает её смеха. — И улыбки, —прижимаешь дочь к себе, зарываясь носом в волосы. — Пап, заплети мне косы, — неожиданно простит дочка. Она уже устала ходить с хвостиками, которые делает няня. — Нет, Кэролин, я не могу… Мама приедет и заплетет их, — ты просто не смеешь влезать в их ритуал. Плетение кос — настолько сокровенный момент для Тины, что ты боишься притрагиваться к дочкиным волосам. Это её личная святыня, и хоть ты множество раз делал прически своей племяннице — ты знаешь, что у Тины всё равно получается лучше, потому что она — мама. — Обещай, — просит девочка. Вместо ответа целуешь и прижимаешь к себе маленькое тельце, пропитанное болью и страхом, пока сын играет на ковре машинками. Они — твоё самое большое счастье, и пока ты смотришь на двух ангелов, дарованных вам свыше, ты еще веришь в Бога.***
Ты медленно заходишь в дом и оседаешь под родным запахом новогоднего печенья и сандала. Хочешь по-детски улыбнуться, заприметив в гостиной ёлку, но физически не в силах это сделать. Твоё лицо будто окаменело под грузом вины, и всё это кажется каким-то дурацким сном, но нет. Это Рождество будет другим. Для тебя, для детей, для этого мира. Будут подарки, будут свечи и молитвы, не будет света и тепла. Не будет, как раньше. И ты пока не понимаешь, насколько тебе страшно. — Дети, — выдавливаешь из себя ты, инстинктивно разводя руки, в которые уже через несколько секунд врезаются две головы. Ваши сорванцы. Гогочут и в два голоса пытаются тебе что-то рассказать. Дочка на молдавско-украинском. Сын пока на своём. Прижимаешь детей к себе и в первый раз за день делаешь вздох, более менее достаточный, чтобы наполнить лёгкие кислородом. От детей пахнет корицей и мандаринами, от детей пахнет сказкой. Которую ты так сильно не хочешь разрушать. Пытаешься улыбнуться. Услышав шум, Людмила выходит из кухни и оглядывает твой помятый вид. Опускает руки, пытаясь не накручивать себя. Но немолодое сердце начинает слишком часто сжиматься. — Как ваш день? — твой голос звучит слишком вымучено. — Мы готовились к празднику! — Кэролин, дочь… садишься перед дочкой, сжимая её за руки. Она послушно смотрит на тебя исподлобья, чаруя природной совершенностью в чертах, — что же ты у меня такая растрепанная. Поправляешь на дочке юбочку. Смотришь в глаза, которые она взяла от матери, и чувствуешь вину перед ней. Перед страной, перед родителями, перед сыном, но больше всего перед этой девочкой. — Беги, принеси папе расчёску, я заплету тебе косы. Проговариваешь дочке и видишь, как Людмила прислоняется к стене и зажимает рот рукой, чтобы не закричать. Кэролин смотрит на тебя с подозрением, но просто поджимает губы и убегает в спальню, чтобы выполнить твою просьбу. Маленький Леон бежит за ней. — То есть… Дан… — Дана больше нет, — в первый раз перебиваешь мать, — остался человек, который будет жить до ста, чтобы сделать этих двоих самыми счастливыми. А Дана больше нет. Слёзы текут по твоим щекам, хотя в больнице, возле её кровати, пока ты сжимал остывающую ладонь в грубых руках, тебе казалось, что ты разучился плакать. Ты мог кричать, крушить всё на своём пути, ты ожидал от себя любой реакции, но был не в силах даже отойти от неё. Ты никогда себе этого не простишь. Не простишь того, что ты не заметил её тяжелой беременности, и её отчаянного желания подарить тебе сына. — Пап, а где мама? — рядом с тобой раздаётся голос, и Людмила испугано смотрит на внучку. Ваша девочка слишком мудрая, чтобы не заметить твоего состояния, а еще у них с Тиной слишком сильная связь, чтобы она не почувствовала. Набираешь полные лёгкие воздуха и присаживаешься на корточки. В этот раз ты не собираешься врать, но и как прямо сказать ребёнку — не представляешь. Как сказать ребёнку, что его мамы больше нет? Что она не отведёт Кэролин в школу, не сделает ей праздничную прическу, не пожелает спокойной ночи рідною українською? Как разрушить мир своего ребёнка таким известием? — Доченька, — берёшь её за плечи и крепко прижимаешь к себе. Пытаешься отдать всё тепло, чтобы она никогда не почувствовала боли, но знаешь, что у тебя не получится. — Ты же знаешь, что мама у нас — птичка, — придумываешь на ходу, а