Прогнивший рай

Голова клонится к плечу, приятная тяжесть сковывает тело. Сатори прикрывает глаза, вдыхает горький дым, сипло закашливается. По голой спине пробегают мурашки, когда он облокачивается о холодную стену. Тендо обхватывает изуродованными руками колени и притягивает ноги к себе. Тонкие губы расползаются в дрожащей улыбке, и Тендо прикрывает рот ладонью, не позволяя истерическому смеху вырваться из глотки. Ушиджима бессознательным телом лежит рядом. Сатори опускает руку, путает длинными пальцами темные волосы, проводит по выраженным скулам, закрытым векам. Смотрит сквозь прикрытые глаза на безвольного, покорного Вакатоши, и чувствует, как до треска сдавливает грудь непривычное ощущение. Это называют счастьем? Может ли оно быть настолько ощутимым? До боли в конечностях, до гудения в ушах, до щиплющих слез. Тендо моргает, позволяя миру, ограненному в тесную темную комнату, расплыться. Он сползает по стене, вытягиваясь длинным телом и вновь сжимаясь, обвивается руками вокруг Вакатоши, теснее прижимается к его бездыханному телу. – Тебе, наверное, страшно, – на сухих губах открываются старые раны, Тендо слизывает кровь. – Потерпи, ладно? Я скоро присоединюсь к тебе. Вслепую он нащупывает банку, притягивает ее к себе, слышит, как стучат внутри таблетки. Высыпает капсулы в рот, заливает водой, давится, кашляет, запрокидывает голову, глотает. – Мы будем по-настоящему счастливы, – Сатори улыбается. – Я ведь обещал тебе. Он сглатывает подступающую рвоту, чувствует желчь на языке, не сводит слезящихся глаз с распростертого по земле Ушиджимы. – Я покажу тебе созданный мною рай. ХХХ Монстр. Резануло по ушам, рикошетом зацепило сердце, осело в мыслях. Забравшись с ногами на бачок унитаза, Тендо задрал рукава формы средней школы и внимательно пробежался взглядом по слегка выпирающим синим венам. Прикоснулся пальцами правой руки к левому запястью, обхватил его, ощутил пульс. Зацепил ногтями кожу, дернул на себя, сморщившись от боли. Покрасневшее место жгло. Тендо шумно вздохнул, тут же зажав ладонями рот, прислушался. Ни единого звука, в помещении никого не было. Вздохнув полной грудью, он откинулся назад, спиной упираясь в стену, уставился в некогда белый потолок, теперь усеянный желтоватыми пятнами. "Проведи анализ, Тендо Сатори. Ты можешь дышать, ощущаешь боль и определенно способен мыслить. Так же, как и остальные люди. Почему же тогда..." В глаза бил яркий белый свет. Тендо зажмурился, ощущая жжение в глазах. "Почему они зовут тебя монстром?" Он медленно кивнул, сглатывая. Кадык дернулся, горло резало сухостью. "Ты себя видел?" Тендо сбросил ноги вниз, поднялся на затекших конечностях. Открыл дверь кабинки, вышел в узкий проход к расположенным в ряд раковинам и, оперевшись ладонями о холодную керамику, взглянул перед собой. Разводы, грязные отпечатки пальцев, некрупные трещинки уродовали зеркало. Сатори несмело провел ладонью по лицу, выводя форму угловатого черепа, коснулся слегка торчащих ушей, вверх по щекам, натыкаясь на выпученные глаза, вздернутые брови нависали над ними. Запустил пальцы в красные волосы, прошерстил их, позволяя челке упасть на лоб. Сделал шаг назад, отходя от зеркала и упираясь в стену позади него, продолжая исподлобья пялиться в отражение. "Я урод?" Он надавил ладонями на веки, ощущая пульсирующую боль в голове, перед глазами расплывались черные пятна, искрами разбегались золотистые брызги. Сатори убрал руки. Теперь, глядя на себя, он по-прежнему видел мелькающие кляксы, грязью обрастающие бледную кожу. Согнувшись в спине, он шагнул вперед, ударился бедрами о керамику, зашипел, впился взглядом в отражение. Глаза болезненно щипало, пальцы, вцепившиеся в раковину, сводило судорогами, но Сатори не отстранялся. Продолжал таращиться на собственное лицо, пока уголки губ парня не дрогнули. Сатори, изуродованный грязными пятнами и трещинами, криво улыбнулся. Тендо отстранился, испуганно зажав ладонью рот. Парень не убрал оскала, напротив, его губы ломанными линиями расползались в стороны, сухая кожа ошметками стиралась с лица, брови сводились к сощуренным глазам, все его тело пронизывало судорогами. Сатори почувствовал тяжесть в легких, убрал мокрую ладонь ото рта и рывком обернулся к зеркалу спиной. Упираясь лбом о ледяную стену, он ощущал на себе презрительный взгляд. В тот день Тендо Сатори познакомился со своим монстром. ХХХ Отшельник. Третий год старшей школы. Тендо был одинок. Сиротливо блуждал по улицам, прятался в сером худи, забредал на неосвещенные баскетбольные площадки, лежал на мерзлой земле, курил, всматриваясь в ночное небо. Романтизировал уединенность. Это была его терапия. Сатори закрыл глаза, вдохнул горький дым и уронил руку на землю. Тишину площадки нарушили чужие шаги, Сатори приподнялся на локтях, встречаясь взглядом с крупным парнем. Он вновь поднес пальцы к губам, обхватывая сигарету и резко вдыхая. В голове приятным облаком ложился туман, Сатори вяло улыбнулся, падая на землю. Холод дрожью пробежался по телу. – Простите, – низкий голос. – Я вам не помешаю? Тендо лениво повернул голову. Парень ритмично отбивал тяжелый мяч о землю. – Валяй, – Сатори махнул рукой в сторону кольца, не двигаясь с места. Пепел обвалился под собственным весом, Сатори поморщился, стряхивая его с толстовки. Удары о землю прекратились, сменившись шагами. Тендо проследил за парнем. Тот подошел к кольцу, приподнялся на носочках, вновь опустился на стопу, согнул колени, занес над собой руки. Резко выпрыгнул вверх, напряг кисти. Тяжело приземлился, вскинув вверх голову. Мяч ударился о бортик кольца и, не попав в центр, упал рядом с незнакомцем. Тихое, сдержанное "хм, мимо" вырвалось из чужих уст. Тендо зашелся в смехе. – Кто вообще говорит подобное с таким выражением? – Сатори попытался повторить его интонацию, – Хм, мимо. – Но очередной приступ смеха прервал его. – Впервые такое слышу. Обычно все шипят и ругаются, швыряют мяч в сторону или просто молчат. Но ты – верх сдержанности. – Спасибо, – проговорил незнакомец, удерживая мяч в руках. – Это не совсем комплимент, – Сатори смутился. – Во всяком случае, я не это имел в виду. Незнакомец медлительно наклонил голову, вновь оборачиваясь к кольцу. Кинул мяч, промазал, подобрал его, снова бросил вверх. Тендо уселся, расправив плечи. Потушил сигарету подошвой кед. Удары о кольцо эхом разбегались по тихому району. – Ты руку неправильно держишь, – вяло