Вдоль берегов Японии проходит течение. Вода в нём такая чистая, что просматривается насквозь, и оттого кажется чёрной. Это течение назвали Курошио, или «тёмный поток».
Собственно, про заповедник Аомине узнал случайно. Лениво водя взглядом по университетской доске объявлений, он наткнулся на объявлении о поиске волонтёров для помощи в заповеднике. Вернувшись домой, он написал на указанную в объявлении почту. Не то чтобы он сильно рвался кому-то там помогать. Но на лето его родители, как всегда, собирались потащить его на пляжный отдых в Окинаву. Жара, толпы потных людей, громкая музыка. Всего этого Аомине не выносил. Он учился на геолога. Выбрал эту профессию неожиданно для всех, в том числе и для себя самого. Листал какой-то валявшийся в раздевалке баскетбольного зала буклет нефтяной компании и вдруг подумал, что делать что-то такое реальное руками – круто. И вообще это профессия для настоящего мужика. Да, лениво подумал он тогда, а ещё там вертятся нехилые бабки и можно будет заниматься и баскетом, и… Аомине задумался, а что там ещё ему интересно? Ну неважно. В общем, жить он сможет вполне комфортно. Кое-как подтянув химию, он умудрился воткнуться в последнюю волну поступивших. Учить приходилось много, экзамены были изматывающими. Сейчас, сдав коллоидную, физическую и структурную химию, а ещё несколько зачётов по геологии полезных ископаемых и карбонатам, Аомине ощущал, что на пляжный солнцепёк ему не хочется от слова совсем. А вот степной заповедник у подножия Тибета казался самое то. Наверняка там он сможет побыть в одиночестве.***
Языка он не знал. Местные старички-буддисты, с трудом переставлявшие сухонькие шаркающие ножки, объяснялись с ним жестами, в основном показывая, какую работу нужно выполнить. Старички были спокойными и несловоохотливыми, со смуглыми подсушенными ветром лицами и узкими нечитаемыми разрезами глаз. Аомине вставал в пять и работал до одиннадцати дня. Дальше солнцепёк становился таким невыносимым, что все возвращались в помещение и проводили время там, в прохладе пахнувших ракушечником строений. В огромной кастрюле они заваривали крепкий чёрный чай – спасавший от жары степной чай - добавляя туда соль, молоко и жирное, взбитое из якового молока сливочное масло. За тихими, неспешными разговорами и местным жирным, солёным чаем с молоком, в котором плавали жёлтые пузыри якового масла, они коротали полуденные часы, возвращаясь в степь уже ближе к вечеру. Он сгребал осколки шифера, оставшиеся от строительства на территории. Водой из колодца разводил вязкую, пахнувшую химией водоэмульсионку. Протирал стены от пыли влажной тряпкой, а потом валиком раскатывал белую акриловую краску, тонкий слой которой, ложась, полиэтиленово похрустывал. Побелил раствором меловой извести небольшое, сложенное из светло-серого песчаника строение, которое предполагали использовать под курятник. Согласно контракту, волонтёрам не разрешалось работать больше четырёх часов в день. Во внерабочее время Аомине был полностью предоставлен сам себе, что его полностью устраивало. Он часами лежал в сухой колючей траве, обдуваемый порывами горячего ветра. Уплывая в пустоту безграничных небес над степями. Никто не дёргал его – не приходили сообщения в Вотсапе, не названивала влюблённая в него Сацуки со своими бесконечными попытками вытащить его в какое-нибудь неинтересное ему место, не заваливала письмами университетская почта. Здесь просто не было связи. Его мобильная сеть наглухо исчезла, едва только они въехали на территорию заповедника. Аомине сначала запаниковал, а потом подумал: а что, в конце-концов, такого? Никаких срочных дел в ближайшие пару недель у него нет, родители в курсе, куда он поехал, а друзья – и уж, тем более, Сацуки, – перебьются и без него.***
Первая ночь в степи стала для него настоящим шоком. Ночной мир за обтянутыми сеткой окнами был полон звуков. Что-то хлопало, шуршало, похрустывало, как будто кто-то ходил по гравию вокруг дома. Москитная сетка была облеплена насекомыми, но сев на неё, те не успокаивались. Они рвались в окна, бьясь об стекло и сетку, так, что вскоре Аомине стало казаться, что он сидит в осаде, отражая атаку пытающихся прорваться в дом инопланетных существ. По ту сторону сетки были маленькие жучки, большие чёрные скарабеи, стрекозы, огромные кирпично-красные с чёрным осы каких-то невероятных размеров. Но больше всего было саранчи. Саранча была, как град. Она прыгала, тюкаясь об стены, о железную крышу, на улице билась об ноги и запрыгивала на одежду, сыпалась в вёдра с водой. Один из них прыгнул в колодец, когда Аомине открыл крышку, чтобы набрать воды. С некоторым злорадством Аомине мысленно пожелал ему счастливого пути.***
