Verum

Поллукс не знает, как перестать падать в рубиновые озера. Не знает, почему огонь в его душе, подчинявшийся доселе каким бы то ни было законам логики, вдруг вспыхивает ярче. И это всякий раз, как он оборачивается, встречаясь с алой радужкой, что красивее самого безумного заката. Раз — мечется огненная химера, два — кусает себя за хвост и Поллукс среди пожара один на один с проклятым тлеющим теплом фактотума Солнца. Собственный жар пожирает его, Меркурий же греет спасительно-мягко. Он всегда по стойке смирно, за спинами, полупрозрачный, тусклый и хрупкий. Поллукс крепче — из камня, серебра и железа, увенчан рыжим заревом. И боится испепелить нечаянным движением худую фигурку, если к ней прикоснется. Если выделит его из толпы. Потому Меркурий по-прежнему от него далек, пусть и стоит в двух шагах средь пустого кабинета. — Хотели меня видеть, луц? — Дежурно интересуется он. В его глазах безнадежность уставшего от Вселенского бремени, но среди потерянных улыбок на губах мелькает настоящая, которую Поллукс не сможет выбросить из головы. — Да. Требует отчет, не сводит с юноши глаз — он смотрит в ответ. Как холодная война, проносящаяся за считанные секунды. Поллукс не хочет бороться с ним, но взгляд не отводит. Меркурий смел, Поллукс любопытен — сколько же оппонент продержится? — потому медленно считает про себя, вслушиваясь в размеренную речь планетара. Один. Меркурий выпускает воздух из легких, ненадолго замолкая. Светлая челка спадает на лоб, и он спешно убирает ее. Два. Разводит руками, чеканя запредельные цифры. Пальцы изящно рассекают воздух, складываются домиком на уровне живота. Три. С дрогнувших губ срывается смешок — звук, от которого Поллукс едва ли не вздрагивает. Не ожидал. Но не проиграл. Парирует беззвучной усмешкой. Четыре. Монолог вновь обрывается. В помещении витают сумерки, фиолетовое небо скудно на звезды, но сыплет холодным космическим мусором, вспарывающим темноту серебром. Меркурий наконец отводит глаза. — Спасибо. Поллукс не собирается смотреть на него вновь, пытать себя его присутствием, приоткрывает рот, чтобы отослать прочь, но красный вновь становится единственным, что он видит. Меркурий сам бросает смелый вызов, Опаленный остается без путей к сопротивлению, обезоруженный и смятенный: никто из низов не соревнуется с ним. Во всяком случае те, кто находятся в своем уме. Один — возобновляется счет. Небо сверкает мириадами одиноких каменных глыб, вшивающих в высокий прозрачный свод тёмного неба серебряные нити дождя. Два. Поллукс понимает, что отсчитывает тот момент, когда он сам будет поражен. Меркурий смотрит пронзительно, ясно, сквозь многослойный густой воздух, сквозь оболочку души, где средь зарева золотятся кольца квинтэссенции. Проиграть или выстоять? Три. Мир слишком контрастный, но во тьме теряются все краски. Планетар сереет, размывается, контур лица остается четким не многим дольше, только глаза продолжают сиять. Поллукс видит почти осязаемое сражение двух эфирных армий перед лицом. Наваждение не проходит, и он просит себя заглянуть дальше. Сквозь все, что туманит взор. Он, сжимая кулаки, проносится сквозь войска и вновь смотрит лишь в красные глаза — войну пропустил через себя, пусть сейчас биться не желает, особенно с ним, даже молча, даже не соприкасаясь, не нанося вреда. Четыре. Поллукс никогда обычно не сдается, но сегодня решается отступить. Не потому, что ослаб или наскучило, просто нутром чувствует, что Меркурию все же становится не по себе. Он читает это по его обеспокоенно скривившимся губам. Серебро глаз Поллукса меркнет в укрывших лицо тенях — еле заметный шаг назад, поворот головы, чтобы планетар больше не смел смотреть на него и убрался прочь, но он не уходит. А следует за звездой к полкам с инфорами. — Вы в порядке, луц? Обращение ощущается колючим — будто впившаяся в чувствительное место холодная игла. Уж умеет Меркурий говорить так, что прошивает насквозь. Поллукс бесцельно оглядывает шкаф, запрокидывает голову и смотрит на темный потолок. Такая атмосфера ему по душе, да и в общем располагает к задушевным разговорам. Вот только готов ли он? При Меркурия можно сказать «да». Он готов верно выслушать кого угодно, такова уж эта тонкая натура. Опаленный медлит, стоя к нему вполоборота. — Я сам не знаю, — заполняют воздух пустые слова. Он должен думать о другом, а не растрачивать драгоценное время на обычного служащего, исполнившего свой долг. Но что же он может сотворить с собой, если ничего не предпримет сейчас? Планетар не переспрашивает. Поллукс оборачивается. Меркурий непоколебимо взирает на него, закутанный в мягкие тени. Его взор действует гипнотически и Поллукс делает шаг вперёд, становясь почти вплотную. Рука сама тянется к тонкому подбородку, пальцы трепетно касаются сухой кожи, оглаживают сеточку пятен. Меркурий теперь выглядит смятенно-напуганным. На губах дрожит невнятный вопрос, на который Поллукс, уставший от самого себя, от принципов, от своих мыслей и перепутанных чувств, отвечает обжигающим поцелуем. Юноша удивленно вздыхает и закрывает глаза. Что-то пробивается сквозь выточенную из кремня маску, треснувшую прямо у линии рта. Меркурий не смеет шелохнуться, отпрянуть, возразить, а может и вовсе не хочет. До тех пор, пока Поллукс не отпускает его, он покорно следует его действиям, желает ли сам того или нет. Кто он такой, чтобы сопротивляться вышестоящим? — Луц, — растерянно бормочет Меркурий, сглатывая испуг. — Смотри мне в глаза, — спокойно просит Поллукс, жалеющий, что посмел дотронуться до него. Теперь след его роковой, грязной, наиглупейшей ошибки, останется на этих прекрасных губах. — Тарт, Обливиона мне мало, — ругается он сквозь стиснутые зубы. — Можешь меня проклянуть, - голос его зол. — За эту минутную слабость. Меркурий медленно приближается к нему, пропускает худые тонкие пальцы сквозь его и тепло выдыхает в напряженную шею. — Не извиняйтесь, луц. Кровь бурлит тревожно-радостным возбуждением, когда Меркурий сам, так и не дождавшись согласия, приподнимает голову, накрывая новым поцелуем бледные губы. Тело горит там, где кожу согревает сбивчивой дрожью неразборчивых слов юноша, который Поллуксу дороже его самого. Складывающие его имя буквы звучат красивее любой мелодии этого чертового мира, а сам он прекрасней всякого божества. — Меркурий, — шумно выдыхает смертоносная звезда, поклявшаяся хранить его душу, и в единственном слове заключаются миллионы смыслов. Юноша, что умней и смелей многих. Планетар, который дорог ему настолько, что одним видом дарует силу отринуть глубинные страхи. Любимый, наполнивший быстротечные дни и звучавший голосом безумных ночей, когда в пляске обретенного счастья подчинилось жестокое голодное пламя. Вселенная, в которой Поллукс впервые узрел истинный свет.