проговорил Сатори, приподнимаясь на ногах. Чуть согнувшись в спине, подошел к незнакомцу. – Ты кидаешь мяч обеими руками, но тебе надо направлять его одной. Ты правша? – Левша. – Тогда кидай левой. Правой как бы страхуй, – он перехватил мяч из крупных рук, чуть согнул колени, глядя на кольцо. Поднялся, подбросил мяч, оставив кисть правой руки согнутой. Не зацепив бортиков, тот упал в самый центр. Сатори воскликнул. – Вот видел? А ты кидаешь обеими руками, тебе это мешает. Незнакомец не сводил глаз с рук Тендо. Сатори смущенно спрятал их в широкие рукава худи. – Ты играешь? – Просто часто здесь бываю, – Сатори покачал головой. – Сам не особо люблю играть. Парень молчал, блуждал спокойным взглядом по Тендо, переводил его на мяч, на землю, на кольцо, вновь возвращался к Сатори. Тендо прочистил горло. – Ладно. Удачи тебе. Он развернулся, направляясь в сторону выхода с площадки, когда почувствовал тяжесть на плече. Он напрягся, парень тут же убрал ладонь. – Прости. Ты не мог бы... – Он замялся. – Научить меня еще кое-чему? Сатори взглянул в чужое лицо. Глаза, такие же сосредоточенные и мрачные, не выражали эмоций, лишь слегка сморщенные брови выдавали его волнение. – Смотря чему. Незнакомец открыл рот, выпустив едва уловимый пар. Холодало. Тендо поежился. – Ну? – Покажи, как надо курить. Сатори открыл рот, застыв с нелепым выражением лица. – Прости? Научить курить? У тебя что, друзей нет? – Нет, – ни секунды промедления, спокойный ровный тон. Тендо шумно вздохнул. – Ладно. Ты не курил раньше? Парень отрицательно мотнул головой. – Тогда надо выбрать подходящее место. Иди сюда, – Сатори обернулся к нему спиной, прошел в центр площадки, уселся на практически стеревшуюся белую полосу. – Располагался. Незнакомец сел, подобрав под себя колени и держа ровную спину. Сатори усмехнулся. – Расслабься ты. – Он вынул из кармана смятую пачку сигарет. – Держи. Парень взял протянутую ему сигарету. Тендо заметил, как его губы слабо дрогнули, в предвкушении. Сатори обхватил сигарету губами, щелкнул зажигалкой, вдохнул. Фитилек загорелся. Незнакомец поднес пальцы ко рту. Тендо поддался вперед. Поднес зажигалку к лицу парня. – Сейчас втяни воздух через рот, зажав сигарету. Огонек осветил лицо незнакомца. Его сосредоточенность забавила, но Тендо не посмел смеяться, лишь слегка растянул губы в ухмылке, наблюдая за тем, как парень, хмурясь, вдыхал дым. Он закашлялся и свел брови. – Мерзость, – не комментарий, вердикт. – И зачем вы это курите? Тендо пожал плечами, затягиваясь. – Вот из такого интереса привязанность и рождается. – Парень втянул дым, подержал его во рту, выдохнул, морща нос. Сатори прочистил горло. – Голова не кружится? – Немного. Тендо наклонился назад, располагаясь на земле, вытянул ноги. – Ложись рядом. Незнакомец медлил. – Ты меня боишься? – Сатори ухмыльнулся, смотря на темное небо. Звезд видно не было, хмурые тучи медлительно двигались на восток. – Нет, – проговорил он, ложась рядом с Сатори. – Ты совсем не страшный, почему я должен тебя бояться? Тендо резко повернул голову, впиваясь взглядом в равнодушные глаза незнакомца. – Как тебя зовут? – Ушиджима Вакатоши, – низким голосом произнес парень, поднося сигарету ко рту. – Тендо Са-то-ри, – протянул он, снова переводя взгляд на небо. Голову наполняла привычная тяжесть, и он улыбался ей, как старому другу. – Ты уже нашел свой рай? Сатори резко повернул голову к парню. – Что? – Ну, твоя фамилия, – он зашелся в кашле, прикрыва рот. – Означает "небо", так ведь? Рай тоже находится там. – Полагаю, нет, еще не нашел, – незнакомец был странным, непривычным, но это не казалось неправильным. Тендо улыбнулся. – К тому же, рай на одного будет скучен. Воцарилось молчание. Где-то вдалеке пронеслась полицейская сирена, скоро стихнув в переплетении улиц. – Могу я иногда приходить сюда? – тихо спросил Ушиджима. Сатори мягко улыбнулся. – Это открытая площадка, ты можешь приходить сюда, когда пожелаешь. – Нет, я имел в виду к тебе. – Что? – Сатори повернул голову. Взгляд Ушиджимы был тяжелее эффекта табака. Одурманивал. – Почему? – Потому что мне тоже одиноко. Воздух стал тяжелым. Казалось, атмосфера сократилась до критических масштабов, оставив лишь двоих человек в живых. Одних, во всей бесконечной вселенной. Сатори усмехнулся нелепо художественным мыслям. Закрыл глаза. Они лежали в тишине, не нарушая ее, отделившись от внешнего мира, втиснутого в границы мрачной баскетбольной площадки. Тендо все еще был одинок. Но теперь он делил эту участь с другим человеком. ХХХ Больной. Трупный запах обволакивал небольшую кухню. Несмотря на открытое настежь окно, воздух, казалось, проелся гнилью. Сатори старательно морщил нос, опираясь поясницей о подоконник. Наблюдал за тем, как бурлящими пузырями закипала в железной чашке вода. Иногда он подходил, заглядывал внутрь, протыкал ножом небольшой предмет внутри. От запаха слезились глаза. Тендо сглотнул рвотный позыв и накрыл чашку крышкой из-под чайника. Повернулся лицом к окну, полной грудью вдыхая ночной прохладный воздух. Город спал. Мафия не просыпалась. В этом районе даже рабочие фонари были редкостью, из-за чего страдала и без того плохого качества обувь Сатори. Возможно, он бы избежал этой проблемы, гуляй Тендо в дневное время суток, но была ли в свете та же романтика, что и во тьме? Он прислушался. В квартире было тихо, бабушка спала под воздействием тяжелых таблеток, поддерживающих ее незапоминающиеся в силу деменции дни, а дед отрубился после третьей выкуренной подряд сигареты. Тендо еще раз заглянул под крышку. – Думаю, готово, – он щелкнул переключателем, потушив огонь на конфорке. Щипцами вынудил предмет из чашки, переместил его на доску. Слабо улыбнулся. Череп маленькой птицы с облезло свисающими кусками мяса и перьев смотрел на него пустыми глазницами. Тендо коснулся пальцем еще горячих остатков плоти. Поморщился, убрал руку, вдел ее в перчатку, снова дотронулся до черепа. – Останется убрать все лишнее и покрыть прозрачным лаком. Но для начала, – он пробежался взглядом по кухне. – Избавиться от запаха. И всего, чем я пользовался. Сатори провел следующие полчаса, старательно оттирая чашку и нож. Запах мертвечины постепенно был устранен, но на всякий случай он оставил окно открытым. Придерживая череп салфеткой, Тендо вернулся в свою комнату и запер дверь. Он бросил взгляд на стол. Сглотнул вязкую слюну, игнорируя очередной рвотный