то, чем мы могли бы быть

      Солнце.       Его согревающие, мягкие и трепетные лучи.       И мрак.       Его холодная, пугающая, колючая темнота.       Кейтлин стояла у окна с вытянутой рукой, перебирала пальцами, вертела кистью, будто пыталась поймать солнечные лучи, играла с ними, словно эти лучи имели физическую форму, словно к ним можно было прикоснуться, и ощущала тепло. Она чувствовала, как лучи, попадая на её кожу, мягко и приятно согревали. И не могла поверить в то, что скучала: по этому теплу, по яркому свету, по ясному небу.       Кейтлин скучала по солнцу.       Она бы никогда не подумала, что может соскучиться по солнцу. На самом деле, она и представить себе не могла, что когда-нибудь окажется в Нижнем городе, что спустится туда, что будет перемещаться по тёмным улицам, вдыхать тяжёлый воздух, в разы плотнее, чем здесь, в Пилтовере, что собственными глазами увидит всю ту грязь, как человеческую, так и самого города, в которой жители Зауна вынуждены не жить, а существовать.       Существовать там, куда не попадали солнечные лучи.       Кейтлин не смогла бы жить во мраке. Мрак жесток и отчуждён, беспринципен и суров, холоден и опасен. Доброе и нежное сердце Кирамман погибло бы в темноте. Но, что ещё интереснее, это сердце не могло находиться даже в Пилтовере, с его солнцем, лучезарностью и блеском. Получается, Кейтлин нигде не было места? Нигде не было места её доброте, мягкости и боли за других? Её ответственности перед собой и перед всеми остальными? Её стремлению помогать людям, до последнего идти к правде и бороться за неё? Неужели Кирамман суждено было навсегда остаться белой вороной среди чёрных? Или чёрным лебедем среди белых.       Зависело от города.       Если говорить о Пилтовере, Кейтлин однозначно назвала бы себя чёрным лебедем, находившимся в окружении белых, определённо благородных, верящих в чистоту крови, в важность династийных домов, в значимость фамилии, в социальное положение. Кейтлин обыкновенно не вписывалась во всю эту атмосферу, жалкую, напыщенную, горделивую, но никак не благоприятную и добродетельную. И... всё дело обстояло в людях, в их порядках, в их гордыне. А Кейтлин... Она отказалась от того, чтобы продолжать дело семьи, участвовать во всей этой бестолковой статусной игре, и выбрала собственный путь. В общем, поступила неразумно и нелогично в пределах Пилтовера, потому лебедь и чёрный.       Если говорить о Зауне, миротворица определённо остановилась бы на том, что там — среди всего того безумия, что для его жителей давно уже являлось чем-то обыденным, — она была бы белой вороной. Каждый день, пока бы она там находилась, у неё болело бы сердце. Каждый день, живя там, она снова и снова предпринимала бы попытки хоть что-нибудь изменить, улучшить это ужаснейшее положение, старалась бы помогать другим, когда остальные просто... смирились и подстроились. Кейтлин бы не подстроилась, она и мысли не допускала о том, что могла бы превратиться во что-то чудовищное, плыть по течению несправедливости, пользоваться человеческой слабостью и возвышаться над теми, кто не в состоянии противостоять. И пока все окрашивались в цвет воронового крыла, Кейтлин бы хваталась за всё то доброе, что было у неё внутри, потому ворона и белая.       Теперь, когда она побывала в Нижнем городе, она могла с уверенностью сказать, что для неё нигде не было места, но в то же время место для неё было и в Пилтовере, и в Зауне: Нижний город нуждался в исцелении, и она безгранично хотела помочь людям, которые там живут; Пилтовер давно должен был обратить внимание на проблемы в Зауне, и Кейтлин пообещала себе, что сделает всё возможное, чтобы убедить совет в том, что нижним нужна не война, а помощь. Вот и получалось, что место для Кейтлин существовало и в Верхнем, и в Нижнем городе.       "Вай из Нижнего города".       Эта мысль сама по себе мимолётно проскочила в голове, пока Кирамман рассуждала о том, почему она могла определить для себя какое-либо место в Зауне. Образ Вай ненамеренно, как будто рефлекторно и неконтролируемо возник перед глазами.       