Сорванная повязка

Вечер. Тусклые огоньки фонарей свежих улиц Мондштадта приносили некую теплоту в сердце или даже надежду на светлое будущее. Такого рода атмосфера лишь играла на руку: пробуждала непреодолимое желание почесать языком на какую-нибудь тему, которая никогда прежде не была оговорена, услышана, рассказана. Потихоньку наступала сонливость с уходом последних лучей солнца. Где-то вдалеке пробежала толпа громогласных полуночных ребят, нарушающих тишину, которых никак не могли загнать по домам. Улица, погружённая в полумрак, текла своим чередом, принося к самым парадным воротам города такие несвязные и пустые звуки песен из таверны, владельцем которой был, конечно, красновласый, статный Дилюк Рагнвиндр. Шастая в погребе по своим делам среди заманчивых бутылок с разного цвета жидкостью, он попутно что-то бормотал себе под нос. Рядом, на одной из деревянных бочек с вином, лежала тетрадь для счётов количества алкоголя поставляемого и потребляемого. Дилюк перекладывал бутылки с места на место, взвешивал их в руках, читал этикетки, делал пометки. – Мастер Дилюк, имеется ещё "Полуденная смерть"? В комнате показался измученный силуэт человека, обычно обслуживающего гостей в таверне, то бишь Чарльза. Его грубоватый голос вернул Владельца Винокурни "Рассвет" к реальности из мира тяжёлых мыслей. Рагнивидр пожал плечами, но в ту же секунду метнулся к углу комнаты, к одиноким ящикам. – Вы даже не спросите ничего? - удивлённо посмотрел вошедший. В секундной тишине послышался тяжёлый вздох. – Что по-твоему я должен спросить? Чарльз покосился на окно под потолком, дабы хотя как-то отвлечься от неловкого положения, в которое неустанно билась бедная муха. Порывшись в чёрном ящике, мастер Дилюк вынул один из сосудов с вином, покрутил в руках и, наконец, отдал его. – Ступай, - отрезал Рагнивидр и продолжил свою работу. В самой таверне, как наверху, так и внизу, был разгар веселья. Со всех щелей слышались речи, иногда переходившие в споры. – Прекрасный вечер, не так ли? - покрутил кавалерист в одной руке бокал, немного наклонив голову, по пути рассматривая играющие алые бережки. По правой стороне от его руки сидела как всегда очаровательная сестра Розария. Её глаза обводили каждого присутствующего здесь человека, будто сканировали. Пальцами левой руки служительница церкви умело перебирала некую острую и звонкую железку. – Сегодня я не плачу́, - коротко отрезала та, обратив внимание на открывающуюся дверь, из-за которой показалась голова Чарльза. В его руках красовалась бутылка заветного напитка. Кэйа по инерции положил руку на сердце: – Ни в коем случае это не намёк, мой друг. Лишь решил заметить всю красоту и идиллию: эти песни, пляски, непринуждённые и полупьяные разговоры, тусклый свет да и просто вечер перед выходным днём. Розария улыбнулась про себя, прильнув губами к краям бокала: – Удивительно. Синевласый на это ничего не ответил, а просто повторил за девушкой глоток. Вечер набирал обороты. Тихие песни в уголках таверны становились всё громче и громче под разгорячённый алкоголем вопль мужиков. На стойке красовался пустой сосуд от вина "Полуденная смерть", пока второй открывал любезно Чарльз. Секунда и раздался звонкий хлопок, предзнаменовавший наполнение бокалов этих двоих. – Зачем тебе повязка? - вдруг начала разговор Розария. Взяв в руку "свежее" вино, кавалерист сперва насладился сполна его букетом. – Я ведь рассказывал. По его лицу пробежалась хитрая улыбка. – Историю о твоём родственнике-пирате? Прошу, неужели ты думал, что все слепо поверят в эту чушь. Она больше похожа на детскую сказку, которую будто подчистую скопировали из какой-то детской книги. Покрутив приятную жидкость, Кэйа хотел сперва возразить, но, подумав о правоте собеседника, счёл нужным промолчать. – Молчание - знак согласия, - послышался женский, немного грубый голос Розарии. Синевласый незаметно на секунду прикусил край нижней губы. – Мои возражения толку не дадут. Зная тебя, - пальцы постучали по дереву, - ты, если что-то надумала или сделала некое умозаключение, никем не сможешь быть остановлена. Та сладко улыбнулась. Их обоих пронзила нить немого молчания. Из горлышка немного тёмной бутылки струилась алого цвета жидкость, играющая со светом. Кэйа повёл взглядом на собутыльницу и хорошего друга, сложив руки на груди: – Этот разговор у нас уже был, если мне не изменяет память, лет пять назад. Тонкий взор искусной копейщицы пал на одного презабавнейшего мужичка: худощавый, с раскрасневшимися глазами и непонятными, но приятными чертами лица, которые почему-то выражали тысячу эмоций в один миг. Одна его губа была приподнята, пока вторая, нижняя, пряталась под верхней. Эту картину дополнял расправленный воротник рубашки и перекрученная зелёная накидка, под которой умело прятались другие элементы одежды: штанишки, жилетка и ремешок. Его наружность была в одно и в то же время отталкивающая и притягивающая. Смею заметить, что он, в целом, выглядел недурно, красиво и завораживающе, что говорило о его популярности среди дам. Он располагался в углу нижнего этажа таверны рядом со своим, вероятно, приятелем. Обе персоны были в хорошем расположении духа, о чём свидетельствовали их громкие смешки и раскрепощённые речи из-за одуванчикового вина. Нередко их слова сопровождались лёгкими ударами по столу, которые по идее должны были сдержать новую волну смеха, но всё безрезультатно. Он вновь взрывался и со второго этажа слышались из-за этого крики с просьбой, иногда даже угрозой, "открывать пасть" потише. – Скажи мне, друг мой хороший, сердечный, - не унимался человек в уголке, монотонно мыча пьяным голосом. Грозно поставив локоть на стол, раскрыл попутно ладонь, дабы его собеседник взялся за неё. Но его "хороший, сердечный" друг не сразу сообразил, что от него хотят. После пожал ему руку, тем самым вызывав улыбку на лице товарища. – Сердечный мой друг, - повторил ещё раз, - ты знаешь женщин так, как их, - непонятный "ик", - как не знает никто другой. На последней фразе он криво провёл рукой по воздуху. Друг слушал очень внимательно и на слове "женщин" его ресницы одобрительно и очень тяжело опустились вместе с головой, что почти коснулась стола. – И скажи мне, пожалуйста, мой верный товарищ, я заслуживаю искренней любви? Далее стал собираться неразборчивый словесный комок, который никак уже нельзя было понять. Розария подпёрла отяжелевшую голову рукой, не обращая уже внимания на "хороших друзей" в уголке: – Ты тогда не сказал ничего сущего. – Откуда такая уверенность, что я смогу дать тебе именно сейчас нечто другое, чем пять лет назад? – Я не люблю лезть не в своё дело и буду придерживаться этого принципа. Чистой воды любопытство. – Если ты не веришь в версию с моим дедушкой, я ничего с этим поделать не могу. Розария придвинулась ближе к стойке. – Не верю в ложь. Тем временем в затемнённом углу таверны раздалось воодушевлящее "Вперёд!" и со скамейки поднялось пьяное в никуда тело в зелёной накидке. Выход из-за стола дался ему довольно тяжело и он, пытаясь найти центр тяжести, побрёл, шерша неподнимающимися и непослушными ступнями. Кэйа сидел спиной к надвигающемуся человеку. Подойдя к Розарии, тот вымолвил: – Барышня! Очаровательная барышня. Не желаете ли Вы! Вы ли не желаете со мной. Со мной! Пропустить пару бокальчиков. Вот! - наконец закончил он свою короткую, но из-за пауз и лишних повторов скучную речь. "Барышня" повела взглядом в сторону, стараясь не обращать внимание на пьяницу, зная, что, возможно, он быстро от неё оторвётся. Но тот продолжал стоять на своём. В своей силе как духа, так мышц служительница не сомневалась. На поле боя она чувствовала свободу, которая её окрыляла даже лучше, чем пару бокалов вина. Поэтому бояться ей было вовсе нечего. Напротив ей было забавно наблюдать за этим парадом. Сохраняя хладнокровие, та обронила: – Я вполне довольна своей компанией на этот вечер. По лицу смельчака разбежались нотки грусти и разочарования в себе и своей привлекательности. Нос повис, как налитая слива. – Даже один бокальчик? - с детской надеждой