малышка кивает. — Соловейко. — Да, соловейко. Помнишь, мама читала тебе книжку про птичек и там говорилось, что при наступлении холодов им надо улетать в тёплые края, чтобы они не замёрзли? — Кэролин снова кивает. — Нашей мамочке надо улететь на Юг. Ей там будет хорошо, — поднимаешь взгляд на мать в поисках поддержки, а она опирается головой на стену и рыдает, смотря на вас. — А когда мамочка вернётся? — Никогда, малыш, — замечаешь слёзы в глазах дочери, и она жмётся к тебе ближе, всхлипывая. — А когда мамочка улетает? — Завтра, — этого времени хватит, чтобы прилетел Веня и собрались все самые близкие люди. Вы уже всё обсудили и приняли решение. — Я хочу провести маму, — она отстраняется и дует губы, а ты не можешь ей отказать. Мама смотрит на тебя с немым ужасом на лице, а ты просто опускаешь голову и поднимаешь дочь на руки. — Пойдём, я заплету тебе косы.***
Твоя малышка выбирает фигурное катание и всячески игнорирует музыку. К роялю, который стоит у вас в спальне никто не прикасался уже долгие годы, и ты жалеешь, что не смог привить дочери любовь к делу всей твоей и Тининой жизни, но сам тоже не в силах прикоснуться к её инструменту. Перед твоими глазами каждые утро и вечер проносятся ваши счастливые воспоминания, где она в свадебном платье, где с дочкой на руках, где вы впервые ставите Кэролин на коньки. Рядом с тобой каждый день её серьёзная копия с огромными планами на жизнь, и тебе так за неё страшно, особенно сейчас, когда она отъезжает на значительное расстояние от партнёра и делает сложный аксель. Ты не слышишь музыки, криков толпы, отсчитываешь секунды до её приземления и с болью в сердце подрываешься с места, когда малышка падает на колени. Ты замечаешь тонкую алую струйку на бледной коже и бежишь вниз по ступенькам к дочери. Видишь, как тренер помогает Кэролин сойти со льда и подхватываешь её на руки. Алина Михайловна направляет к медпункту, и ты поудобнее перехватываешь малышку, пока она хватается за твой свитер и плачет. Ты не можешь терпеть её боль. Ты никогда после похорон жены не видел, чтоб твой ребёнок плакал. Даже тогда, когда в школе её называли сиротой, потому что наличие папы ничего не значит, тогда, когда на её Дне Рождение не было никого кроме Вени и Леона, ведь ей сложно заводить друзей. Тогда, когда ты впервые не смог приехать к ней на соревнования из-за ужасного снегопада. Никогда. А сейчас она сжимается в маленький клубочек на твоих руках, и ты не знаешь как облегчить её боль. Твоя десятилетняя девочка всегда казалась невероятно взрослой. Ей пришлось повзрослеть слишком рано. Ты заносишь Кэролин в медпункт и усаживаешь на каталку. Врач мгновенно подлетает к ней. — Настолько сильно болит? — дочь поднимает на него мамины глаза, и ты узнаёшь этот взгляд. — Ты плачешь. — Я плачу, потому что мама больше никогда не поцелует коленки, — закусываешь до боли щеку и кладёшь руки на плечи девочки. Ты будешь сильным для неё. До конца.***
Вы с дочкой встречаетесь возле того катка, где вы с Тиной впервые учили её кататься. С тех пор как Кэролин исполнилось пятнадцать, она приходит сюда практически каждый день. Для неё это место святое. Для тебя — тоже. Ты становишься рядом с ней, но она совсем не обращает на тебя внимания. Смотрит куда-то в сторону, и ты оборачиваешься. На катке мужчина держит за руки маленькую девочку, которая очень медленно переставляет ногами, боясь упасть. Она цепляется за широкую руку отца и смеётся, когда поскальзывается, а папа ловит её на лету и поднимает в воздух. Они оборачиваются в сторону бортика, и ты замираешь. На той стороне белокурая девушка держит в руках телефон, снимая это всё на видео. Кэролин смахивает с лица слёзы, которые на холоде превращаются в лёд. Ты прижимаешь её к себе, наблюдая, как женщина кутает в плед свою семью и целует каждого в щеку. Дочку — три раза. Особенный ритуал. Сглатываешь горечь во рту и отворачиваешься в сторону, переводя взгляд на ёлку, которая мерцает огнями вдали от вас. — Ты чего? — хрипишь, потому что сорвал голос на репетиции с командой, а она нервно смеётся, но не отводит глаз от той семьи. — Потому что у меня так никогда не будет. И у Леона тоже.