позыв. Обезглавленное тело птицы все еще находилось на столе, перья россыпью лежали на учебниках и исписанных тетрадях, засохшие личинки некогда жадных падальщиков, настигших уже мертвую птицу, были выдраны им щипцами из ее тела. Прикрыв глаза, Сатори смел мусор в угол стола, расположив в центре крохотный череп. – После такой обработки микробов остаться не должно, но, – он свел брови, натягивая перчатки по кисти. – Это все еще труп. Неприятно. Маникюрными ножницами отрезал тонкую полоску кожи, ковырнул глазницу, извлекая податливую плоть. Щипцами извлек перья, прилипшие к внутренней части черепа. Подрезал ставшую пластичной слезную кость, провел скальпелем по теменной. Повернул череп в пальцах. Скуловая кость едва удерживала нижнюю челюсть. Открытая пасть, словно птица вопила от боли. Только голосовых связок у нее уже не было, и ничего ощутить она не могла. Сатори провел ладонью по голому черепу. Извлек из шкафа прозрачный лак, коснулся кистью белой кости, тщательно смазал ее. Подул на покрытый лаком череп. – Готово. Положив готовый череп на подоконник, избавился от мусора на столе, с особой скрупулезностью исследовав пол на наличие перьев или личинок. Убрал обезглавленную тушку в пакет, туда же выкинул перчатки. Изъятым из аптечки спиртом протер стол. От совокупности въедливых запахов тяжелела голова. Гнилостный, тошнотворный, сладковатый, удушливый, они сливались в один устойчиво зловонный. Сатори уселся у открытого настежь окна. Он уснул, находясь в полусидячем положении, припав на одно плечо, уперевшись о кровать. Ощутил ли он что-нибудь от разделывания умерщвленного, покрытого паразитами тела? От треснувших в его руках шейных позвонков? От пустых глазниц, обреченно выглядывающих из кипящей воды? Очевидно, что ощутил. Он ведь был живым, абсолютно здоровым человеком. Он почувствовал усталость. ХХХ Тендо сбросил с плеч рюкзак, с шумным вздохом распластавшись по земле. Поерзал рукой в кармане, выудил пачку Marlboro и прикусил сигарету зубами. Не подпалил. Игрался зажигалкой пальцами правой руки, обреченно глядя перед собой. Ждал. Вчера Ушиджима пообещал, что придет к нему. Не просто на ту же заброшенную площадку, а к нему. Часы пропищали без десяти восемь. Сатори прикрыл глаза, единственный фонарь, нависающий над крайним баскетбольным кольцом, затрещал, погаснув. Площадка утонула во тьме. Сатори протянул руку вперед, проводя пальцами невидимые линии, следуя от одной звезды к другой, улыбнулся получившейся кривой ухмылке. Ночное небо скалилось, морщилось, нависало над Тендо, и он не хотел бы, но ощущал щемящее чувство одиночества. Вакатоши обманул его? Подался импульсу, проронив те слова? Тендо языком перекатил сигарету на другую сторону рта, придержав ее губами. Кем он был Ушиджиме? Случайным незнакомцем. И Вакатоши был ему никем. Тогда почему Сатори не мог прекратить думать о нем? Тендо привык – свыкся – с тем, что мысли, как ни бейся головой о стены, не уходят. Завязываются в цепкие узлы, сматываются в липкую паутину, оседают в глубине подсознания, являясь случайными поочередными всплесками, вынуждая его вопить от беспомощности. Рви волосы, раздирай в кровь руки, до звона в голове бей по вискам – не исчезают. Но если эти мысли, о косых взглядах, о пропащей – Тендо усмехнулся – проебанной жизни, об отсутствии элементарных перспектив, угнетали, то мысли о нем, о прямолинейном проходимце с угрюмым лицом, заставляли что-то внутри сжиматься. Трепетать. Словно бабочки, так восторженно описываемые влюбленными, подобно фениксам, возрождались из никотинового пепла. И он ждал. Терпеливо, вынужденно, но не обреченно. Вакатоши не мог не прийти. Просто, может, не в этот вечер. ХХХ Сатори вяло блуждал по невообразимо цветным отделам небольшого магазина. Хотелось пить. В чем была разница между бутылкой с водой за 75 йен и за 244? Он протянул руку, выбирая ту, что дешевле, и направился к кассе, уткнувшись взглядом в запачканный пол. Возможно, его стоило протереть. Возможно, ему самому стоило принять душ. "Почему ты перестал следить за собой? Взгляни в зеркало. Что случилось?" Его мать непонимающе кривила нарисованные брови, гортанисто заглатывая горячий кофе. Тендо расплывался в глупой улыбке, пряча глаза. "Как с такой внешностью ты найдешь достойную девушку? Присмотрись к своим сверстникам. Аккуратные прически, ухоженные лица, спортивные фигуры. Почему ты не такой?" Он не имел и малейшего понятия. Тот человек с грязными красными волосами, неопрятно зализанными назад, тоже не знал. Сатори пожал плечами. Стечение обстоятельств, не иначе. Сатори обошел обнимающего миловидную девушку парня, едва не задев их. Вышедший из массовки на освещенную прожекторами сцену главных героев. Кино придется переснять. Тендо непоправимо испортил кадр. Он свернул за угол, поправляя спавший капюшон. Белый свет болезненно бил по глазам, люди проходили раздражающе близко. Хотелось уйти. Вернуться на темные, пропахшие влажностью недавно прошедшего дождя улицы, остаться наедине с собой. Хотелось курить. – Тендо? Стечение обстоятельств, не иначе. Ушиджима стоял перед ним, сжимающий в руках что-то цветное, ярко-розовое. Перебирал пальцами шуршащую упаковку, робко разминая крупные плечи, едва заметно стягивая губы в узкую полоску, и смотрел на Сатори сквозь темные очки. Поздним вечером в конце ноября. – Вакатоши-кун, насколько сильно ты не доверяешь синоптикам? – Тендо улыбнулся, вытягиваясь на носочках, слегка прогинаясь в спине и покачиваясь на согнутых ногах. Ему казалось, что так и должно было случиться. Они должны были встретиться в одном из множества идентичных магазинов города, остановиться среди прилавков, невольно застыть на мгновение, тянущееся вечность, чтобы вдоволь насладиться им, боясь прервать его, словно, сделав это, они были бы вынуждены разойтись незнакомцами. Ушиджима сдержанно кивнул в сторону выхода. Не проронил ни слова, выждав оплаты товаров, пройдя мимо дверей, едва не запнувшись о просевшие ступени, и только оказавшись на улице, вздрагивая от холода, стянул с себя очки. Тендо шумно вздохнул. – Кто? – Отец, – не изменяя привычке, прямолинеен. Он стянул вниз глаженную толстовку, пряча глаза, здоровый правый, и некрасиво подернутый черным контуром синяка левый. – Ты поэтому вчера не пришел? – Сатори спрятал руки в карманы, боясь, что, оставив их висеть вдоль тела, непроизвольно потянется к лицу Ушиджимы. – А ты ждал меня? – Вопросом на