***
— Алё, гараж. Слышишь меня, видишь нормально? Генри кивает, как только картинка появляется снова. Он терпеливо дожидается, пока Джимми отсоединит от него все кабели и провода, а затем с интересом ощупывает свою ногу где-то на уровне лодыжки. — Я там изолентой перемотал, так что лучше не ковыряйся сильно. Да шучу я, шучу. А ты че, реально поверил, что я такую хуйню могу сделать? Генри думает, что это и правда довольно забавно, только сам засмеяться не может. Хиппи Джимми выпускает изо рта густой дым и кашляет. — Прости за истерику. Ботан не умеет держать себя в руках, поэтому тебе пришлось здесь поваляться пару дней на зарядке. Я пофиксил всё, что было можно, но так и не настроил твой голосовой модуль. Есть ощущение, что он вообще не был предусмотрен, когда тебя собирали, но я что-нибудь придумаю. Пока давай закроем в тебе все дырки. В руках у Джимми какое-то устройство, похожее то ли на медицинский фонарик, то ли на толстую шариковую ручку с открученным стержнем. Выглядит… пиздец как нёнадежно. Как будто эту штуку впопыхах собирали на коленке. — Дай-ка руку. Да не эту, с этой все проще будет. Я никогда еще не пробовал наращивать искусственную кожную ткань поверх настоящей, так что, за последствия не ручаюсь. Сперва только повязку снимем. Протянув руку, Генри замечает, что его правая ладонь, в которой прежде зияла рваная рана, теперь аккуратно забинтована. Следом в глаза бросается какой-то скомканный плед на полу — теперь разглядывать предметы выходит куда лучше. Тошнотворная тускло-синяя тряпка в черную шашечку — у них тут в России совсем нет никакого понятия о том, что подобные вещи должны выглядеть как минимум комфортно? Эта штука, поди, еще и колется неимоверно. Обжигающая боль бьет по голове все мысли разом разлетаются, а из глаз сыпятся звёзды. Генри скалится и перестает дышать — к подобному никогда не будешь готов. Даже когда выдёргиваешь себе глаз, чтобы прикончить неприятеля кабелем. — Тихо, тихо. Ты же полуробот, а не полуссыкло какое-нибудь, да? Вот и сиди. Ну и запашок тут, конечно, хорошо, что ты не чувствуешь запахи — человечина пахнет отвратительно приторно. Гаденько так. Ну вот и всё. Смотри, теперь у тебя заплатки. Будет заживать некоторое время, но только не отрывай корочки, сами сойдут. Теперь давай закроем костяшки на левой. Почему-то в голову приходят воспоминания об Эстель. И пусть Джимми (по крайней мере, этот Джимми) совсем не может похвастаться деликатностью действий, происходящее призрачно напоминает о том, как его с заботой собирали буквально по кусочкам. Только эта забота оказалась фальшивой, а Джимми, как показала практика, в любой момент готов сорваться и прийти на помощь. В глазах и носу начинает пронзительно свербеть. Сочится что-то влажное, кровь? — Ебать мою жизнь, — Генри непонимающе поднимает взгляд: Джимми ошарашенно пялится, затягиваясь не по детски. — Ты чё, реветь умеешь, типа… без пизды умеешь? Джимми тычет пальцем ему в глаз, изучает прозрачную жидкость. Принюхивается, даже пробует её на вкус. — Ты сейчас что-то чувствуешь? — Генри мотает головой из стороны в сторону и разводит руками. Джимми заметно оживляется, подскакивает с насиженного места, и начинает сосредоточенно клацать по клавишам. — Так, падажжи ёбана, хорошо, что твой главный процессор я всё ещё не отключил, вон, торчит у тебя из затылка. Сиди, я все сейчас объясню. Хиппи Джимми скрывается за дверьми другой комнаты, словно актёр покидает сцену и на смену ему из неизведанного ещё пока закулисья снова появляется вязаный жилет. Только на пару мгновений он останавливается, морщится, едва покачивается от запаха травы вперемешку с ароматом палёной кожи, но тут же берёт себя в руки. — Не подумай ничего плохого. Он любит возиться с шестеренками, но более тонкие материи не переваривает — это всё из-за травки. Дело в том, что блокиратор памяти подавляет и эмоции, связанные с твоими воспоминаниями. Когда к тебе начнет приходить память, ты в теории можешь стать немного более эмоциональным. Давай проверим это вручную, хорошо? Джимми тычет что-то теперь уже на большом