Кейтлин отвернулась от окна и посмотрела на дверь, ведущую в ванную комнату.       "Прими душ, прежде чем мы пойдём на встречу с советом".       "Чтобы мне поверили, я должна быть чистой? Так вот какие у вас порядки? Честность определяется по тому, сколько пыли на тебе и грязи."       "Вай..."       "Ирония, Кексик. Сама хотела спросить, могу ли принять душ, потому что из-за грязи уже всё чешется".       Кирамман громко выдохнула и закрыла лицо ладонями.       Из головы не выходил взгляд Вай, каким та смотрела на миротворицу, пока они лежали в кровати. В мыслях до сих пор, снова и снова, прокручивался момент, когда Кейтлин не сдержалась, протянула руку и провела пальцами по щеке Вай.       То, сколько теплоты Кейтлин разглядела в глазах Вай в тот момент; то, как много Вай сказала тем взглядом; то, как трепетно Вай взяла руку Кейтлин в свою, — всё это кружило голову, бесконечно обескураживало Кирамман и заставляло сердце бешено колотиться. И чем больше Кейтлин прислушивалась к своим чувствам, пытаясь разобраться в том, как она должна реагировать на взгляды, слова и прикосновения Вай, тем сильнее она погружалась в путы растерянности. Исключительно растерянности, непонимание не играло роли.       Потому что Кейтлин начинала понимать.       Миротворица убрала руки от лица, набрала в лёгкие как можно больше воздуха и снова посмотрела на дверь в ванную.       "Что ты делаешь, Кирамман", — подумала Кейтлин, сжала руки в кулаки и сделала неуверенный шаг от окна вглубь комнаты. За одним шагом последовал второй, затем третий, четвёртый, и все они были неловкими, осторожными, но несколько раз обдуманными.       Кейтлин прекрасно понимала, что она делает, и останавливаться не собиралась. Ей стоило быть решительнее, она могла быть решительной: Кирамман очень хорошо была знакома со своей смелой стороной. Поэтому с приближением к двери в ванную комнату шаги становились более твёрдыми.       Разумеется, её мучили сомнения. Разумеется, она не могла до конца объяснить этот порыв, над которым думала непозволительно мало (над ним стоило подумать подольше). Желание прикоснуться к Вай прямо сейчас было сильнее разумности Кейтлин, потому она и сдалась, потому и оказалась в ванной, тихо прикрыв за собой дверь.       Кейтлин вошла в ванную, бросила короткий взгляд на валявшуюся на полу одежду Вай и мотнула головой. Она прошла мимо огромного запотевшего зеркала и...       Должно было пройти какое-то время, чтобы Кирамман миновала большое пространство ванной комнаты и дошла до душевой. Однозначно должно было пройти некоторое время, чтобы Кейтлин оказалась прямо перед Вай. Абсолютно точно должно было пройти определённое время, чтобы Кейтлин обдумала всё в последний раз и сделала то, что намеревалась сделать.       Но сколько времени прошло, миротворица не знала. Для неё всё это казалось одним мигом, мимолётным, туманным, порывистым.       Кейтлин обняла Вай со спины и прислонилась лбом к её шее, слегка коснувшись кожи носом.       Всё может быть настолько просто? Достаточно просто собраться с мыслями, понять свои чувства и... сделать? Неужели какое-то касание способно передать то, что сложно выразить словами? Правильно ли всё это? Насколько правильно думать о том, что место Кейтлин рядом с Вай? Уместно ли стремиться к тому, чтобы находиться рядом с ней? Чтобы чувствовать её руку на своём подбородке и утопать в глубине серых глаз?       Так где же было место Кейтлин? Среди миротворцев? В богатых и знатных кругах? На улицах Зауна, покрывшегося тьмой? Или...       "Возникает вопрос, юная Кирамман: ради чего стреляешь ты?"       ...рядом с девушкой, что несколько груба, глубоко ранена? Рядом с той, у которой слишком много психологических травм, ведь те события, что с ней произошли, просто не могли не оставить после себя след?       — Кейтлин, что...       — Пожалуйста, помолчи, — прервала Кейтлин заунианку, сильнее прижавшись к её спине и уткнувшись носом в мокрые, слегка жёсткие розовые волосы.       