вопрос отвечать нечестно, – Тендо растянул губы, развернувшись к Вакатоши спиной. – Давай сядем куда-нибудь. Такой вечер, – он втянул свежий холодный воздух. – Нельзя провести в одиночестве. Ушиджима оглянулся по сторонам, словно стараясь найти материальное подтверждение слов Тендо. Он нерешительно кивнул, переступив с ноги на ногу, и наконец последовав за Сатори. Тот обогнул стоящие рядами дома-близнецы, следящие за ними темными пустыми окнами-глазницами. Тендо поежился, провел пальцами по волосам, тут же одернув руку. Грязные пряди упали на лоб, он поспешно натянул на голову капюшон, смущаясь – стыдясь – своего вида перед Ушиджимой. Поношенная толстовка, запятнанные грязью ботинки и штаны, порванная в области карманов куртка. "Когда ты успел запустить себя?" Он согнулся в спине, выдвинув вперед плечи, слегка укоротил шаг, опустил голову, прячась, скрываясь от изучающего его взгляда Вакатоши. "Почему сейчас? Почему он не мог встретиться с ним в другой день?" – Все в порядке, – Ушиджима поравнялся с ним, подстраиваясь под спутанные быстрые шаги Сатори. – Не прячься. Тепло. Не обжигающее знойным солнцем, не опаляющее икаровские крылья. Приятное, тягучее, медлительно разливающееся по венам. Тендо поднял голову, щуря глаза и сладко улыбаясь. Они шли молча, шагая в унисон, подстраиваясь друг под друга, словно изучали повадки. Забываясь, Сатори торопливо убегал вперед, одергивал себя, вновь возвращался к Ушиджиме, который хмуро кривил брови каждый раз, попадая чистыми ботинками в лужи. Он не привык ходить по таким улицам. Тендо к ним адаптировался давно. Баскетбольная площадка приветствовала их мерцающим фонарем. Он издавал тихий трещащий звук, практически неслышимый за монотонной дробью дождя. Тендо скинул с плеч рюкзак, отправив его на холодную землю, под кольцо, где было относительно сухо, облокотился спиной о железные прутья и сполз вниз. Ушиджима продолжал стоять, подняв лицо к небу. Коротко стриженные волосы намокли, стекающие капли обрамляли его лицо, он глубоко вздохнул и, расправив плечи, повернулся к Сатори. – Чего от тебя ожидают твои родители? – Ушиджима приблизился к Тендо, с сомнением приседая к земле. Края его пальто коснулись асфальта, тут же намокнув, по светло-серой ткани разбежались темные пятна. Сатори отвернулся. – Ничего, я полагаю. Но у меня есть младший брат, думаю, он... – Нет, Тендо, я спрашиваю про тебя. – Про меня? – Сатори замолк. Чего от него могли ожидать? Что он перестанет зацикливаться на убогих мыслях? Приведет себя в порядок и взглянет в зеркало без мерзкого ощущения в груди? Возьмется за ум и реализует себя хоть в какой-нибудь сфере? Чего? – Что я изменюсь, – тихо проговорил он. Ушиджима повернулся к нему. – А что с тобой не так? Что-то ударило в грудь, неприятной дрожью разбежалось по телу. Нехватка воздуха? Гипервентиляция? Нет, глупый Тендо, дыхание из легких выбила абсурдность вопроса. – Что со мной не так? Ты издеваешься? Глаза Вакатоши не выражали ничего. Упрямо смотрели на Тендо, брови слегка гнулись к переносице, на лице – невозмутимость. Он подался вперед, удерживая равновесие на носочках и цепляясь рукой за решетку, наклонился. Близко. Он внимательно заглядывал в глаза Сатори, которые, тот не сомневался, бешено метались по сторонам, пугаясь вторжения в личные границы чужого человека. Не могли ведь две случайные встречи сделать Ушиджиму близким? Когда Сатори начало казаться, что воздуха в груди становится катастрофически мало, а голова начинает кружиться, Вакатоши отпрянул. – Я не вижу ничего неправильного. Сатори непроизвольно хмыкнул, издав странный, похожий на кряхтение звук, и засмеялся. Он зажал рот ладонью, сдерживая эмоции, но полный искреннего непонимания взгляд Ушиджимы, не только не утихомиривал их, но, наоборот, подначивал, разжигал. Он зашелся в очередном приступе смеха, откинувшись головой назад, едва не ударяясь о железную решетку. Дождь приятным холодом касался век, щек и лба, остужал голову. Тендо затих. Замер с кривой улыбкой на лице. – Ты странный, – он повернулся к Ушиджиме. Тот напрягся, ссутулился. Словно отстранился. – В хорошем смысле, – поспешно вставил Тендо, непроизвольно выкинув вперед руки. – Просто еще никто не говорил мне подобного. Это слишком... Стран... Необычно. Ушиджима кивнул, вновь расправляя плечи. Он выдохнул морозный воздух. – Я не неправильный. Тендо опустился на землю, чувствуя, как мокнут штаны, не не обращая на это внимания. Дождь затих, падая неравномерной россыпью. Фонарь затрещал, померкнув и погрузив площадку в темноту. – Я не говорил этого, Вакатоши, – он протяжно вздохнул. – За что он тебя так? Ушиджима коснулся пальцами глаза, слегка скривив губы. – Плохо сдал экзамен. Проиграл матч. О, эти неоправдавшиеся ожидания. – Матч? – Я занимаюсь волейболом. Нас считали непобедимой командой, но, – он сделал паузу, прочистив горло. – Кажется, я оценил себя слишком высоко. Тендо подвинулся в сторону, приблизившись к Ушиджиме. – Но проигрыш ведь не говорит о том, что ты слаб? А экзамены всегда можно переписать. И вообще, – Сатори взмахнул руками. – Твой отец мог бы выбрать другое место для удара. Лицо-то зачем портить? – Обязательно передам ему эту рекомендацию в следующий раз, – заметил Вакатоши, угрюмо посмотрев на Тендо. Они молчаливо обменивались взглядами, блуждая по лицам друг друга, вновь возвращаясь к глазам. Пока их губы не дрогнули, и тишину забытой богом площадки не нарушил смех двух человек. Тихий, отрывистый, словно боязливый, но с каждым вздохом – все свободнее и громче. Ушиджима закинул голову, слегка подавшись в сторону, зацепив плечом Сатори. – Ты тоже странный, Тендо, – едва слышимо проговорил Вакатоши. – В хорошем смысле. Сатори опустил голову, прикрыв глаза и расплывшись в улыбке. Искренней, неподдельной, редкой. Он так и не притронулся к сигаретам. И почему в этот ноябрьский вечер ему было так тепло? ХХХ Он прожигал глазами потолок, давно привыкший к темноте. Ночная прохлада вваливалась в комнату через приоткрытое окно, обволакивала, остужала. Глаза слипались, голова гудела от непомерного желания провалиться в сон, тело отказывалось двигаться, вбитое в кровать усталостью, но он не мог. Когда утихомиривались мысли, когда в мозгах становилось так пусто, что казалось, выстрели в висок – пройдет насквозь, не задев ничего, возникали обстоятельства. Обстоятельства, заставляющие его всерьез думать об избавлении одного