По вечерам, когда солнце становилось красным и клонилось к закату, Аомине выходил прогуляться. Степь была поразительна. Всполохи жизни возникали из кажущегося ничего. Хотя Аомине никогда и не верил в пустоту степи: он знал, что та полна полна жизни. Маленькие птички купались в песке. Резко вспархивали удоды с рыжей спинкой и чёрно-белыми маховыми перьями. Аомине наблюдал. Животные в степи приходили на воду. Их не нужно было удерживать или привязывать, потому что люди знали: животные придут на воду. Как женщины приходят на деньги богатых мужчин. Должно быть поэтому, размышлял Аомине, богатые мужчины и не особо стремятся удержать своих подруг. Они знают, что те сами к ним придут, ведь они… вроде как вода. К выставляемой для верблюдов поилке: ржавый поддон с осклизлым слоем цианобактерий на дне, солоноватая вода – собиралось всё живое. Лисицы, ежи, медленно и неловко передвигавшиеся большие чёрные скарабеи. Вода здесь была самым ценным ресурсом. Как и тень. Зайцы отдыхали под трактором и пожарной машиной. В тракторном плуге жил сыч. Если его спугивали, он вылетал, описывая большие круги над степью, но не отлетал далеко от плуга. Ведь там была тень. В один из дней к забору, окружавшему кордон, подошли две полудикие коричневые лошади. Аомине вынес им воды в ведре. Они вытянули воду быстро, с силой толкая и в конце-концов опрокинув и отшвырнув ведро. Дайки притащил ещё несколько – штук шесть, пока они, наконец, не напились. Он сел подле них и лошади глядели на него сверху вниз огромными вытянутыми мордами. Аомине почувствовал себя маленьким жеребёнком, на которого взирает его лошадиное семейство. Кони были крупными и резкими. По странной причине он их не боялся. Дни были невероятно длинными. Он вставал в 4.40 утра, - солнце было красным и на восходе, и на закате. С 5.30 он белил курятник. Там был свежий холодный степной ветер, врывавшийся в окна. Мел ложился прозрачным водяным слоем, и по началу Аомине казалось, что он просто мочит камень. Но потом мел засыхал и глиняные кирпичи становились нежно-белыми. Верблюдов он впервые увидел утром. Они паслись около самой изгороди: невозмутимые, с естественной самодовольной ухмылкой на мордочке. Один был коричневый, с криво болтавшимся, как полусдувшийся водяной матрас, задним горбом. Передний горб почему-то стоял прямо. Второй верблюд, вероятно, был самкой. Третий - песчаного цвета и намного меньше других. Несмотря на утреннюю лень, Аомине рванул за фотоаппаратом. Всё-таки диких верблюдов он видит не каждый день! В воскресенье его повезли на сайгачий водопой. Сайгаки были похожи на жёлтые груши на тоненьких ножках. Ходили они потешно, высоко поднимая маленькие копытца. Зато бегали охренительно быстро! В бинокль Аомине пытался рассмотреть их повнимательней. Короткий чёрных хвостик. На боках вроде чёрные крапинки.***
Прошлое таяло, уносимое порывами жаркого сухого ветра. Череда проходивших сквозь его жизнь лиц постепенно размывалась, сливаясь в единый поток. Куроко, Сацуки, его команда, его одноклассники – все люди, которые, как он был уверен, занимают такое важное место в его жизни – как оказалось, мелькнули, как сурок в степной траве, не оставив и следа. Всё лишнее уходило, словно ветер и степь вытачивали и омывали, очищали его сознание. Он становился как скала на пустынном австралийском ветру: обточенным, гладким. Аомине начинал забывать, кто он. Постепенно он утрачивал ощущение себя, к которому привык, и которое держало его в оковах всю жизнь. Он чувствовал, что на место его «я» приходит что-то большее, и отдался этому потоку. Но раз за разом – никуда не уходя, не меркнув, даже становясь ещё более явственным и чётким – в его сознании всплывало лишь одно лицо. Чёткие прямые брови, словно взмах крыльев кондора. Гордая греческая линия носа. Уверенно сжатые, сосредоточенные губы. Ровный, сильный взгляд глаза в глаза. Волосы – жаркий степной закат. Кагами Тайга. Ничто их особо не связывало. Они тренировались с одной командой, но практически не общались. Несколько раз Тайга дожидался его после