I am the night, color me black

Феликсу кажется, что он сходит с ума. Нет, Феликс знает, что сходит с ума. Он полностью лишился рассудка в возрасте девятнадцати лет. Потому что он продолжает видеть своего парня в темных углах квартиры. Что, на первый взгляд, не кажется чем-то ужасным или тревожным. Пока не узнаешь, что парень Феликса умер. Полтора года назад. Сейчас это всего лишь груда пепла, захороненная в урне с замысловатой резьбой и стоящая на книжной полке Феликса. Он мертв. Ушел. Ничего, кроме кучки обугленной пыли. Так почему Феликс продолжает видеть Чанбина? Нет, он не просто видит его во сне, и точно не притворяется. Он видит его. Как будто он здесь. Как будто он сделан из плоти и крови. Как две ночи назад, когда Феликс случайно проснулся посреди ночи и, он клянется, увидел Чанбина, стоящего у изножья своей кровати. Даже в кромешной тьме своей комнаты он видел его. Гладкая кожа цвета слоновой кости и розовые губы, которых просто не должно быть. Он видел его лицо, видел его широкий нос, на котором Феликс обычно оставлял свои поцелуи, видел его полные щеки и крошечные губки, которые обычно расплывались в любящей улыбке при виде Феликса. Он увидел Чанбина, просто стоящего в комнате. Наблюдающего за ним. Как будто он был жив. Но Чанбин был мертв. Феликс уверен в этом. Он подтверждает свои подозрения, украдкой поглядывая на черно-золотую урну, покрывающуюся тонким слоем пыли на полке. Со Чанбин перестал существовать. Но постепенно страх пережевывает каждую кость в теле Феликса, потому что он постоянно видит, как Чанбин бродит по его квартире. С той ужасной ночи Феликс стал спать с включенным светом. Как чертов ребенок, он постоянно освещает свою квартиру ярким светом, опасаясь того, что скрывается в темных углах квартиры. Его счета за электричество могут пойти к черту в пользу мимолетной безопасности, которую обеспечивает вездесущий свет. Но страх душит. Он едва может спать, он едва может есть, функционировать и дышать, когда находится в своей квартире. Он хотел бы сделать что-то с этим. Например собрать вещи и уйти, сбежать из тюрьмы, которую он называет домом, и найти новое место. Но непоколебимое сочетание подписанного им договора аренды и отсутствия достаточных средств удерживает его в ловушке. Он так устал. Так устал и так напуган. Его глаза гаснут от истощения, а мышцы болят от постоянного напряжения. Он просто хочет, чтобы все это закончилось. Феликс становится параноиком. Его глаза бегают по квартире, широко раскрытые от постоянного страха. Он чувствует на себе взгляд, следящий за каждым его чертовым движением. Кто-то вглядывается в него, исследуя каждый его вздох. Каждый раз когда скрипят штукатурные стены, или трещит старинный радиатор, Феликс в ужасе подпрыгивает. Его сердцебиение учащается, а кожу покрывает ледяной озноб. Он едва может жить. Ощущение, что тебя преследуют вынуждает оглядываться и быть на взводе постоянно. Однажды, когда он только зашёл домой, ему показалось, что он увидел смотрящую на него фигуру. Но это был лишь его торшер немного странной формы. Он клянется, что краем глаза видел два черных блестящих глаза, уставившихся на него. Когда же он резко повернул голову, лишь обнаружил, что это были блики тусклого света, отражающиеся от полированных линз его солнцезащитных очков. Он в ужасе. Потому что, что-то наблюдает за ним. Что-то ходило взад и вперед, взад и вперед за дверью его спальни на прошлой неделе. Он видел, как тень нарушала безупречно чистую полосу мягкого света между дверью и полом. Оно было там. И все, что Феликс мог сделать, это натянуть одеяло на голову и постараться не рыдать. Что-то шепчет его имя в нечестивые ночные часы. Он слышит его в нескольких дюймах от своего уха и в то же время в милях от него. Он слышит. Что-то стоит в чернильных глубинах его гостиной, пока он учится, — пятно смутно подергивающейся темноты. Темнее ночи, он выглядит как черная дыра, которая жадно хватает любой свет, огибающий ее. Он видел. Он видит. Он клянется, что видит это прямо сейчас. Феликс пытался запомнить некоторые важные факты из психологии перед экзаменом, который должен быть на следующей неделе. Может быть, ему стоит поговорить со своим профессором о том, что с ним происходит. Может быть, ему стоит обратиться к психологу. Он боится, что если он это сделает, для него не останется никакой надежды на нормальную жизнь. Он сумасшедший. Он видит своего мертвого парня, который смотрит на него из теней его дома. Рассказывать