существа от мук. Он не мог назвать ее человеком. Старая женщина, когда-то звавшаяся матерью его отца, не была похожа на представителя людского рода. Обтянутый кожей скелет с потерянным взглядом, глупо открытым пустым ртом, трясущимися руками, остаточным разумом. Ребенок, помещенный в уродливое тело. Кукла, гниющая изнутри. Она издавала омерзительные звуки, вынуждая Сатори, впившись в волосы, вопить, орать, затыкая рот, слезно молить, чтобы она утихла, замолкла, подохла. Она вбирала в себя всю гниль, скопившуюся внутри – в легких, в желудке, громко прочищая горло, и выхаркивала это, вновь втягивала, вновь изрыгала, заходясь в неконтролируемом приступе кашля. Проводила в ванной часами, избавляясь от того, что убивало ее изнутри. И у Сатори был лишь один вопрос. Почему это убивало ее так долго? Ему казалось, что если он толкнет ее в грудь, она лопнет, словно гнилой фрукт, кожа прогнется, грудная клетка осыпется песком, потянув за собой остальные кости, и ему откроется вид на выпотрошенный труп с ссохшимися органами внутри и бурлящей, вязкой черной жидкостью, растекающейся между ними. Тендо не понимал, почему люди осознанно старели, подвергая свое тело мучительным пыткам, заставляя себя подниматься каждый день только для того, чтобы приблизиться к смертному приговору. Копили внутри себя гнилую плоть, уродовали лицо морщинами и впалыми глазными яблоками, лишали себя сна только потому, что организм по-ды-ха-ет. Почему они не умирали молодыми? Когда ни сигареты, ни алкоголь, ни бессонные ночи, ни изнуряющие тренировки не могли нанести непомерный вред? Почему они позволяли запирать себя внутри омерзительного, плюющего падалью старого тела? Ему было интересно, как бы раскрошился ее череп, возьми он ее за редкие сальные волосы и приложи головой о раковину. Ему было любопытно, как бы глубоко вошел нож, воткни он ее ей в шею. Но Тендо было противно думать о том, чтобы прикоснуться к ней. Он боялся заразиться, страшился гнили, ощущал подступающую тошноту, вызванную одним взглядом на это подобие человека. Он избегал ее, проводя часы на улице, не взирая на погоду, выкуривая одну сигарету за другой, возвращался, запирался в комнате, затыкал уши наушниками, до болезненного гудения заслушивая приевшиеся песни, лишь бы не слышать ее. Он избивал себя кулаками, попадал по вискам, надеясь на то, что ушные перепонки лопнут, не выдержав, но это не срабатывало. Он кидался лбом на пол, не понимая, почему эти звуки вызывали истерику, вынуждающую его задыхаться, изгибаясь в спине и лихорадочно дрожащих плечах. Он просто хотел тишины. Он хотел спать. ХХХ Сатори знал, что не стоило смотреть те фотографии. Спустя пару часов, вновь бросая мяч мимо кольца с отвратительным лязганьем металла, он растирал слезы по красному лицу, слизывал их языком, глотал. Он ненавидел себя, и все равно открыл присланный на почту файл. Скрюченное тело, анатомически неправильно длинные руки, кривые ноги, бесформенная фигура, выпуклые глаза. Он был отвратителен. Тендо смотрел на себя, переводил взгляд на позирующих сверстников, и не понимал. Почему он? Почему он такой? Неправильный, некрасивый. Нелицеприятный. Уродливый. Почему другие изменились? Избавились от детских недостатков, обрели характер. Почему он стал взрослой копией мелкого урода, который неустанно таращился на него из зеркала в сознательные ранние годы? – Заткнись уже! – мяч отскочил от от щита, не задев кольцо, и отлетел, ритмично постукивая по земле, в противоположную сторону площадки. Сатори запустил пальцы в волосы, до боли в коже потянув их вверх. – Сам виноват. Нечего было смотреть, знал же, что так выйдет. Знал. И все равно открыл файл, приблизил фотографию, тщательно осмотрел каждую угловатую деталь собственного тела, и возненавидел себя еще сильнее. Если это то, как видели его люди, то ему стоило не выходить до наступления сумерек из квартиры. Он сел на колени, ударившись лбом о железный столб баскетбольного щита. Нащупал в кармане смятую пачку, вынул сигарету и поджег ее. "Это ведь решит твои проблемы, не так ли?" – Скоротает время, – хмуро процедил Тендо, ощущая, как дерет изнутри сухое горло. Он сглотнул, скорчившись. "Просто знай, что, как бы ты ни скрывал это, оно не исчезнет" Сатори вдохнул никотин. Слезы застыли солоноватыми дорожками на лице, неприятной корочкой осев на коже. Он вытер их рукавом толстовки, положив руки на колени и прижав ноги к себе. Сжался. Спрятался. Скрылся. Не вскрылся же. Он сидел лицом к калитке, ведущей внутрь площадки, блуждал взглядом по случайным прохожим, не обращающим на него внимания, выискивал в них его. Сатори не знал, хотел ли видеть Ушиджиму сейчас. В таком состоянии, когда голова болезненно гудела от эмоционального опустошения, а сил в теле не оставалось даже на то, чтобы встать, хотелось лишь уснуть. Желательно, не проснуться. Открыть глаза, увидеть перед собой черный экран с бегущей строкой белого текста "Вы умерли во сне", и смириться с проигрышем. Тендо не мог представить, нет, – к чему ложь? – мог и представлял, как Ушиджима подходит к нему, неловко присаживается рядом, касается крупными руками его изуродованного слезами лица, проводит пальцами по щекам, и сдержанно притягивает к себе, вовлекая в объятия. Прижимает Сатори к груди, заводит руки за спиной, нежно водит ими по плечам и спрашивает, обжигая шепотом ухо: "Что случилось?" И Сатори рассказывает. Он притянул сигарету к губам. Холод опалил его лицо, жестоко выдернув из притягательной сюрреальности. Ушиджимы здесь не было. Тогда почему та крупная фигура, нерешительно мнущаяся у входа, казалась такой знакомой? Переступая с ноги на ногу, касаясь руками калитки и вновь пряча их в карманы, поворачиваясь к решетке спиной, опять лицезрея ее, задирая голову к небу и опуская ее к земле. Лицо Ушиджимы редко выражало эмоции, но его тело говорило выразительными, громкими речами. Фонарь, нависающий над баскетбольным щитом, затрещал, и вновь загорелся, Сатори прищурился. Вакатоши замер, уставившись в его сторону, и, глубоко вздохнув, наконец толкнул калитку. Тендо не нравилось то, как он шел. Это не были его привычные крупные шаги с расправленными плечами и прямой спиной, приправленными гордостью и надменностью, неизменно сопутствующими пустое выражение лица. Он ступал осторожно, медлительно, словно раздумывая над каждым движением, спрятав руки в карманы, ссутулившись в спине, низко опустив