Вода стекала по волосам Кейтлин и мочила одежду. Горячие капли щекотали лицо, неприятно задерживались на ресницах, скатывались от губ к подбородку, срывались с кончика носа. У Кейтлин было ощущение, словно вода не просто попадала на неё, но и вместе с тем заполняла лёгкие, потому что с каждым вдохом и выдохом ей становилось дышать всё труднее. И чтобы не потонуть, Кирамман цеплялась за Вай как можно крепче, давя на её кожу пальцами.       Главным было — не потонуть. На глубине, как и в Нижнем городе, тоже царила тьма, туда не проникало солнце.       Вай тоже боялась тьмы. Кирамман чувствовала это, она знала это.       Кейтлин прижалась лбом к шее Вай и оставила на её коже лёгкий поцелуй.       Ей просто хотелось сказать подруге: "Я здесь. Я рядом. Я с тобой. Ты не одна".       Она обыкновенно хотела спросить: "Ты тоже это чувствуешь?"       Она с лёгкостью могла бы собраться и поцеловать.       Кейтлин слышала, как тяжело Вай дышала. И она могла бы поклясться, что Вай, как и она сама, приоткрыла губы и ожидала, что последует дальше.       — Прямо сейчас я очень хочу повернуться к тебе, — нарушив тишину, произнесла Вай и повела плечом, осторожно, так, словно боялась спугнуть.       И как только в этой девушке сочетались твёрдость, энергичность, нахальство и грубость с теплотой, мягкостью и нежностью? И всё это настолько правильно между собой взаимодействовало.       Диссонанс. И противоречивость. Но бесспорно глубина характера, разносторонность личности.       Кейтлин тонула.       — Повернёшься — я растворюсь.       "Повернись. Я постараюсь не раствориться. Поступаю ли я глупо? Это то, чем мы могли бы быть? Будь всё вокруг нас спокойным. Если бы не Джинкс. Если бы не Силко. Если бы не совет. Если бы ты жила всё это время в Пилтовере? Если бы... если бы я родилась в Зауне?"       Кейтлин уткнулась носом в твёрдое плечо Вай, прислонившись к нему губами.       — Видимо, посещение борделя пошло Кексику на пользу, — произнесла Вай и выдохнула.       Кейтлин понимала, что Вай делает. Это было в её духе: сыронизировать, кольнуть, заставить кровь циркулировать быстрее. И просто наблюдать за тем, как вызывает в Кейтлин бурю. Но прямо сейчас это её сбитое дыхание, слова, произнесённые на надрывистом выдохе, говорили о том, что пришло время Кейтлин вызывать бурю.       Кейтлин выпустила Вай из объятий и потянула её за плечо, чтобы наконец посмотреть на её лицо, чтобы заглянуть в её глаза, чтобы опустить взгляд на её губы. Удивительно, но Вай поддалась и повернулась. Кейтлин глубоко вздохнула, ощущая, как волна бешеных чувств прошлась по её телу. Она ощутила, как ослабли ноги и похолодели кончики пальцев. Сердце стучало так, словно сейчас выскочит из груди. Клишированно, да, но по-другому она описать это не могла. Чувство, разливающееся по её телу, невозможно было передать никакими словами (уместны ли вообще слова?). Она просто... Растворялась. О чём и предупреждала.       До этого Кейтлин и не подозревала, что способна на то, чтобы так сильно чувствовать, так много всего в один момент переживать. Дышать ровно и спокойно, но вместе с тем задыхаться, замирать, словно не было и намёка на то, что воздух в принципе попадал в её лёгкие.       Вай коснулась щеки Кейтлин, провела пальцами к подбородку и приподняла его, чтобы Кирамман подняла взгляд.       "Нет, не целуй меня, ещё рано".       И Кейтлин увидела, что Вай не собиралась. Она прочитала это в её глазах. Они обе знали, что было рано, но уже нуждались друг в друге, как в воздухе.       То, чем они могли быть, было бы под Солнцем? Или же среди тьмы?       Кейтлин вдруг осознала, что ей не нужны ответы на эти вопросы. Ей было важно, что зарождалось в настоящий момент и куда это могло привести. Она думала о том, заслуживало ли то, что между ними возникло, будущего.       "Есть ли у этого будущее, Вай? Пока ты на меня так смотришь, пока вот так касаешься и пока находишься рядом?"       "Ради чего стреляешь ты?"       "Ради неё".