***
— Сэм готовить нихрена не умеет, — сообщил Дин. Его голос в телефонной трубке был звучным, почти осязаемо трехмерным. — Бобби сегодня заловил его за попыткой сварить макароны в долбаном чайнике. — Так тоже можно, — сказал Джон. Его глаза рассеянно отслеживали нужный съезд с шоссе, большой палец постукивал по рулю. — Макаронины сплыли через носик чайника. Джон фыркнул и качнул головой. — Я-то думал, что брат у тебя — человек вроде как с образованием. — Ну, сегодня утром он сам завязал себе шнурки на ботинках, — великодушно сообщил Дин. На заднем плане слабо зазвучал возмущенный голос Сэма. Дин приглушенно отпустил ему какую-то реплику в ответ, и Сэмов голос немедленно взвился на пол-тона. Джон, слушая их, не смог удержаться от улыбки. Потом окликнул: — Эй, на проводе. Потом доругаетесь. Отвлекись на секунду, давай поговорим. Как там у вас исследования продвигаются? — Мы проверили всю инфу, что ты выслал, — сказал Дин. — Не знаю, пап, я никаких шаблонов там не вижу. Разослал по электронке запросы кое-кому из фермеров — насчет гибели урожая, как ты упоминал — но, похоже, никакой погибшей кукурузы нигде нет, только один мужик прислал опус на три страницы про свой салат-латук, и все. — Фигня, — разочарованно откомментировал Джон. Впрочем, он не удивился особо, это было всего лишь предположение. — Вчера Сэм и Бобби ходили к какому-то парню, у него есть книга о «родословии демонов», но в ней ничего пока не нашли, кроме кучи средневекового нафантазированного дерьма. Джон ненадолго замолк, вдруг осознав, что Дин не ходил с ними. Оставался дома. Это могло означать что угодно, а могло и ничего вообще не значить. Дин особо отца подробностями не баловал, потому-то Джон и хватался за любой намек, читая между строк даже там, где читать было нечего. — Как твоя нога? — внезапно поперек разговора спросил он. Иногда, чтобы получить прямой ответ, Дина надо было чуть ошарашить. Вот только… — Все нормально, — Дин ответил немедленно, обычным своим слишком бодрым и поспешным тоном. — У Сэма ребра уже поджили, болят немного, но он скоро поправится. — Да? — и Джон попросил: — Дай мне с ним поговорить. Немного помедлив, Дин ответил: — Конечно, — и рявкнул там так, что Джону пришлось отодвинуть трубку от уха: — Сэм! К телефону! Потом послышалась возня, потом немного тишины. Джон ждал, глядя на проносящееся за окном поле — со стадом коров, половина из которых валялась там на грязной траве тушами кирпичного цвета, с задранными в небо копытами. После несчастного случая Джон видел Дина лишь однажды и всего-то пару дней, однако вспоминались ему эти дни с жестокой безнадежной отчетливостью — настолько это было болезненно. Наверное, подумал он, для Дина, для Сэма и даже для Бобби это все было уже привычным, но для него самого — по-прежнему свежо. Всё еще было свежо, а особенно — тот ужас. Казалось, он испытал его лишь вчера. Цепенящий сердце ужас того мига, когда Джон увидел, как его сын падает сквозь рушащийся потолок, потом проламывает своим телом пол перед Джоном, а затем ударяется о бетонный пол подвала с влажным шлепающим звуком — звуком, который по сию пору стоял у Джона в ушах. А потом был хаос, когда остальная часть дома сложилась и обрушилась вниз, погребая Дина в штукатурке и балках; и старое, без клавиш, пианино, которое издало ужасный почти мелодичный звон, рухнув на Дина, на его уже сломанную при ударе о пол ногу. Дин простил его, Джон это знал. Но почему-то с каждым днем, проведенным вдали от сына, становилось не легче, а все трудней. Он-то думал, что будет наоборот. — Привет, — от внезапности голоса Сэма в трубке Джон так дернулся, что чуть не выронил телефон. И не в первый раз уже удивился, насколько усталым и измученным звучал в последнее время этот юный голос. И еще иногда — каким-то отрешенным, сосредоточенным на чем-то, Джону не известном. — Привет, Сэмми. Как вы там поживаете, мальчики? Бобби тебя еще не выгнал? — С моими-то кулинарными талантами? — сказал Сэм устало. — Он от них ни за что не откажется. Шутка была слабовата, но Джон все равно засмеялся. Минуту-другую они поговорили о делах, а