голову. Тендо коснулся остывших щек, тщательно вытерев их. Сегодня помощь была нужна Вакатоши – не ему. Он молчаливо сел рядом, не поднимая головы, и, оставаясь в таком положении, подался вперед, уткнувшись лбом в плечо Сатори. Тендо замер. Казалось, вздохнет – и Ушиджима отпрянет, испугается, не решится на такую сокровенную близость, уйдет, оставит Сатори. Он нерешительно занес руку, коснувшись ею затылка Вакатоши, осторожно провел пальцами по густым волосам, завел их за ухо. Ушиджима проговорил что-то невнятное, выдыхая Сатори в шею. Тендо мягко скользнул рукой на подбородок парня, притянув того вверх, взглянул в его лицо. Разбитая губа, чуть распухшая, с примесью красного и синего, с трещиной в центре, запекшейся корочкой крови на ней. – Отец? Ушиджима качнул головой. – Я неправильный. Ты? В своей идеально выглаженной одежде? Играющий за школьную сборную и идущий в престижный университет? С образцовой внешностью? С красивым сдержанным выражением лица? Ты неправильный? – Я сказал ему, что не испытываю ничего по отношению к девушкам, когда он привел в дом дочь своего знакомого. Она умная, красивая, из хорошей, обеспеченной семьи. Я сообщил ему это, пока она находилась в комнате. Сатори, я заставил ее плакать. Он вывел ее и, – он коснулся дрожащими пальцами губы. – Дал мне понять, что такие люди омерзительны. Они дефективны. Обречены. Ты. С разбитой губой. С едва сошедшим с глаза синяком. С неправильными предпочтениями. С обреченно-непонимающим взглядом на лишенном эмоций лице. Да, ты неправильный. – Ты тоже так думаешь, Тендо? – А разве это так плохо? – его губы дрогнули, он шмыгнул носом, противясь слезам. Сатори улыбнулся, не отнимая руки с лица Вакатоши. Провел пальцами по его щеке. – Быть обреченным. – Что? – Когда ты обречен, тебе не за что цепляться. Тебя ничего не держит. Ты сво-бо-ден, – Сатори резко прильнул ладонями к плечам Вакатоши, толкая того назад. Ушиджима прикрикнул, ударившись о землю, тут же хватая Сатори за предплечье и, потянув того на себя, вынудил лечь рядом. Тендо хрипло засмеялся. – Ну как тебе свободное падение? Вакатоши молчал. Угрюмо смотрел вверх, в темное небо, словно выискивая что-то, чего там не было. Опустошающая темень, смешение черных и серых красок, угнетающе нависающее над ними. – Тебе ведь тоже, – Ушиджима запнулся. – Не нравится это? – М-м-м? – Сатори повернул голову, взглянул на выразительный профиль Вакатоши. Глаза того были прикрыты, ресницы слегка вздрагивали, он кривил губы, с сомнением выдавливая из себя слова. – Что не нравится? – Все это. Люди, город, собственное "я", – он смущенно прикрыл лицо ладонью. – Это слишком по-детски, но я все равно продолжаю думать об этом. – Тогда можно назвать большинство людей детьми, – проговорил Тендо, поднимая глаза к небу. Ушиджима шумно вздохнул, убирая руку и поворачиваясь к Сатори. – Ты ведь думал о том, чтобы уйти? Не для привлечения внимания. По-настоящему. – Да, – Сатори растянул губы в продолговатую улыбку, клоня голову к Вакатоши. – Думал. Он не спрашивал, посещали ли подобные мысли Вакатоши. Он не хотел знать. Не хотел делить их с кем-то еще. Он хотел спрятаться от них, зарывшись в чужих объятиях, задыхаясь от нехватки воздуха из-за продолжительного смеха. Хотел бегать по покрытым лужами улицам, поглощая никотин, слушая музыку на полную громкость, выкрикивая слова знакомых до боли песен, ездить по пустым дорогам, скользить пальцами по чужому телу, вдыхая щекочущие запахи, прижимать его к себе. Сгорать от возбуждающего жара и терять равновесие от переполняющих ощущений. Хотелось любви, свободы, эмоций. Хотелось настоящей, будоражащей до слез, до трясущихся конечностей, до изнемогающей усталости, жизни. – Я тоже, – жестоко. За что ты так с ним, Вакатоши? – До того, как встретил тебя, Тендо. Сатори уставился в его спокойные глаза, моргнул, вздернул брови. – До меня? Вакатоши медлительно кивнул. – Но что я сделал? Мы ведь виделись всего пару раз, и... практически ничего не знаем друг о друга, тогда что... – Показал, что я не одинок, – губы Ушиджимы дрогнули в слабой улыбке. – Я доверяю тебе. И поэтому говорю подобные вещи. Тендо не мог заставить себя выдавить единственное слово. Слезы комом встряли в горле, раздирая его изнутри, не позволяя ответить. Он сглотнул, морщась, и сдержанно кивнул, прикрыв глаза. – Знаешь, что, Вакатоши? – хриплый, слабый голос. – Что? – Ушиджима осторожно коснулся его волос, заправил прядь за ухо, не оторвал руки. Тепло. – Меня ведь действительно ничего не держит здесь. И я чувствую, что по-настоящему устал. Но, – он ощутил, как щеку обожгло. Глаза щипало. – Я не хочу оставлять тебя. Вакатоши провел большим пальцем по щеке Тендо, вытерев слезу. – Я не имею права держать тебя. – А я не имею права отнимать у тебя жизнь, – Сатори качнул головой в такт движениям Ушиджимы, накрыв его ладонь собственной. – Это так несправедливо, да? Они замолкли, вслушиваясь в дыхание друг друга, едва ощутимо касаясь руками, продрагивая на мерзлой земле, но согреваясь дефективной близостью. – Я что-нибудь придумаю, Тендо, – прошептал Ушиджима. Сатори поднял на него глаза. – Я обещаю. ХХХ Вакатоши питал слабость к ничтожным существам. К тем, кто не мог постоять за себя самостоятельно, кто ломался под давлением общества, кто не контролировал собственные мысли, кто, словно на наживу, цеплялся за редких людей, проявивших к ним долю внимания. Сатори был таким. Поломанным, дефективным, слабым. Ушиджима метался по кровати, мокрые от пота волосы падали на лоб, он скинул с себя футболку, но не мог избавиться от изнуряющего жара. Перед глазами – невообразимые силуэты, уменьшающиеся и увеличиваещиеся фигуры, анатомически неправильные монстры, существа из пробирки с зияющими пастями-дырами и пустыми глазницами, тонкими длинными руками и жирными габаритными ногами. Вакатоши укусил запястье, чтобы на взвыть от безнадежности. У него не было проблем со сном. Но стоило Тендо появиться в тот вечер на площадке, и он смерял уставшим взглядом настенные часы, не в силах забыться. Тендо был... Жалким. От него не пахло цветами или фруктами, только пылью и чем-то кисловатым. Он не говорил красивых, романтичных слов, которыми угощали его хорошенькие девушки, приведенные отцом. Он прятал запуганный взгляд в пол, непроизвольно криво улыбался, смеялся, когда ситуация этому не способствовала. Он ломал длинные тонкие пальцы, прятал некрасивые руки в