Карательница

После первого убийства ей снились кошмары, после второго дрожали руки и перед глазами плясали мясные тени, а после третьего она… Привыкла, что ли… Рейстлин по привычке уже не закрывает окно, прекрасно зная, что она придет глубокой ночью, когда весь мир уснет. Но сейчас он впервые ошибается. Китиара влетает через дверь вся в слезах, придерживая окровавленный меч одной рукой. Во второй у нее была резиновая плеть. Вся в кусках мяса и кожи. Рейстлин ловит ее и аккуратно сажает на стул. Прижимает к себе и стоит столько, сколько нужно ей. Пока сестра вновь не напряжется и не попытается встать. Он привык, что она всегда сильная. Старшая — значит сильная. Но сейчас он понял, как ошибался столько лет. Его трясло от отвращения к самому себе. Как. Как можно было не заметить, что Китиара плачет? Она растила их, заменяя беспомощную мать. И никто из братьев ни разу не видел ее слез. Карательница. Призванная защищать детей от насилия родителями. Хотя, таких людей родителями назвать язык не поворачивался. — Твари — резким шепотом выдыхает Кит, заставляя брата вздрогнуть — Твари. Ненавижу. Китиара плачет. Ей больно. Она не высыпается. Каждую ночь слышит зов детей, которых бьют или морально изничтожают. Просыпается от этого зова. Берет меч и плеть. И идет убивать. — Покажи мне, милая, покажи, что ты чувствуешь. Я не могу больше видеть тебя такой. Ты сколько не спала нормально? Сколько ты уже мучаешься? — Рейст чуть отпускает ее и пытается посмотреть в потухшие глаза. — НЕТ! — вскидывается Кит — Никогда. Никогда ты не почувствуешь того, что чувствую я. Это эмоциональная мясорубка, фарш, в который тебя прокручивают ежедневно. Пока от тебя не остается ничего. У меня душа в крови, но я об этом не жалею. Карателями не становятся. Ими рождаются. Я не жалею, что рождена убивать тех, кто избивает и морально вырезает своих детей. В мире должна быть справедливость. И если ради этой справедливости мне придётся ежедневно убивать и слышать зов, крики и плач побитых детей — я готова это делать. Но голос дрожит и она вжимается в брата. Плачет. — Иногда хочется быть слабой… Научиться такой быть… — Ты можешь быть слабой со мной, маленькая — Рейстлин ворошит ее волосы и целует в макушку. Китиара легонько пихает его кулаком в плечо и шепчет: — Надо от крови все вымыть. — Я помою, иди — Рейст забирает оружие из рук и накрывает сестру заранее приготовленным одеялом. Зная, что этой ночью они оба проснутся от кошмаров.

***

Китиара вспоминает свое последнее убийство. Мужчина. В раза два больше нее. Избивал и доводил собственного сына. Она до сих пор звоном слышала детский крик. По венам текли слезы детей. Жгли невыносимо. Хотелось до мяса и костей разрезать себе руки, только бы не чувствовать это жжение и детскую боль. Боль ребенка сжигает изнутри, расплавляя внутренности. Она замахивается на мужчину и плеть оставляет на нем первые следы. В мясо ранит кожу. Тот орет, моля прекратить, но Кит не собирается прекращать. Она лишь достает нож и подходит ближе. — Урод — брезгливо выплевывает и ножом ведет по чужим кистям. Игнорирует крик. Кровь струится по ее рукам. Мышцы показываются из глубоких разрезов. Мужчина бьется в припадке от боли. — Это тебе за мучения твоего сына. Отрезает кисти и ударяет вновь. Хруст костей, кажется, слышала вся округа. Тот умирает в мучениях. А Китиара приходит к нему в дом. Хотя. Домом она это никогда не назовет. Ее с порога придавливает энергетикой боли и слез. Страха и ненависти. Перед глазами все плывет. Девушка сползает по стеночке и сглатывает тошноту, подступившую к горлу. Соскребает себя с пола, заставляет тело встать. Шатаясь подходит к кровати ребенка, вытаскивает еловую лапку и проводит по лбу маленького исстрадавшегося Человека. Тот мгновенно становится младенцем. Китиара бережно берет его на руки, на доли секунды прижимает к груди, напевая колыбельную. — Сейчас ты отправишься в новую семью, где тебя будут любить и никогда не обидят. Я лично за ними проследила. Пока, маленький. Ты не вспомнишь больше этого урода, а от кошмаров я тебя избавлю — Кит целует его в лоб. Зная, что с матерью ребенка разберутся ее коллеги.

***

Рейстлин споласкивает меч и плеть, вытирая их. Снова блестящие. Словно и не было ничего. И тут же срывается на крик в спальне сестры. Летит в самый угол дома, открывает дверь и ловит Китиару. Та плачет. — Я сегодня… Такого зверя убила… Он раза в два меня больше был. Я как увидела, меня парализовало на доли секунды. Я как вспомню Стурма, как он меня изнасиловал… Мне больно, Рейст. Помоги… Мне холодно… Плоть горит и пламенеет от количества крови. Порвана психика вместе с физическим телом. Она встать не может. Все тело в ранах. Изнутри все, как сожгли. Сдохнуть от боли хочется. Рейстлин держит ее. Прекрасно зная, что сейчас изнутри сестра умирает. Он видел, как она, завидев его в дурном настроении, цепенела. А потом отмирала. Отшучивалась, пряча травмы души. Пока могла. Сестра простужена. Вернее, ее душа. Одиночество — хроническая простуда души. И девушка постоянно мерзла из — за этого. А сейчас сорвалась. И простуда дала о себе знать Ночь оберегает их двоих. Никто не спит. Китиара плачет на коленях брата. Как и в ту самую ночь, когда ее морально уничтожили.

***

После очередного убийства Кит приходит, раздраженно бросив меч у порога. Злая. — Китиар — Рейстлин зовет ее — Скажи честно. Ты бы убила нашу мать? Вопрос Китиару не шокирует. Она ждала его. — Послушай меня сейчас очень внимательно, хорошо? — Девушка кладет свою ладонь на его и смотрит в глаза — Я бы не убила Розамун, потому что она нужна была тебе и Карамону. Не потому что «руки об эту тварь марать», а потому что вам нужна была мама. Для меня она была матерью. Но не мамой. А потом стала никем. После того, как избила. Вам нужны были мама и папа. А у меня были мать и отчим. Гилона я любила. Он не пытался сломать сломить? меня. Он растил меня, понимая и зная, что я папина дочка и из меня не нужно делать принцессу. Он был единственным, кто понимал меня. А потом… Я узнала, что папа умер и… Земля ушла из под ног… А мне всего лишь были нужны мама и папа. Не отец и мать. И не два слова… Рейстлин не выдержал и обнял ее. Понял. Впервые за столько лет, насколько ей было тяжело. — Прости меня, маленькая… Карателями не рождаются. Карателями — становятся