затем Джон спросил: — Дин еще рядом? — Что? А — нет, вышел. Джон кивнул, хотя знал, что Сэм этого не увидит. — Как он? — Хорошо, — ответил Сэм, но Джон поклялся бы, что в его голосе слышится неуверенность, заминка при ответе. Хотя, может, он просто сам это дерьмо придумывает, кто знает. Кто вообще знает, дерьмо какого рода Джону бы хотелось услышать — хорошему он верить не мог, а плохому не хотелось бы; хотя в конце концов именно таким это чертово дерьмо и оказывалось. Не хотелось ему задавать эти вопросы, не хотелось слышать любой из ответов. Но спросить придется, придется ткнуть себя в больное — пока боль была единственным, что он мог делать. — У него получше стало… с этим? — с чем именно, Джон не мог спросить, поскольку не знал точно. — Да, — осторожно ответил Сэм. — Получше. Звучало это как вранье, но уличить его Джон не мог, не в том он был положении. Раньше, слыша Сэмову ложь и недомолвки, он всегда однозначно чувствовал свою… правоту — но сейчас не был уверен, что может такое ощутить. Он подумал, что, оставив Дина на больничной койке, он нечто утратил. В то время Джону казалось, что он поступает единственно верным образом, единственно возможным способом — так он сохранял контроль над ситуацией, был во главе команды, на шаг впереди, в курсе всего. А на самом деле это увело его так далеко в сторону от их «команды», что Джон иногда не понимал, была ли эта команда вообще? И будет ли она теперь хоть когда-нибудь? — Ладно, — сказал Джон своему младшему сыну. — Это хорошо. Вовсе нет, но по-другому Джон уже не умел.***
Воздух был еще прохладен, но солнце жарило вовсю, и к тому времени, когда Джон затормозил у дома Бобби, внутри его пикапа медленно накопилось уютное тепло. Навстречу выбежали собаки, запрыгали вокруг него с приветственным лаем. Джон улучил момент и потрепал их по головам, отчего-то несказанно благодарный за то, что они его помнили. Бобби, вышедшего на крыльцо, он скорей почувствовал, чем увидел. Не спеша распрямляться, Джон стал приклеивать себе улыбку. — Иисусе Христе, — сказал Бобби, скрестив руки на груди и прислонившись к дверному косяку; кепка бросала тень на его лицо. — Что я сотворил, чтобы такое заслужить? Вся чертова семейка — вы решили, что у меня тут намечается общий сбор племен? — Привет, Бобби, — сказал Джон, поднимаясь по скрипучим ступенькам на крыльцо, и в какой-то миг понимая, что деланная улыбка стала уже настоящей. Кто знал, что так приятно будет увидеть лицо старого приятеля? Даже несмотря на то, что последний раз Джон видел это лицо над стволом обреза, нацеленного прямо в Джонову голову. — Ты говорил своим парням, что приедешь? — требовательно спросил Бобби. Джон поколебался, потом помотал головой и признался: — Я вроде как в последний момент решил, — но он не стал рассказывать о том, как полчаса стоял на обочине шоссе, пока мимо громыхали фуры, а он, глядя на нужный ему поворот, пытался справиться со своими проклятыми нервами, и по спине его стекал пот. — Решил, что мне надо быть здесь. Похоже, мы оказались в большой дымящейся куче демонского дерьма. Они тебе не рассказывали? — Может, и было что такое, — сказал Бобби, и наконец отступил в сторону, помахав ему рукое: заходи. — Поаккуратней там с соляными дорожками. Джон осторожно переступил через соль и вдохнул знакомый затхловатый запах дома Бобби: оружейное масло, книги, собаки и слабый привкус шерсти. Сыновей нигде не было видно. — Сэм уехал в городок за продуктами, — сказал Бобби, направившисьв сторону кухни. Джон пошел за ним. — А Дин спит на заднем крыльце. Колу пить будешь? — Колу? — Джон приподнял бровь, беря предложенную банку, холодную и влажную от конденсата. — Лучше бы пиво. В лице Бобби промелькнуло что-то странное, но он лишь пожал плечами. Указал на банку в руке Джона. — Пива сейчас нет. А пить придется. Джон сделал глоток. Конечно, не так хорошо, как пиво, но вкус у газировки был приятен, сладкой свежестью она проскользнула по горлу вниз. Он взглянул на Бобби. — Контроль пройден? — Пройден, — сказал Бобби. Секунду они молча стояли друг напротив друга посреди маленькой кухни. Джон опустил