карманы, словно те могли их скрыть, сгибался в спине, как бы стыдясь фигуры, грыз грязные ногти. Выкуривал сигареты, не заботясь о запахе. Падал на холодную землю, игнорируя грязь. Часами бродил по улицам – Вакатоши знает, он наблюдал – бесцельно вскидывая руки к небу, едва слышимо напевая песни или шаркая уставшими ногами. В его глазах не было ничего. Ни надежды на будущее, ни планов, ни желания стать частью того, что происходило вокруг. Сатори был безразличен. К людям, к образованию, к будущему, к отношениям. К жизни. Но более всего он оставался безразличен по отношению к самому себе. Такие люди долго не живут. Ушиджима уже видел подобный взгляд, наблюдал идентичное поведение. Это закончилось орущей сиреной скорой помощи, режущей по ушам, неконтролируемым плачем одиноко стоящей женщины и кровавым ошметком, когда-то бывшим его другом, на земле. Ушиджима ничего не сделал. Бросил взгляд на тело, то, что от него осталось, пока его не прикрыли белой простыней, по которой тут же расползлось бордовое пятно. И ушел. Но Сатори отпускать не хотелось. Прижать к себе, сцепить в объятиях, лучше – наручниками, чтобы не сбежал, оставить рядом с собой, чтобы не потерять. Посадить на ошейник, как домашнего питомца, не выпускать на улицу – там ему будет плохо. Не засыпать ночами без него, вжимая в кровать, притягивая к себе, и, искупав, вдыхать его запах. Сатори хотелось спрятать. Чтобы тому больше не приходилось насухо вытирать покрасневшие от слез щеки, прятать болезненно щиплющие глаза. Чтобы Вакатоши не приходилось больше делать вид, что он не замечает, что он не видит. Тендо хотелось подчинить себе. Но что-то мешало. Он думал об этом, и каждый раз спотыкался обо что-то, злился, расчесывал кожу на руках, цеплялся за волосы, не понимая, что было не так. Что-то удерживало его от воплощения идеальных фантазий, не позволяло остаться с притягательным своей слабостью Сатори. "Люди, делающие неправильный выбор на своем пути, ничего не заслуживают, Вакатоши. Они остаются внизу, под ногами тех, кто поступают верно" Отец вбивал эти слова руками по лицу, ремнем по спине. Убеждался, что они доходили до Ушиджимы, оседали в его разуме, препятствовали появлению неправильных мыслей. "Те, кто нарушают общественные нормы, те, кто попадают под влияние девиантного поведения, Вакатоши Ушиджима, не имеют права существовать. Ты меня понял?" Он не имел права существовать? Вакатоши поднялся, сев на кровати, свесил ноги вниз, касаясь пальцами холодного пола. Смахнул с груди пот, встал, застыл посреди комнаты, закрыв глаза. Прислушался к молчаливой ночной мгле: за окном неустанно бушевал ветер, сухие ветви голых деревьев скрежетали о стекло, поскуливая, выла собака. Циферблат показал третий час ночи. Вакатоши надавил большим и указательным пальцами на веки. Хотелось спать. Тихой поступью прошел в ванную, стараясь не разбудить родителей, в особенности мать, что страдала бессонницей и была вынуждена принимать сильное снотворное. Он запер за собой дверь, глубоко вздохнув, оперся ладонями о холодную керамику раковины, поднял тяжелые глаза на отражение. Оно безэмоционально смотрело в ответ. Пусто, чуждо, отстраненно. С долей осуждения. Ушиджима со свойственной ему прямолинейностью ненавидел ложь. Но он соврал Тендо. Соврал, сказав, что мысли о смерти перестали посещать его после встречи с ним. Подобных у него никогда не было. Он был лучшим среди учеников, сильнейшим игроком, примером для подражания, обаятельным шансом для девушек, соперником в глазах парней. Но появился Тендо, со своим наплевательским отношением к жизни, с дурными привычками, с заражающим безнадежностью взглядом, с некрасивым, кривым телом, и словно показал Ушиджиме другую сторону. Ту, где не были важны успехи, достижения, ожидания. Ту, где все было безразлично. Тогда Вакатоши кое-что понял. Не только Сатори ничего не держало. Ему, Ушиджиме, нечего было терять. Иначе почему все стало таким серым, померкнувшим, неинтересным? Перестало восторгать, бушевать ураганом в груди, бить звоном по вискам. Проигрыш не приводил в бешенство. Заваленный экзамен не расстраивал. Разгневанный отец не заставлял его сжиматься в страхе. Не хотелось посещать тренировки, просиживать время в душном кабинете. Хотелось свежести позднего вечера, мерзлой земли, запаха сигарет, доносившегося от Тендо, тихой музыки, отрешенности от прочего мира. Хотелось исчезнуть. И сейчас, неотрывно глядя на открытый шкафчик с медикаментами, он кое-что осознавал. Он мог спасти их обоих. ХХХ – Держи, – Ушиджима протянул ему кружку с горячим кофе и завернутым в ярко-розовую упаковку десертом. – Что это? – Круассан с клубникой, – с задержкой выдавил Ушиджиме, ставя принесенное на стол рядом с Тендо и усаживаясь на кресло. – Вкусно, попробуй. Сатори кивнул, откусывая мягкое тесто. Клубника приятной горечью осталась на губах, он слизал ее, проглотив. Глаза бегали по чужой кухне, неотрывно возвращаясь к понурому Вакатоши. – Что случилось? – Сатори сделал глоток кофе. Горький. Ушиджима качнул головой, уронив подбородок на ладонь. – Просто устал. В последнее время засыпать стало сложнее. – Возможно, тебе не хватает чего-то. Или кого-то, – он растянул губы, непроизвольно улыбаясь. Одернул себя, прочистив горло. – Я имею в виду витаминов. – Нет, ты сказал "кого-то", – Ушиджима сделал ударение на последнем слове. – Кого ты имел в виду? Сатори уткнулся взглядом в черную чашку, делая глубокий глоток. Мерзкое пойло, в котором ему нравился только запах, такой манящий, ароматный, приторный, чего он не мог сказать о вкусе. Почему Ушиджима акцентировал внимание на его словах? Тендо не привык общаться с людьми, он плохо следил за собственным языком и тем, что с него слетало. Но ведь Вакатоши был другим, да? Он понимал его. Он ощущал то, что чувствовал Сатори. Тендо мог не прятаться, находясь рядом с ним. Ушиджима сам позвал его к себе, проводил домой, запер за ними дверь. И теперь сидел в кресле, напротив Тендо, прожигая его взглядом, наблюдая за ним, вылавливая что-то в его движениях. Неужели он тоже жаждал этого? Сатори облизнул обожженные губы. Тендо встал со своего места, шаткими шагами приблизился к Вакатоши, коснулся коленями его ног, заглянул в равнодушно-темные глаза, слегка подался вперед. – Ты доверяешь мне, Вакатоши? – Тендо шептал, не в силах говорить громче. Горло сковывало, глотку раздирало. Ушиджима кивнул, не двинувшись с