Спи, мальчик

Как бы мне хотелось раскаяться и исповедоваться, но раскаяния я не чувствую, и потому не могу. Лгать Богу не могу. Всё началось с его взгляда. Видел ли это только я, или это всегда было — не знаю, и до сих пор задаюсь вопросом. Я верю, что люди носят в душах свет и любовь Господню, и в глазах это отражается, как в чистых, не умеющих лгать зеркалах. Я почувствовал этих людей — каждого до единого. Верующие, готовые слушать, они были видны мне, как и Богу, открытые книги, страницы в которых я хотел исписать новым чудом. Они были со мной, и я, клянусь, ощущал, как люди проникаются моей проповедью. Как легко достучаться до них, как легко коснуться их душ! Момент чистой эйфории. И уже на выходе я увидел тебя. И здесь я бы сказал, что меня словно током ударило, но то слишком пошлая метафора, к тому же не правдивая. Я сам скорее был как раскалённый, заряженный от симбиоза с паствой, а ты… потушил меня. В один момент. И сперва я почувствовал непонимание и возмущение, меня встревожил тот факт, что мальчишка смотрел на меня вот так. Мальчишка, который только что был в церкви, слушал, но не верил, ни единому слову. И его взгляд был холодный, как лёд. Райли, это ты? Неужели? Ох, Райли, что сделалось с твоим взглядом? Что он отражает, душу, или то, что ты видишь перед собой? Словно серое, грубое и бесконечное море везде и всюду. Я и сам, получается, это море? Это всё, что мои слова оставили в тебе? Неужели ты и не попытался услышать? Я сказал, что ещё побеседую с тобой. И позже я сдержал слово. Что-то напрягало меня в тебе. Каждый раз, как ты приходил на собрание, и мы оставались одни. Твой тон, твой взгляд, твои жесты — нет, буквально всё, Райли. Что бы ты ни делал. Ты говорил не о Боге, о чём-то ином, словно на другом, выдуманном языке, как будто пытался пошутить, а я слушал терпеливо, даже не злился, почти ни разу. Я понимал лишь обрывки фраз. Но по ним сложилась картина. Точная и верная. Ты не верил в моего Бога, Райли. Мне хотелось понять. И нет, не как заботливый отец ребёнка, чтобы сохранить отношения, уменьшить расстояние, созданное разницей между поколениями. Мне хотелось понять тебя, как загадку, оставленную мне Господом. Ты не верил, нет. Но говорил иногда верно, да к тому же так честно, откровенно, словно читал мне проповедь, и что-то в твоём голосе заставляло меня слушать, слушать, слушать. У меня никогда не было такого дара, как у тебя, Райли. А ты ведь не говоришь почти, ты молчаливый, один из тех, кто взглядом может передать много больше, чем словом, но когда звучит твой голос, его слушают. Или только мне хотелось слушать тебя, Райли? Ох, мальчик, ты бы знал, как меня это тревожило. Молился ли я? Конечно. И за тебя, и за себя, разумеется. Стоял на коленях и спрашивал Господа, отчего всё в тебе такое странное? Я слышал тебя самого, настоящего, но словно по радио с помехами, а то, что ты говорил, никак не давало мне покоя. Ты ведь прав был, не во всём, но в чём-то, и, мне страшно признать, но, возможно, более прав, чем я. Я не понимал и не понимаю тебя, но ты, как и все, должен был появиться здесь, и мы должны, должны были раз за разом оказываться здесь, говорить о Боге, об алкоголе, о прошлом. Только так. Но почему? Я не мог понять. Я привязался к нашим встречам, Райли. Сильно привязался. И в один момент я почувствовал не то же, что и обычно. Не раздражение от невозможности понять, а какую-то… ласку. Ты ведь пришёл, Райли, чтобы поговорить со мной, ты пришёл, потому что веришь в лучшее, да? Не потому ведь, что так надо, да, Райли? Тебе ведь не нравится этот мир. Реальность, что так жестоко обошлась с тобой. Ты не хотел быть в ней прежним, ты прятался от неё, старательно прятался. Я почувствовал к тебе необъяснимую ласку, Райли. Ты ведь остался тем же, да? Где-то глубоко внутри… свет. И тогда Бог даровал мне смирение. Знаешь, что я почувствовал, когда увидел тебя после смерти Джо? Нет, Райли, не голод. Страх. Я испугался за тебя, мальчик. Я знал, что всё происходящее — план Господень, и нужно только довериться Ему, Он любит меня, как и всех нас. Но как же я испугался за тебя, дорогой Райли. Ведь в твоей реальности не было никакого Бога. Кем я сам был? Я на мгновение почувствовал тебя, твои мысли, твой мир, за всем этим шумом, за всеми помехами, которыми ты отгораживался от меня. И меня словно парализовало страхом. Я стоял, не смея пошевелиться, и смотрел на тебя, чувствуя, как шаток теперь мой рассудок, и безумно боялся за тебя. Ты окликнул. И я пообещал себе, в одну секунду пообещал, даже не успел подумать толком, что не причиню тебе боль, Райли. Но вот ты лежишь передо мной в луже крови, твой взгляд такой же холодный, ты смотришь в потолок, но, конечно же, ничего ты там не видишь. Ты забылся практически сразу, как ангел кинулся к тебе и припечатал к полу. Испугался ли я, когда понял, что ты пришёл? О да, Райли, ты бы знал, как, глупый мальчишка! Что ты, боже, забыл здесь в такой час, почему ты пришёл? Но сейчас я уже не боюсь. Я спокоен за тебя, Райли. Потому что я знаю, Он избрал тебя. Я не ошибся. Ты особенный. Я наклоняюсь к тебе и ласково, со всей любовью, с которой и Бог тебя любит, целую в лоб. Спи, Райли Флинн. Завтра тебя разбудит новая жизнь.