***
Серёжа встряхнул ногой, окончательно стаскивая с себя наконец поднадоевшие штаны, и осуждающе перебил абсолютно бредовую речь Пестеля в защиту пенсионеров и мамаш с колясками. Когда кто-то, даже если этот кто-то — Паша Пестель, так рьяно защищает какую-то категорию населения с аргументом, мол, я-то ваш замысел понял, но вот они там тупенькие и не разберутся, знайте — это верный признак, что что-то здесь нечисто. — Ты зачем Мишку обидел? — Суровость его тона слегка портило то, как охотно он, перекинув ногу через Пашины коленки, оседлал его, копируя позу, которую буквально минуту назад пытался принять Миша. Пашины руки вернулись на своё законное место поверх задницы — всё с тем же счастливым энтузиазмом, с которым он лапал Мишу. Задницы Пестель не дискриминировал. — Ты просто такой красивый, когда злишься, не мог удержаться, — раскаяния в его тоне не было ни на грамм, а истинно акулья улыбка и вовсе придавала неприлично довольный вид. Пашины подкаты были просты в своей эффективности, и Серёжа чувствовал, как волны обаяния постепенно просачиваются сквозь выстроенную им стену неодобрения. — Ты просто невыносим. — И ещё я невыносим, — примирительным тоном согласился Паша. — А Мишка порадуется, когда потом мы придём извиняться. Они ещё разговаривали, а Пашины руки меж тем развили суетную деятельность. Слово за слово, с Серёжи была снята рубашка, следом за ней на соседний стул отправилась майка, которую он всегда носил под рубашкой в офис. Одну ладонь Паша просунул глубже Серёже в трусы, вынуждая его приподняться на цыпочках и прогнуться в его объятиях, а пальцы второй руки деловито изучали открывшуюся ей голую кожу на спине и плечах. Спорить они всё это время не прекращали, но Паше так нравилось. Серёжа привык, что Паша больше выражал свою любовь не словами, но прикосновениями. Сперва он даже послушал его, со снисходительной улыбкой ероша короткие волоски на Серёжином затылке, уже пару недель как требовавшие внимания парикмахера, и нежно проводя по ним тупыми ногтями, отчего у Серёжи по плечам сбитым бросились врассыпную табуны мурашек и яркими пятнами заиграл на щеках румянец. Потом, стоило Серёже сбиться и потерять связность аргументов, сжав пальцы, до боли, до синяков, заставил Серёжу задрать голову, обнажая горло и ещё больше прогибаясь в спине. Им обоим нравилось. Серёжин крик должен был слышать даже Миша в спальне, но прошло уже какое-то время и оттуда до сих пор не доносилось ни писка. Кухня, напротив, полнилась бессмысленными разговорами, перепутанными со звуками Серёжиного тяжёлого дыхания и беззвучным гудением самодовольства Паши Пестеля. — Так не бывает, — удивился Паша, когда Серёжа, перебив самого себя, поделился с ним этим сравнением. — Ну знаешь, некоторые люди слышат, как розетки гудят, — облизав пересохшие губы, попробовал объяснить свою путаную мысль Серёжа. Он взмок и окончательно раскраснелся, помимо воли прижимаясь к Паше и его волшебным рукам, елозя на его крепких бёдрах, пока тот не цокнул на него полушутливо-полусурово, призывая к порядку и контролю. Формулировать получалось сложно, но попробовали ли бы вы разумно выразить свои чувства, когда вас со всех сторон обнимает и оглаживает полуголый Паша? — А я вот слышу, когда ты вот-вот готов лопнуть от раздувшегося самомнения. Шутка про кое-что ещё раздувшееся так и вертелась на кончике Пашиного языка, но по блеску в его глазах Серёжа угадал момент, когда тот решил применить его куда более практично, проведя узкую мокрую дорожку по Серёжиному торсу вверх от солнечного сплетения до разлёта ключиц, чтобы оставить там смачный засос. — Тебе так нравится. Серёжа не нашёл в себе сил продолжать спорить или сопротивляться. — Приподнимись, — попросил его Паша, с влажным чпоком отрываясь от его кожи. — Сядь вот так. Сидеть полуголой жопой на кухонном столе, по мнению Серёжи, было чудовищно негигиенично, но, с другой стороны, это давало Паше шикарный доступ к Серёжиным груди, животу и виднеющимся над резинкой простых чёрных боксёров выпирающим косточкам. Серёжа сдерживался, чтобы не сравнивать себя с ужином, который заказал для них Миша (открывать сейчас рот для чего-то, осмысленнее стонов, было крайне неразумно: ничто не гарантировало, что Паша не сменит милость и свои оральные таланты на очередную лекцию про доступность и принципы открытой планировки современных метрополисов на основе опыта какого-нибудь Мадрида, например). Но Пашин голод был виден невооружённым взглядом. Как, впрочем, и Серёжино ответное желание. Паша провёл пальцами вдоль отчётливо виднеющегося сквозь трусы члена, сжимая головку и проступившее на тёмной ткани мокрое пятно. Повторил, будто околдованный, будто разговаривал сам с собой: — Тебе так нравится. И подцепив ткань парой пальцев, стащил-таки их вниз по бёдрам, оголяя кожу. Он брал член аккуратно, будто боялся сделать больно, и Серёжа стонал — но не от боли, а от удовольствия. Паша прошёлся языком под головкой и сжал руку на Серёжином бедре, когда тот попытался дёрнуться. В итоге Серёжа крепко вцепился в краешек стола и кивнул, разрешая продолжать, будто Паше нужно было его разрешение, будто какая-то непреодолимая сила сейчас могла его оторвать от Серёжи и его удовольствия. Не выпуская головку изо рта, он стянул с Серёжи остатки мешавшейся одежды, насадился горлом глубже, жарко, тесно, лучше всех на свете (кроме Миши, конечно). Вдохнул через нос, привыкая к ощущению Серёжиного члена на языке, и принялся ритмично двигать головой, не размыкая губ. Слишком занятый нахлынувшими на него ощущениями, Серёжа и не заметил, как Паша просунул руку ниже, огладил яйца, промежность, притёрся ребром руки между ног, вызывая желание то ли стиснуть бёдра, то ли раздвинуть их шире, отдавая ему полный контроль. Паша вообще был такой — порождал в Серёже самые противоречивые эмоции: заставлял с собой спорить, до сжатых кулаков и кровавой пелены перед глазами доказывать свою правоту, заботился — с той же страстью, что желал перестроить мир, в котором они все жили. А потом также пугал, рисковал собой смело, безнадёжно, и Серёжа посреди ночи не мог глаз сомкнуть, пока Миша не притирался к нему сбоку, накрывая одеялом и всем собой, увлекая в пелену беспокойных сновидений обещаниями, что утром всё будет хорошо. До сих пор Миша всегда оказывался прав. Серёже всё нравилось. Их жизнь, совместные вечера, споры на кухне и попытки помириться — в спальне, за разговором, да и на любой доступной поверхности. Нравилась их новая квартира, только на троих — но поровну. Пашина библиотека, грозившая занять слишком много места в единственном кабинете в квартире, Мишины шумные друзья, многократно увеличившееся количество родственников, каждому из которых теперь было до них дело. Нравился Паша, нравилось жить, жить и быть любимым именно так и именно этими людьми. Новый мир, и новая Москва, и новые автобусы в ней, и, чем чёрт не шутит, новый Серёжа, свободный от груза старых обязательств, перерождённый в их борьбе, в их встрече, бывшей случайным совпадением, в их счастье. Паша увеличил амплитуду движений, делая невозможными последние попытки думать связно. Серёжа, слизнув проступивший пот над верхней губой, понял, что и сам не заметил, как приближается к краю. Он взмок, у него дрожали от напряжения руки и колени, а всё тело налилось уже знакомым звоном, как оружие перед выстрелом. Хорошо распознавая все признаки, Паша предупреждающе хмыкнул, убирая руку с Серёжиного бедра и перекладывая её на основание его члена, так что теперь, каждый раз, когда он насаживался на него горлом, он старался дотянуться губами до сомкнутого кольца пальцев. Серёжа не стал оттягивать неизбежное, зная, что впереди его ждёт ещё много-много раз вместе. Он успел лишь промычать что-то предупреждающе и толкнулся вперёд, последний раз, выплёскиваясь Паше на руку и задевая подбородок. Не сползти на пол, неудачно