места. Застыл, скованный взглядом Сатори. Тендо навис над ним, согнувшись в спине, положил руки на его предплечья, слегка сжав их, коснулся лбом его щеки, провел вверх, уткнувшись носом в затылок. От его волос приятно пахло клубникой. Тендо немного отстранился. Вакатоши был так близко, что он ощущал дыхание его приоткрытого рта на собственных губах. Сатори терялся, блуждал взглядом по его лицу, но Вакатоши упрямо смотрел ему в глаза. Сатори качнулся вперед, удерживаясь на носочках. Едва заметно коснулся чужих губ. Прикрыл глаза, сильнее подавшись вперед. Губы Ушиджимы – сжатые, неподвижные, безвольные. Он позволял Сатори делать то, что тому хотелось, не препятствуя, не возражая. Тендо не разрывал поцелуя, ощущая жар в легких, лишь сильнее надавливал, путаясь пальцами в волосах Вакатоши, прижимая голову того к себе. Было душно, перед глазами разрывались темные, бордовые пятна, золотом играясь на задворках сознания, желудок скручивался в узел, в ногах россыпью расходилась дрожь. Все тело, затекшее от неудобной позы, сковывало, словно отстранялось от того, где сейчас пребывал Сатори. В голове – туман. Они с Вакатоши целовались. Они были рядом, неправильные, дефективные, покалеченные. Но сейчас Тендо не был одинок. Не был уродом. Не был больным. Тендо хотелось продлить этот момент, эту искреннюю близость, сделав ее нескончаемой. Они могли быть вместе навсегда, могли блуждать по улицам, держась за руки, уединяться на пустынных площадках, говорить, слушать музыку, танцевать, прятаться от дождя или тонуть в нем. Могли жить. Он скользнул языком по губам Ушиджимы, надавливая на них, проходя сквозь них, касаясь гладкого ряда белых зубов. Он издал мокрый звук, на мгновение разорвав поцелуй, глотнув воздуха, тут же приник обратно, вынуждая Вакатоши разжать зубы и дотронулся чужого языка. Он схватил Вакатоши обеими руками за щеки, притащив к себе, когда стало... Больно. Его отбросило в сторону. Жгучая боль опалила щеку, звонким гудением отдавшись в уши, на мгновение оглушив его. В голове пусто, нет, в голове – вихрь эмоций, мыслей, чувств. Хотелось рвать волосы от отчаяния, биться лбом о стену от непонимания, в кровь сдирать костяшки от переполняющей его ярости. Почему? Почему Вакатоши замер с застывшим в воздухе кулаком? Почему в его глазах ужас и нечто... Нечто такое, что он видел на протяжении нескончаемо долгих лет в глазах чужих людей, наблюдал в собственных глазах, немигающе глядя в отражение в бессонные ночи, что он слышал в словах матери, что терпел в оглушающе громких, незамолкающих мыслях. Отвращение. Вакатоши припал к нему, ударившись коленями о пол, схватил ладонями его лицо, прижал к себе. Его грудь рвано вздымалась, плечи дрожали, пальцы блуждали по спутанным волосам, лихорадочно тряслись. – Прости, прости меня, прости, Тендо, – он поднял лицо Сатори, поднес его к своему. Покрасневшее, в глазах блестели слезы, брови кривились к переносицы, губы дрожали, из них вырывались всхлипы. – Я не хотел. Просто... Это так неправильно, понимаешь? Но я могу исправить это, Тендо. Я не могу излечить нас, но могу спасти. Слышишь, Тендо? Сатори задыхался. Слез не было, хотя глотку сжимало изнутри, а грудь разрывало, но он не мог издать и звука, не мог заставить себя пошевелиться, избавиться от болезненно сжимающихся рук Ушиджимы. Он невидяще смотрел перед собой, не понимая, почему он раньше не замечал того, как много говорили глаза Вакатоши. Замученные, красные от слез, с больным блеском, дрожащими, бегающими зрачками. Такие живые. Но жаждущие смерти. Сатори слабо качнул головой. – Н-не... надо. Голова кружилась, тяжестью падала на плечи, лишь удерживаемая крепкими руками Ушиджимы. Тело не слушалось, распадалось, гнило, гасло. Он уронил безвольные руки на пол, ноги расползлись, оставляя его в неудобной скрюченной позе. Глаза закрывались, губы слабо двигались, не в силах издать звука. – Все будет хорошо, – Ушиджима прижал его к себе, обняв за плечи, притянул к груди. Погладил по голове, припал губами к уху, шепча. – Я вытащу нас отсюда. Ты ведь этого хотел, да? Исчезнуть. Раствориться. Уйти. Умереть. Я сделаю это для тебя. Почему? Почему он говорил подобные вещи таким спокойным тоном? Почему удерживал его на руках, покачивая, успокаивая, словно подготавливая ко сну? Почему Тендо не разглядел в нем этого раньше? Этого безумия, сквозящего в хриплом шепоте, этих спутанных мыслей, отравляющих его разум, этого непонимания. Почему он понадеялся, что Вакатоши спасет его, позволит ему жить нормально, как другие люди, избавит от одиночества и от самого себя? Почему ему так не повезло? Голова сама откинулась назад, глаза, словно движимые кем-то, закрылись. Он ощутил горячую ладонь на губах, в нос ударил запах табака. Звуки затихали, слабо доносился до него чей-то кашель, тяжелое дыхание. Его затягивало в вязкую тьму, липкая жидкость обвивала его тело, погружая его в свои бездонные воды. Так хотелось спать. ХХХ Голова клонится к плечу, приятная тяжесть сковывает тело. Вакатоши прикрывает глаза, вдыхает горький дым, сипло закашливается. По голой спине пробегают мурашки, когда он облокачивается о холодную стену. Ушиджима обхватывает руками колени и притягивает ноги к себе. Он ничего не чувствует. Тендо бессознательным телом лежит рядом. Вакатоши опускает руку, путает пальцами красные волосы, проводит по выраженным скулам, закрытым векам. Смотрит сквозь прикрытые глаза на безвольного, покорного Сатори, и чувствует, как до треска сдавливает грудь непривычное ощущение. Это называют счастьем? Может ли оно быть настолько ощутимым? До боли в конечностях, до гудения в ушах, до щиплющих слез. Вакатоши моргает, позволяя миру, ограненному в тесную темную комнату, расплыться. Он сползает по стене, вытягиваясь крупным телом и вновь сжимаясь, обвивается руками вокруг Сатори, теснее прижимается к его бездыханному телу. – Тебе, наверное, страшно, – на сухих губах открываются старые раны, Вакатоши слизывает кровь. – Потерпи, ладно? Я скоро присоединюсь к тебе. Вслепую он нащупывает банку, притягивает ее к себе, слышит, как стучат внутри таблетки. Высыпает капсулы в рот, заливает водой, давится, кашляет, запрокидывает голову, глотает. – Мы будем по-настоящему счастливы, – Ушиджима улыбается. – Я ведь обещал тебе. Он сглатывает подступающую рвоту, чувствует желчь на языке, не сводит слезящихся глаз с распростертого по земле Сатори. – Я покажу тебе созданный мною рай.