тренировки, видимо, желая поговорить. Но совершенно никакой Аомине, которому после дня в университете и изматывающей вечерней тренировки было откровенно пофиг на всё вокруг, бездумно игнорил его и проходил мимо, небрежно взмахивая рукой на прощание. Делал вид, что не понимает, что обычно шумный и самоуверенный форвард, вдруг странно притихавший, ждёт именно его. Быстрым, насколько мог, шагом, Аомине уходил в сторону ближайшей автобусной остановки, перекинув синюю спортивную сумку через плечо. Все его движения выражали: «Не надо за мной идти». И Аомине откуда-то знал, что Тайга и вправду не двинется с места, так и оставшись глядеть ему вслед с крыльца спортивного центра. Аомине и сам не знал, чего он так боялся. Но каждый раз при виде ссутулившегося на крыльце Тайги его сердце начинало бешено колотиться, а щёки вспыхивали маковым жаром. Дайки невыносимо хотелось сбежать – и именно это он и делал раз за разом. Но сейчас из всех в его памяти осталось лишь лицо Кагами. И оно было ярким. Его черты тлели в сознании Аомине раскалёнными жаровнями синтоистских храмов, прочерчивались ломаными огненными линиями во тьме. И оно не уходило. Постепенно всплывали из небытия и начинали складываться, формируя единую картину, фрагменты воспоминаний о Тайге. Долгий потерянный взгляд, который Аомине периодически ловил на себе на тренировке и в раздевалке. Почти в любой из моментов, когда сам Дайки обращал внимание на Тайгу – а это случалось не так уж часто – он встречался с ним глазами. Встревоженное лицо Тайги над ним, когда Аомине во время разминки грохнулся на скользком паркете, порвав коленную связку, и, чертыхаясь, судорожно крючился на холодном синем паркете баскетбольного зала. Именно Тайга был тем, кто тут же подхватил его на руки и потащил в медпункт, - пока остальная команда беспомощно толпилась вокруг. Тайга ждал его на выходе из медпункта и вызвал ему такси до дома. Именно Тайга чуть ли не ежедневно появлялся на пороге его дома, притаскивая бургеры, фрукты и рисовое молоко – в общем, всю ту вкуснятину, за которой Аомине было сложно выйти на костылях. Возникал на пороге с огромными шуршащими пакетами, доносил их до кухни и почти сразу, ссылаясь на занятость в университете, уходил. Как вспыхнул Кагами, непонятно почему смутившись, когда, передавая Аомине кофе в высоком картонном стакане, на мгновение случайно соприкоснулся с ним кончиками пальцев. Медленно, всплывая, как из тягучего киселя, к Аомине приходило понимание. Вероятно… Может ли быть, что… Тайга был… влюблён в него?! О, чёрт. Первый раз до Дайки дошло, что это действительно может быть правдой, когда он убирался на заднем дворе. Рукоятка грабель, которыми он сгребал рассыпанный мелкий мусор, выпала у него из рук, и он просто уставился в какую-то точку на шифере крыши. Ещё несколько дней потребовалось ему, чтобы переварить это осознание. Он был смущён и обескуражен. Его любит парень. И этот парень – Кагами Тайга. Понимание собственных чувств всегда давалось Аомине с трудом. Он предпочитал особо и не вдаваться в это: слишком сложно, непонятно и запутанно. В плане понимания людей Дайки оперировал двумя основными понятиями: комфортно и некомфортно. Приятно ему с этим человеком или неприятно. Все, по какой-либо причине попадавшие во вторую категорию, мгновенно выкидывались из круга общения Дайки навсегда. В дальнейшем он просто старался обходить их стороной, как обходят слишком шумные или пыльные улицы. Как ни странно, Тайга не вызывал в нём дискомфорта. Он был шумным, ярким, непредсказуемым, временами абсолютно бестактным; чувства Кагами были какой-то нелепой дичью, внезапно свалившейся на обоих. Однако по непонятной причине Аомине чувствовал, что внутри него поднимается нечто вроде тёплого любопытства по отношению к тому, кто вдруг так странно и необъяснимо полюбил его. Он не знал, что ждёт его дальше. Дальше будет Хоккайдо. Серебристое шоссе, вьющееся среди высоких крон тёмных хвойных деревьев, по которому он будет ездить на работу. Ветер и неспешные прогулки в горах по мягкой жёлтой хвое. Огромный дом с застеклёнными лоджиями, куда он переедет через несколько лет. Не знал он и того, что в этом доме вместе с ним будет жить его любовник. Кагами Тайга. Но сейчас Аомине просто лежал в низкой сухой траве, закинув руки за голову, омываемый горячим ветром, и взгляд его тонул в бесконечном просторе степного неба.