сенсорном экране, и в следующую же секунду на нем высвечивается надпись: «Загрузка эмоционального паттерна: печаль» — Теперь что-нибудь поменялось? Ты чувствуешь это, Генри? Генри начинает пригвождать к табурету. Тело становится несоразмерно тяжёлым, и больше всего эта неприятная тяжесть оседает в районе грудной клетки. Горло неприятно сжалось. Это грустно — и не потому что он понимает это умом, а потому что на него действительно вмиг навалилась невыразимая тоска. — На сегодня, думаю, хватит, — Джимми снова на что-то клацает, и постепенно ощущение сходит на нет. — Пропатчим тебя хорошенько, и, может быть… сумеем восстановить твою память целиком, чтобы не ждать. Извини, если тебе в процессе было неприятно, я бы не стал причинять тебе боль просто так. А теперь давай-ка… отключим твой мозг от компьютера наконец. Джимми чему-то очень рад, и его скромная, сдержанная улыбка заставляет незамедлительно скопировать себя.***
— Я говорил, что у меня есть к тебе ещё одна просьба. С настоящим Джимми трудно найти общий язык. Он как будто не всегда бывает в хорошем расположении духа, часто ворчит и вообще старается лишний раз не показываться на глаза, прячась за своими клонами. Да и наблюдать за ним глядя сверху вниз Генри кажется как-то странно, пусть Джимми и обычно не обращает абсолютно никакого внимания на это. Но Генри все равно думает, что это должно быть очень неловко. — Я знаю, что у меня к тебе много вопросов, но ты немного туговат. Генри закатывает глаза и в недоумении взмахивает рукой, будто спрашивая, в чем дело. — Мог бы и догадаться, что абсолютно все Джимми, которые померли у тебя на глазах — всего лишь мои парнишки. Если хочешь что-то спрятать, положи это на самое видное место, не так ли? У всех, кроме того, которого ты считал настоящим, есть резервные копии, но они еще пока в режиме сна. С прототипами порой бывает слишком много мороки. Когда объявился ты, я только-только привел в чувства хиппи, однако, даже с двумя Джимми уследить за всем в лаборатории бывает порой непросто. Помоги мне с остальными. Нужно будет взглянуть со стороны, как они функционируют в окружающей среде, не слишком ли будет высокий пинг поначалу. Считай, будешь их периодически выгуливать в режиме тест-драйва, а взамен я помогу тебе скорее обрести свою личность. Что скажешь, дружище? Предложение заставило замешкаться — Генри готов был бы помочь абсолютно безвозмездно, ведь когда проходишь с кем-то бок о бок через горы трупов, автопарки подорванных машин и кварталы разрушенных зданий, а еще град пуль, жар огня, реки крови и, в общем и целом, полную жопу, разве не так потом поступают настоящие друзья? Он стучит по груди слева там, где находится сердце, а затем слегка толкает Джимми кулаком в плечо. Хочет сказать, что о таком даже не нужно просить, но получается только скрючиться, бесцельно напрягая голосовые связки изо всех сил. Джимми смеется, и вслед за ним Генри замечает, как сам начинает фыркать и беззвучно дергать плечами. Это смешно, и он верит, что вскоре наконец может вспомнить, каково это смеяться взаправду.***
В жизни Генри постепенно становится очень много Джимми во всех смыслах. Хиппи Джимми накуривает его по вечерам перед телеком, по которому идет какое-то глупое шоу. Джимми-ученый периодически проводит над ним разные манипуляции, в ходе которых Генри начинает ощущать себя более живым и настоящим. Он даже напомнил, что можно черпать энергию не только из электричества, и чтобы система не работала на износ, можно, например, просто лечь спать или что-нибудь съесть. Частенько по утрам он же приносит пончики из кофейни по соседству, и пускай Генри совсем не слышит вкуса, он ощущает, как на зубах скрипит сахар от этих странных русских штуковин без такой, как оказалось, привычной цветной глазури с посыпкой. Однажды ему даже вспомнилось, как отец в перерыве между периодическими нравоучениями раскошелился на целую коробку. Кажется, это был День рождения? Джимми пообещал, что в этом году они его как следует отпразднуют, осталось только вспомнить дату. Панк приносит бухло, от которого порой