Неспособность понять

Дазай изначально любить не умел правильно. Может быть потому, что ему никто не показал как это делается, а может потому, что его характер, совокупность полученного жизненного опыта просто не располагали к здоровой привязанности. Возможно, что оно только к лучшему, думает он, ведь мало кто доберется к сокровенному в душе, если никого рядом то и не будет, никто не жужжит под ухом, некому улыбнуться устало и принять утешающую заботу. Даже представлять это тревожно, да и некомфортно. Не хочется видеть никого рядом, а если и увидишь, то, кажется, что своими же руками и задушишь с чувством любви и заботы. О самом себе. Но, как бы это жалко не прозвучало, чтобы быть и существовать, даже если твоя жизнь это лишь подобие, волочение жалкого своего бытия, в котором не меняется ничего, нужны люди. Люди необходимы для осознания собственного Я, однако, насколько будет действенен способ, если никто не знает о тебе ровным счётом ничего, кроме того, что ты просто есть в этом мире и вроде как дышишь иногда, бывает что-то говоришь и кому-то улыбаешься, демонстрируя зубы? Дазай проблемный. Очень сильно раздражает, мозолит глаза, что Накахара иной раз спешит сказать шатену в лицо. С такими людьми существовать просто невозможно, как думается Чуе, они совершенно разные. Сам он вспыльчивый, даже скрывать не станет, громкий и яркий, что в какой-то степени касается и внешности. Дазай в свою очередь слишком… Противоположный? Апатичный, временами слишком тихий, скрывающий самого себя, слишком сложный для того, чтобы понять. Но не то, чтобы Накахара хотел бы даже пытаться понять его напарника. Правда ведь? Им обоим по шестнадцать, яркий юноша, который состоит в мафии всего какой-то там год, обзавёлся друзьями среди организации, заручился поддержкой, приобрел хорошую репутацию, так что «собачка» Дазая приобрела практически абсолютную самостоятельность. Ему, вероятно, немного одиноко, может быть даже чересчур. Осаму хотелось бы думать, что это из-за возраста, но он прекрасно понимает, что у него проблемы с восприятием этого мира. Оглядываясь в своей комнате, он видит все, но ничего, что стоило бы внимания. Здесь слишком пусто — все кажется бессмысленным. Никто его не понимает, может быть, босс смутно на одной волне с ним, но он предпочтет игнорировать проблемного мальчика, улыбается так равнодушно, отчего тошно становится и скребëт на уровне груди. Дазай подходит со спины, обхватывает голову напарника двумя руками и ерошит его волосы так, словно пытается навести полнейший беспорядок, который останется с ним до конца жизни. — какого хрена? — в смятении юноша вынужден сильнее придержать шляпу, чтобы не слетела и отпихнуть от себя нарушителя спокойствия, что подкрался со спины. — тебе идëт так больше, — его пассивный талант — говорить глупости с абсолютно серьёзным выражением лица, вынуждая людей усомниться в правильности своих жизненных взглядов. Дазай выглядит абсолютно серьезно, Накахара притупляет взгляд. — ты еба- И вроде ведь ничего плохого в жизни Осаму совсем не происходит. Нет ничего такого, что вводило бы его в странные эмоциональные состояния, с плещущими эмоциями через край. Однако, ощущение щемящей пустоты его не покидает и, услышав однажды невинный вопрос счастлив ли он в данный момент, он пытается отследить это. Несомненно что-то его смешит и, вроде как, ему нравится есть его любимую еду, а ещё поддразнивать людей ему тоже, вроде как, нравится. Но никакого удовольствия это не несёт. Осаму Дазай старается отследить свои эмоции, чтобы понять, чувствует ли он счастье, потому что не может вспомнить момента, когда мог бы это в себе нести. Иначе говоря, стоит ему задаться вопросом о том, счастлив ли он в данный момент, ведь смеëтся, находится в комфорте, как осознание абсолютной пустоты снова настигает его, лишая любых зародышей эмоций, если они вообще были. Завидно слышать, что кто-то встал с другой ноги, вот и злой сегодня: Осаму непостижимо сложно понять какого это, ведь никогда не испытывал ничего подобного и всегда просыпался с одним и тем же настроением. Накахара Чуя переживал о своих друзьях, о тех же детях из «Овец», которые предали его, оставили нож в спине. И ему совсем непонятно почему, сколько бы он не ставил себя на его место. Он бы всех их перебил, но не потому, что был бы зол или что-то в этом роде. Просто перебил бы, передавил ведь так куда проще, когда ничего нет, когда ты после себя ничего не оставляешь и люди, что знали о тебе, не существуют более, а просто смотрят мертвыми глазами тебе в спину и не способны назвать твоего имени вновь. По какой-то причине они сидят достаточно близко, чуть ли не упираясь плечами друг в друга. — Мне сегодня приснилось, что я был счастлив. Даже причины не помню, помню лишь то, что удивился, — шатен начал говорить неожиданно. Накахара почувствовал, что становится немного неловко: Дазай никогда не смел говорить что-то такое, а если