Чернильные воды

      Луна бледным призраком отражается в бормочущих о чём-то своём водах Сены, пробегает по крышам домов и заглядывает в каждое окно на улице Сент-Оноре. Она ищет. Ищет своим мёртвым взглядом, кого заберёт на этот раз. Она знает, кто это, и поэтому она ищет особенно хорошо. Ищет одного-единственного человека — Максимилиана Робеспьера, палача революции.       А Максимилиан смотрит на неё уставшими близорукими глазами и только вновь принимается за работу. Буквы плывут, закручиваются в водовороте газет и речей. Утягивают на дно исписанных мелким почерком черновиков. Душно, тяжело, будто бы уже и в самом деле давит сверху необъятная толща воды. Воды ли? Или водянисто-чёрных чернил? Максимилиан вздрагивает и смотрит на лист бумаги, на миг и правда померещившейся ему песчаным дном, таким же желтоватым и манящим.       Нет… У него нет времени на пустые занятия. Ещё столько нужно сделать, столько написать, столько успеть… Максимилиан старается сбросить с себя пелену задумчивости или даже усталости и макает перо в чернильницу. Слова льются аккуратным, но чуть торопливым почерком, вновь утягивают в водоворот мыслей. Максимилиан и сам уже не понимает, что и зачем пишет. Ему нравится наблюдать за буквами, за тем, как они, сначала слабые и блёклые, со временем набирая силу, чернеют, превращаются в сильный чернильный поток. И журчат, как воды Сены в ночи.       Перо замирает на весу. Да… Как воды Сены… Она ведь совсем рядом, течёт величественно и тихо, плещется о каменные мостовые, живописные берега и где-то далеко-далеко встречается с морем или даже океаном… Максимилиан и сам замирает, прислушивается: из открытого окна едва ли можно услышать то, как перекатываются по водной глади волны, но Максимилиану всё равно кажется, что они шепчутся о чём-то своём над самым ухом. Качаются, качают кабинет, стол, черновики и его самого… Качают, баюкают, тянут за собой куда-то на дно, где в толще мутной воды проглядываются чёрные водоросли и почти зыбучий песок, чьи-то скелеты, непонятные камни, поблёскивает лезвие гильотины и ещё бог весть что… А волны всё тащат и тащат, водоросли удерживают не хуже крепких корабельных канатов, и Максимилиан понимает, что ему больше не выбраться, не выплыть… Хочется хватать ртом воздух, дышать, но не выходит, не выходит хоть немного освободиться от пут, а лёгкие всё больше и больше наполняются водой…       Перед носом Максимилиана появляется ярко-оранжевый апельсин, а напротив — немного усталый Антуан, стягивающий с себя шейный платок.       — Решил, что это немного тебя взбодрит, — отвечает он на вопросительный взгляд Робеспьера.       — Вот как… Спасибо…       — Как успехи?       — Весьма расплывчато, — вздыхает Максимилиан, быстрым взглядом пробегая строчкам, которые ближе к концу начали плясать, извиваться лёгкой волновой рябью.       — На тебя не похоже, — отзывается Сен-Жюст, с орлиным вниманием следя за Максимилианом. Робеспьер ненавидит этот взгляд, холодный и цепкий. — Позволишь?       И, не дожидаясь разрешения Максимилиана, он берёт исписанный черновик. Быстро пробегается глазами.       — Нет, так дело не пойдёт, — решает Антуан. — Ложись спать, Максимилиан, ты слишком устал.       — Я не устал. Ещё столько всего нужно сделать, — упрямится Робеспьер, который вновь плывёт по невидимым ему водам Сены, погружаясь всё глубже и глубже.       Вот вновь стены начинают колыхаться как заросли водорослей, то расступаясь под силой течения, то смыкаясь вновь над головой Максимилиана, пол вновь превращается в песчаное дно, вместо камней усыпанное головами казнённых, костями, газетными вырезками и черновиками речей. Ещё чуть-чуть, и Максимилиана утянет… Утянет куда-то далеко-далеко. На самое лезвие опасно блестящей среди голов гильотины.       — Ты ничего не сможешь сделать, если не будешь стоять от усталости на ногах. Давай, Максимилиан, тебе нужно хоть немного поспать, — с непривычной мягкостью увещевает Антуан, и Робеспьеру хочется в это поверить, но…       — Но у меня столько дел.       — Я возьму часть на себя, — настаивает Сен-Жюст твёрже, забирая из рук все черновики, перо и подталкивая Максимилиана к постели.       — А ты?       — А я ещё поработаю, — легко пожимает плечами Антуан, будто бы это вполне привычный исход дела. — Я ещё не устал, чего нельзя сказать о тебе. И даже не думай просить! Республика не рухнет, если Неподкупный хоть раз поспит на два часа больше обычного. Ручаюсь.       Максимилиан, конечно, всё равно пытается что-то возразить укладывающему его Сен-Жюсту, объяснить, что Республика-то, может, и не рухнет, но… Но его силы таят, плывут, как и всё вокруг, и Робеспьер почти тут же засыпает, едва его голова касается подушки. Он уже не чувствует, как Антуан, поправляя её, словно бы случайно касается его волос.       Антуан работает до утра и перед рассветом засыпает прямо за столом, положив голову на скрещённые руки, измазанные в чернилах, но впервые за столько времени это не вымученное забытье, потому что Антуан работал не за себя, пусть и один, пусть и из последних сил, пусть и засыпая. Это уже неважно, ведь… Антуан видел: Максимилиан улыбается во сне.