штырит не хуже, чем от травы, и ставит зашибенную музыку на виниловом проигрывателе, полковник удивительно душевно играет на аккордеоне, а каждый поход в бар с этим отмороженным косматым сорвиголовой заканчивается непредсказуемо. «Что мы с тобой сегодня тебе прикрутим, Генри? Что тебе хотелось бы прочувствовать снова?» Генри улыбается, но отрешённо помахивает туда-сюда ладонью, доверяя выбору ботаника в кроссовках, каким бы он ни оказался. «Мать твою, ты что, взаправду боишься баб из-за всего лишь одной какой-то белобрысой марамойки? Помяни слово старого вояки, когда ты на передовой несколько месяцев кряду, о подобном думать перестаешь очень быстро.» Генри хмурится. Довод звучит разумно, но разочарование от коварного обмана Эстель ещё не улеглось, поэтому в ответ он всего лишь неопределённо пожимает плечами. «ГЕНРИ, ТЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, КАК МЕНЯ ВЪЕБАЛО! У-УО, ЗАЦЕНИ МОЙ ПОДАРОК, ЭТО ПРАЗДНИЧНАЯ ДОРОГА НА КУСОЧКЕ ТОРТА ВМЕСТО СВЕЧИ ДЛЯ ТЕБЯ, КРУТО, ДА? КОМУ ВООБЩЕ НУЖНЫ НАХУЙ СВЕЧКИ?» Это последнее, что слышит Генри перед тем, как обнаружить себя рано утром дрейфующим посреди озера на надувном матрасе. На него шее болтается картонный праздничный колпак, а Джимми пялится остекленевшим взглядом в мутную водную гладь и на автомате бросает лебедям кусочки невесть откуда взявшейся буханки хлеба. С самого первого момента их встречи Генри не перестает удивляться многогранности Джимми. Скромность и сдержанность, юмор и самоирония, бунтарство и отвязность, а также много чего другого прекрасно уживаются в одном и том же человеке, и это поражает. Поражает и то, как легко и естественно множество всех этих Джимми сводятся к одной единственной личности. Ко всем её аспектам Генри привязывается всё больше и больше каждый день. Газировка кислотного цвета и песни группы «Wham» по утрам — это Джимми. Поставленный с помощью смеси яйца и пива ирокез — это Джимми. Строгий костюм и фетровая шляпа, или же наоборот, ослабленный галстук и вымазанное в белом порошке лицо, и даже тот, что навсегда застрял в инвалидном кресле, среди них нет ни одного «подлинного» или «настоящего», потому что они все подлинные и настоящие, Это всегда всё тот же Джимми, его единственный друг, его кореш, его грёбаная спасительная соломинка и заноза в заднице одновременно. Единственный человек, которому он может доверять, и единственный человек, из-за смерти которого он слетел с катушек, поддавшись безудержной ярости и испепеляющему гневу. Генри ворочается на щедро выделенном ему диване — не спится. Что-то поселилось в голове, осозналось будто бы само по себе: та ярость возникла от понимания того, что из-за гадов Акана он мог больше никогда не увидеть Джимми, который за какие-то, пусть и весьма насыщенные двадцать четыре часа, стал ему по-настоящему дорог. Хмурясь, он поднимается, и, стараясь передвигаться неслышно, рыщет по квартире в поисках Джимми. Наткнувшись на силуэт в мастерской, которого не разглядеть в полутьме, рассеяной лишь светом мониторов, Генри стремится делает несколько уверенных шагов, чтобы подойти к нему со спины и сомкнуть руки на груди. — Ч-чего? Генри! Я не… — От неожиданности силуэт дергается, а прозрачный пластиковый стаканчик с газировкой падает на пол. Почти в ту же минуту тело Джимми обмякает. — …я не ожидал, сказать честно, — в дверях тут же снова появляется Джимми, и Генри совсем уже не важно, какой именно на этот раз. — Чего не спишь и шароёбишься, бабайка что ли приснилась? Я тут пытался понять, как тебе голос вернуть, но ты вон, напугал его до полусмерти. Джимми кивает в сторону самого себя, заключённого в бережные объятия Генри, чтобы тот не рухнул на пол. — Хер знает, правда, что делать с тобой. — Джимми подходит, опирается локтём о плечо и многозначительно молчит, пялясь сквозь жёлтые стекляшки очков то на экран компьютера, то на какие-то непонятные механизмы на столе. Выдыхает дым. Успел же закурить когда-то — думается Генри, но покуда травяная вонь не раздражает его невосприимчивые к запахам ноздри, всё нормально. — Но ты не ссы, прорвёмся.