ударившись затылком о край стола, помог тот же Паша и его заботливые руки; избавиться от последних следов преступления — их сытые, влюблённые поцелуи, которыми они обменивались, пока дверь спальни не открылась и оттуда не показался подозрительно довольный собой Мишка. Он всегда легко отходил, но был не прочь навести суету, когда бешено кружащийся вокруг Серёжи мир только-только сбавлял обороты. — Вот вы тут трахаетесь, а там Новый Дептранс вбросил свежее обсуждение реконструкции улицы Щорса. И это, скажу я вам, пиздец. Что ж, продолжить спор можно было и в спальне, думал Серёжа. Урбанистика — это же что-то про жизнь вместе, нет? А какая ж это жизнь, если она не родилась в споре.🚌
2 декабря 2021 г. в 10:00
В понедельник в Москве поменяли номера и маршруты двухсот автобусов, породив этим тонну мемов про бывших и цунами хейта в интернете. К вечеру среды страсти в новенькой квартире в Мнёвниках, недавно купленной Пашей, Серёжей и Мишей на троих (и за которую их дети будут расплачиваться ещё несколько поколений), достигли своего апогея.
— Не могу поверить, что в этом доме даже потрахаться нельзя нормально! Нет, не за такую Россию прекрасного будущего мы боролись…
Дверь за Мишкой и его наконец кончившимся терпением захлопнулась гулко. Эхом расползшийся по пустым пока стенам и заставленным лишь коробками комнатам звук нарисовал если не точку, то хотя бы точку с запятой в затянувшемся споре. Серёжа с Пашей — как были, один в полуснятой рубашке, второй лишь в одной штанине и без носков — виновато поморщились. Жест был удивительно синхронный для людей, буквально минуту назад готовых порвать друг друга в клочки на ниве прогрессивной урбанистики.
А начинался этот день куда радужнее. До Москвы наконец дошёл лёгкий первый снежок и включились установленные по случаю новогодние украшения. Серёжа волонтёрил на остановках ЦАО до обеда, раздавая всем желающим яркие жёлтые листовки с новыми маршрутами и успокаивая москвичей одним своим присутствием, а затем довольный жизнью сел на новенький м3 и направился к офису на Площади Ильича. Паша день планировал провести куда менее продуктивно: отработал три пары на дистанте и, полный мрачных предчувствий, погрузился в пучины конспирологических теорий и народной ненависти в фейсбуке.
Мишка же ходил пешком до МЦК и горя не знал — зато планировал хорошенько потрахаться посреди недели. Достал из тумбочки смазку, обеспечил воду — в спальне, подготовил презервативы и ужин — чтобы приманить домой всех заинтересованных в процессе. Вовремя сбежал из офиса сам, хоть и пришлось для этого втихую спускаться пешком с тридцать восьмого этажа бизнес-центра, чтобы избежать встречи с Щепиллой у лифтов. Миша Щепилло ассоциировался у него с идиотами и горящими дедлайнами, а никак не с хорошим сексом.
Стало ясно, что план его ни к чёрту не годится, когда выяснилось, что в обед, между парами и фейсбуком, Паша успел встретиться с Колей Бестужевым, причастным к созданию московской программы «Магистраль». Они, разумеется, посрались.
— Вот просто, с одной стороны, я радуюсь, что в дептрансе появляются люди, которые горят своим делом, — вещал Паша, воинственно поглощая заботливо заказанный Мишей ужин. — С другой стороны, у нас уродуют хорошие маршруты типа 50, добавляя какую-то адскую и бессмысленную петлю по Новослободской.
— Да-да, ты абсолютно прав, — поддакивал ему Миша, сперва ещё не расставшийся с надеждой побыстрее расправиться с приёмом пищи и перейти к приёму всяких других вещей.
Серёжа, впрочем, проявил меньше стойкости характера и позволил сбить себя с пути истинного. Не помогли полные мольбы (сексуальной мольбы!) Мишины взгляды, не помогло то, как Миша сплёл их руки вместе и, притянув к себе, поцеловал Серёжу в центр ладони. Серёжа поддался чарам лишь на мгновение, наградив Мишу влюблённой улыбкой, но затем нахмурился и отложил вилку в сторону, чтобы предаться второму любимому своему занятию — спору с Пашей.