и говорил, то это быстро становилось шуткой, которая высмеивала его. Поэтому даже сейчас был вынужден считать, что это очередное начало поддразнивания и не воспринимать так уж всерьез. — С утра я этого не помнил, хотя мне не так уж часто что-то сниться, чтобы я мог так беспечно забывать сны. А потом, задавшись в очередной раз привычным для себя вопросом, вспомнил чувство удивления из-за ощущения счастья… Я был встревожен, истерично вспоминая, когда это я так успел почувствовать счастье, а потом обухом по голове ударило осознание, мне вспомнилось, что это был всего лишь сон. Гадство какое. Дазай делает измученное выражение лица, смотрит вдаль и вздыхает. Накахара пытается отследить его эмоции и понять, что чувствует человек перед ним. Пространство заполнилось тишиной. Осаму в тот день не получил никакого ответа от своего напарника, но после было тошно из-за отсутствия реакции со стороны, а винить и некого. Дазай не забыл, кем выставляет себя, как выражает своё мнение и врёт, чтобы пошутить, потому нет ничего особенно в том, что его не восприняли всерьез. Накахара никогда не ощущал, что ему нужно оказать помощь своему напарнику зачастую из-за того, что тот её и не просил, но иногда, как в такие моменты, что-то неприязненно давило и подсказывало, что сделать что-то необходимо. Но он всё равно не сумел ничего ответить, потому что ни одно словно не казалось уместным. Осаму было тошно от того, что он сказал лишнее, а ещё хуже — слишком много личного, что было просто напросто проигнорировано и не успело уйти в шутку, как оборонительная реакция. В такие моменты тело ощущалось не своим, а ко всему прочему ещё и прорезанным на уровне лёгких. Ему не нравится то, что он ощущает это отвратительное состояние на себе уже долгое время. Осаму хочется, чтобы рядом кто-то был, понимал, возможно, даже любил, но одновременно ему не хочется этого больше всего на свете. Хочется лишить себя любых связей с людьми, чтобы не чувствовать подвоха, странного отвращения и страха, но люди ему нужны. Вот и остаётся ему разве что задыхаться в социуме и подавлять вспышки агрессии, которые проявляются временами по неизвестной причине. Он разве что ощущает кровавое месиво, которое осталось после многократного подавление всяких ненужных эмоций, которые и показать кому-то страшно. Кажется, обнажишь своë нутро, так сразу все почувствуют противный запах гнили, который он ощущает ежедневно. Говорит что-то о себе, превращает в шутку в ту же секунду, потому что создаётся ощущение, что твои кишки пропускают через пальцы и внимательно, с правильным для ситуации отвращением, осматривают всю подноготную. Если бы он ещё понимал, что чувствует и как лишить себя ощущения неполноценности, может, старался бы двигаться в сторону улучшения морального состояния. В углу тёмной комнаты, поддерживая друг друга, чтобы не рухнуть из-за неудобной позы, два юноши снимали напряжение, так они это бы и объяснили. В реальности, по правде говоря, использовали утоление потребности в сексе, чтобы на короткое время уйти от мыслей и забыть о своих проблемах, недостижимых для понимания друг друга. Соприкоснувшись членами, одновременно мастурбировали, сомкнув ладони, то и дело мешая друг другу, либо сбиваясь с ритма другого. Никто из них не позволил бы вставить, они не смотрят друг другу в глаза — о нежных и любовных взглядах нет и речи. Накахара так же не умел любить правильно, связь с таким человеком как Осаму не могла научить его дарить правильное тепло. От непостоянства Дазая чаще всего болит голова и тошно, муторно, иногда обидно. Обидно, что они не смогут понять друг друга, как бы не пытались, а они не пытаются даже открыться и поговорить на тему, касающуюся их души. Оба испачкались в сперме, Накахара что-то раздраженно шепчет на этот счёт, поднимает глаза наконец и не видит ничего, что могло бы остаться в памяти, как хорошее воспоминание. Дазай Осаму пустой человек, сам это знает, потому понимает, что не создан для того, чтобы любить правильно. И искаженная любовь не приносит удовлетворения, душевного покоя — ему хотелось бы сломать себе шею прямо сейчас. Пряди волос Чуи, рыжие и красивые, прилипли к лицу, — заниматься этим в одежде было плохой идеей, — а сам он в кои-то веки не выглядел таким уж недовольным, когда они смотрели друг другу в глаза. Дазай Осаму, снова продвинувшись ближе, опять создаёт неловкие ситуации, Накахара Чуя делает вид, что ему так-то совершенно безразличны причуды партнëра по взаимной мастурбации. Оба так хорошо играют свои роли, что в очередной раз и не понятно, что чувствуют. Вместо поцелуя Дазай Осаму дует на чужое лицо, вынуждая напарника зажмурить глаза от неожиданности. Шатен смеётся, смеётся и смеётся, пока Накахара опустошенно, как смотрел бы врач на неизлечимого пациента, взирал на него, сдерживая нелестные слова. Чуя сдерживается лишь для того, чтобы слушать чужой тихий смех, каким бы дразнящим он не был.