произнёс он и криво поднял вверх указательный палец. – Даже один бокальчик, - произнёс Кэйа вместо подруги и повернулся к хмельному телу лицом. Но, по всей видимости, алкоголя было в этой персоне так много, что он не признал капитана кавалерии и служительницу церкви. Напрочь забыв их, без опаски и без единой задней мысли упал между этими двумя на стул. Кавалерист специально отодвинулся немного в сторону, дабы дать достаточно места для приземления несчастного. По таверне витали самые разнообразные запахи вина, закусок, прочего алкоголя, иногда пота смешивались и сгущались в отдельных местах: . Потянув воздух всей грудью, пьяный в хлам житель Мондштадта закрыл руками раскрасневшееся лицо. Что ему нужно? - пронеслось в головах у Кэйи и Розарии, но этот вопрос потух также внезапно, как и возник. Тело содрогнулось и стали от него исходить всхлипывания. – Вы верите в любовь? - внезапно обратил свой взгляд на Кэйю непрошеный гость за барной стойкой. Синевласый еле сдержал смешок и через силу выдавил: – От чего в неё не верить? Она прекрасна! Где-то на втором этаже заиграл инструмент наподобие дудочки. – Прекрасна?! Любовь прекрасна? Напугав резкими движениями и вскрикиваниями Розарию, несчастный стал заходиться слюной с каждым новым словом. – Даже прекрасно то? То прекрасно даже... Прекрасно даже то, что меня, - здесь он со злостью ткнул себя пальцем в грудь, - меня! Любящего и очень верного мужа! Мужа, понимаешь? Мужа! В одних портках. Белых! Готова была выкинуть, как чёртову псину, моя любимая жена! Жена! А я её. Её! Люблю её я! И пью из-за любви к ней. Понимаешь, пью из-за любви! Это... Это неправильно, понимаешь? Заплетающийся язык еле-еле закончил свою речь, запинаясь на каждом слоге. – Разве это! Это... Это разве уважение?! Чушь собачья! Со-ба-чья! Почему ты это говоришь? Почему? Почему любовь прекрасна? Монолог плавно перетекал в истерику. Тут, на последнем слове, обделённый любовью пьяница непредсказуемо и с ненавистью стянул с глаза Кэйи повязку и швырнул её в угол. – Зачем тебе эта тряпка? Смотри на меня в оба глаза! Звуки в таверне становились всё тише, и тише, заметив нечто интересное, что происходило у барной стойки. Словно тараканы, со всех щелей посыпались головы и возгласы. Неужели тот, кто никогда в своей жизни как житель Мондштадта, не снимал ни при каких обстоятельствах эту чёрную, поношенную повязку, вдруг остался без неё. Его тело пронзила тысячами маленьких иголочек ужасная дрожь. Осознав всё происходящее, рука Кэйи медленно потянулась к месту, где была эта "тряпка". Не упустив шанс, Розария взглянула на своего собутыльника, но, к своему удивлению, его глаз, что был покрыт повязкой, ничем не отличался от второго, свободного. – Не верю, - прошлось у неё в голове. Собравшаяся публика стояла, внимая каждое движение, каждый вздох и каждый шорох в этой троице. По толпе гулял шёпот и шушуканья. – Вы нарушили за мой выходной вечер несколько пунктов золотых правил города свободы. Кэйа неспеша направился под десятками глаз за своей брошенной вещью. – Как думаете, что я должен сейчас сделать? Кто-то крикнул со второго этажа слова: он просто пьян, не мучите бедолагу, пустите. Все эти разговоры разжигали в сердце Кэйи некие странные, смешанные чувства злобы и торжества. Оно начинало пылать. Громогласный бедолага проглотив язык смотрел испуганными глазами на кавалериста, словно щенок. – Я не горю желанием сейчас этим заниматься, поэтому, - Кэйа натянул повязку обратно, - ступайте из таверны. Вам на сегодня достаточно алкоголя. Послышалось затяжное "ууу" в таверне. Молящим взглядом нарушитель стрельнул в угол, где уже спал на столе его товарищ. Комната капитана Кэйи была окунута в кромешную тьму. Но стоило только, стоя перед зеркалом, снять ему повязку и линзу, как появлялось тусклое золотое свечение, исходившее от радужки глаза. За тканью скрывалось необычное для человека чёрного цвета глазное яблоко и, словно закат солнца, радужка. – Это было близко, - положил синевласый повязку на трюмо, - очень близко.