голову и сделал еще один глоток, разрываясь внутри себя между яростной бессмысленной злостью и какой-то бешеной благодарностью. Это Бобби позаботился о Дине, когда Джон бросил сына. И Джон не знал теперь, сможет ли он когда-нибудь его за это простить. Хотя, конечно, он знал, что злость эта — вовсе не на Бобби; не был Джон Винчестер идиотом, и никакие супер-пупер психологи ему не нужны были, чтобы рассусоливать о таком. Он знал, что злится не на Бобби — но все равно был зол. — Ну что, может, пойдешь, разбудишь Дина? Он спит уже давненько, — сказал Бобби. На краткий безумный миг Джону захотелось отказаться, сказать: «Давай ты сам». Ему захотелось от всего отказаться, потому что он слишком устал, слишком виноват и слишком зол; ему все это не под силу… но Джон кивнул, отставил колу на потрескавшуюся столешницу кухонной стойки и пошел к двери на заднее крыльцо. Дин спал, растянувшись на зеленом выцветшем диванчике, который Бобби сюда выставил. Одна рука лежала у него на лбу, словно он прикрывал глаза от солнца. Пальцы другой до сих пор держали карандаш, а раскрытая книга лежала на груди корешком вверх. Сын выглядел… целым, подумал Джон. Здоровым. Кожа у него была отмечена свежими веснушками, словно Дин много бывал на воздухе. Плечи оказались шире, чем Джону запомнилось, руки были мускулистыми, а волосы — густыми и здоровыми. Вихры торчали у него во все стороны, и на миг Джон позволил себе не замечать, что сын все еще слишком худ, что под глазами у него — темные запавшие круги, а губы плотно стиснуты, и пальцы все покрыты желтыми никотиновыми пятнами. Он дал себе этот миг, глядя на него и представляя, воображая себе картину — как он зовет Дина и видит, что сын просыпается, фукнув носом и распахнув широко свои глаза; как видит этот Динов очумелый со сна взгляд, который был у него при внезапном пробуждении. Джон представил, как Дин бы ему улыбнулся, как легко он вскочил бы и прошелся по крыльцу, хлопнув отца по спине, как отпустил бы шуточку о том, что Джон стареет. Как они пошли бы в дом, Дин шел бы рядом с ним, спокойно вышагивая своими кривоватыми ногами. Здоровыми. Безо всякой боли. Джон позволил себе все это вообразить, а потом подошел и позвал сына по имени. И положил руку на его мягкие волосы. Дин очнулся от сна довольно быстро, но того, широко распахнутого, взгляда у него уже не было. Он несколько раз моргнул, щурясь и преодолевая то, что — Джон знал — было глушащим действием лекарств на его мозг. И наконец он смог сосредоточиться на лице отца. — Папа? — произнес Дин невнятным со сна голосом. — Привет, Дин, — сказал Джон. И стал смотреть, как сын, поморгав еще, принялся осторожно подтягивать себя в сидячее положение, а потом наклонился вперед, чтобы руками спустить свою негнущуюся правую ногу вниз с дивана. Дин поморщился, когда та коснулась пола, потом поднял глаза на отца. И наконец улыбнулся — совершенно той улыбкой, которая представлялась Джону, широкой и радостной его улыбкой, не изменившейся с тех самых пор, когда Джон покачивал у трехмесячного Дина над головой блестящими ключами от Импалы, пуская солнечных зайчиков. И Джон понял, что сам улыбается Дину в ответ. — Ты давно приехал? — спросил Дин. — Несколько минут назад. Прости, что не предупредил. — Боже, — сказал Дин все еще с улыбкой, хотя он явно уже пытался стереть ее с лица. — Что, ты слишком стар для той новомодной фигни — мобильный телефон называется? Джон засмеялся, запрокинув голову. — Ну, я не слишком еще стар, чтобы надрать тебе задницу, так что ты поосторожнее. — Боже, — повторил Дин с восхищением, — Тогда ладно. Есть будешь? — Смотря кто готовил. — Я, конечно, — сказал Дин. — Кто ж еще. Пойдем, у нас там дофига еще чили оставалось. Джон не стал отводить глаза, когда Дин взял свою трость и начал старательно поднимать себя на ноги. И он не шагнул вперед в попытке помочь, когда Дин, поворачиваясь, чуть споткнулся и удержался, схватившись за спинку дивана. И дверь ему придерживать Джон не стал. Он просто пошел вслед за сыном в дом, подстраивая свои шаги под Диновы. И думая, что ему самое время научиться делать это.