— Пестель, ты как всегда слишком суров. Ты же видел планы, разговаривал с Никитой. Согласись, всё почти нормально кроме м78, вот это, конечно, просто провал, а не автобус. Но это лишь первый этап, когда ещё исправлять ошибки, как не сейчас?
— Вот именно! Дойдут до нас — будет совсем поздно спорить.
— Никита наверняка прислушается…
— Ему там уже чуваки из Думы дуют в уши, с твоим любимым Трубецким во главе. Бюджет же освоен! — Паша тоже отодвинул тарелку в сторону и, облокотившись на стол, посмотрел на Серёжу своим знаменитым пронзительным взглядом. — Я видел твои селфи из штаба, Серёж. Там на заднем плане куча полиграфии везде: листовки, плакаты, транспаранты. Третий день как открыли Магистраль, а на остановках до сих пор нормальных схем нет. Чей проёб?
— К слову о ебле! — громко возвестил Мишка, опять встревая между ними. Поесть, в конце концов, можно будет и после оргазмов. Он приземлился Паше прямо на коленки, и тот рефлекторно подхватил его под бёдра, надёжный и счастливый облапать Мишу за задницу, как и всегда.
Дела пошли веселее: Паша не сопротивлялся, когда Миша посягнул на пуговицы его рубашки, даже наоборот — развёл руки в стороны, чтобы тому удобнее было расстёгивать пижонские запонки, подаренные ему Серёжей на вторую годовщину. Серёжа хотел было что-то сказать, но отвлёкся и теперь через стол смотрел на них с одобрительной улыбочкой, Миша чувствовал это всеми позвонками сквозь тонкую ткань домашней майки. Поймав Пашин взгляд, Миша солнечно улыбнулся ему в ответ, нарочито медленно провёл вдоль груди: коротко вниз и сразу вверх, оплетая рукой мощную шею. Паша раскрыл было рот, готовый сказать что-то ещё (несомненно, гадкое), но Миша этого-то только и ждал. Он прижался губами к Пашиным раскрытым губам, горячий, жаждущий, выдохнул, обжигая своим желанием, и поцеловал его второй раз, зная точно, что сделать, чтобы всё Пашино внимание сейчас полностью переключилось на него.
Со стороны Серёжи послышалась возня, и он возник рядом, нависая над ними и заслоняя свет от окна. Миша видел его лишь краем глаза, слишком занятый напряжённой борьбой, которую они затеяли с Пашей: языками, руками, всем телом. Он плавился под поцелуями и не смог сдержать стона, когда Серёжина рука приземлилась ему на загривок, оглаживая и сжимая. Серёжа расстегнул брюки, и Паша наконец обратил на него внимание, одной рукой помогая расправиться с молнией. Миша сладко вздохнул, счастливый, что все нужные ему люди готовы были уже вернуться к главному пункту программы (милый, сговорчивый Серёженька), когда противный Пестель вдруг вывернулся из его объятий и испортил всю малину:
— Но насчёт 711 автобуса я готов хоть сам петицию составить и на чендж.орг зафигачить.
Серёжа всплеснул руками, отчего брюки его слегка съехали вниз (Миша очень одобрял), и в очередной раз сбился с их (не)праведного пути.
— Христом богом прошу тебя, Паш, да там пройти семь минут! — возмутился он.
Где-то на этом этапе последняя надежда, таившаяся в Мишином сердце, окончательно упала и разбилась (видимо, синхронно с опавшим членом). Спор поверх его головы лишь только разгорался, но он уже окончательно потерял интерес к происходящему, уткнувшись холодным носом Паше в горло и тяжко вздыхая на каждое новое обвинение, картечью — вжух, вжух! — проносящееся поверх его головы то в одну, то в другую сторону.
В итоге он так и ушёл в спальню, чтобы плакать в подушку (под которой их троих могли ждать очень приятные сюрпризы!) и в одиночестве жаловаться хорошему другу Пете. В отличие от разнообразных путей московской транспортной системы это был его самый прямой и самый верный вариант.