это кому-то? Звучит как билет в один конец, чтобы оказаться запертым в сумасшедшем доме. Он пытался работать, свернувшись калачиком на диване, когда услышал это: — Феликс, — что-то шептало. Что-то бормотало. Как ветер, пробирающийся сквозь сосновые иголки, смещающий тяжесть ветвей и заставляющий древнее дерево стонать. Феликс вскочил, его глаза грозились вылезти из орбит, а сердце бешено заколотилось. Он почувствовал, как оно бьётся о его ребра, маниакально и безумно, на грани того, чтобы сломать тонкие кости. Его живот скрутило от тошноты, плечи подпрыгнули до ушей, волны ужаса пронеслись сквозь каждый атом его существа. Он слышал это раньше, это движение в воздухе, которое почему-то звучит в точности как его имя. Но на этот раз все по-другому. Оно звучало ясно, безошибочно. Оно звучало ближе, в комнате с ним. Всего в нескольких футах от него. — П-привет? — Феликс захныкал, подтягивая колени к груди и съеживаясь. Он начал дрожать, а его золотисто-светлые волосы покачивались. Раскаленный добела страх пробегал по его венам. Это был такой страх, от которого невозможно даже попытаться избавиться. Он уже проник в центр вашего мозга, как голодный термит сквозь дерево. — Феликс, детка. Слезы навернулись на испуганные глаза Феликса. Его сердце временно перестало биться, прежде чем снова бешено заколотилось в груди. Каждый хриплый вдох ощущался как будто ядовитые шипы прокалывали его лёгкие. Это обжигало. Все горит, как будто его облили бензином и кто-то бросил спичку. Он знает этот голос. Он слышал этот голос в течение трех лет своей жизни. Он не слышал этого голоса уже полтора года. — Чанбин? — Феликс не помнит, как двигались его губы. Они действовали по собственной воле, выплевывая чужое имя. Движение. Абсолютно черное что-то на стыке дальней стены и пола. Единственный угол его гостиной, который все еще был в тени. Из самой черноты выступила фигура. Вспышка бледно-белого и черного, казалось, возникла из-за самого недостатка света. Это была тень. Она кровоточила чернотой. — Ч-Чанбин?! — воскликнул Феликс, прижимаясь к подлокотнику дивана в слабой попытке увеличить дистанцию ​​между ним и чем-то. Чанбин? Чанбин. Чанбин сейчас стоит в гостиной Феликса. На нем то, что было в день его смерти, в худший день в жизни Феликса. В тот день, когда он потерял его. Феликсу хотелось заплакать. Он издавал сопливые, пьянящие вздохи, которые будто разрезáли тесаком. Он хочет закричать, но его горло не позволяет ему это сделать из-за подступающих рыданий. Кожа Чанбина такая бледная, что Феликс не удивился бы, если бы это было стекло, а не кожа. Черты его лица мягкие, он выглядит будто застыл во времени. Все так же красив. Идеальный. Его глаза. Они были исключением. Глаза Чанбина, которые когда-то были медово-карими, теперь черные. Чисто черные. Бесчеловечно черные. Черные, как глаза куклы, черные, как глаза акулы. У него глаза хищника, который находится на самом верху пищевой цепочки. И он смотрит на дрожащую фигуру Феликса, как на кусок свежего мяса. Он сошел с ума. Чанбина здесь не может быть, он просто не–. Ему мерещится, у него галлюцинации, он сумасшедший. Глаза Чанбина не могут быть черными, а губы не могут улыбаться. Он мертв, он мертв, он мертв. — Привет, детка, — голос Чанбина звучит иначе. В корне иначе, так непримиримо, что невозможно выразить. Звучит мрачнее. Холоднее, с септической стерильностью. Его голос соответствует двум крошечным пустотам на его лице. — Я скучал, — сказал Чанбин и сделал шаг из темноты. Шаг в сторону Феликса. Он прошел прямо мимо урны, в которой хранились его собственные обрывки воспоминаний. — Нет! Убирайся! Ты не Бинни! — закричал Феликс, и его взгляд начал расфокусировываться и расплываться от смеси ужаса и бесконечного потока слез. Он в ловушке, между подлокотником дивана и этой штукой, выдающей себя за Чанбина. Некуда идти, некуда бежать. Он загнан в угол волком в шкуре возлюбленного. — Ликси Ликс, это я, — протянул Чанбин, и его потрескавшиеся губы растянулись в улыбке. Это тошнотворно сладкая улыбка, та, которая в конечном итоге становится последним, что ты видишь, прежде чем нож вонзится тебе в спину. Чанбин сделал еще один шаг ближе, пока не оказался в нескольких дюймах от мягких подушек, что лежали на диване. Ликси Ликс. Это прозвище громко пронеслось в голове Феликса. Оно билось в его мозгу, как булава, как оружие, предназначенное для разрушения. Так Чанбин называл Феликса каждый день. Только Чанбин мог знать что-то подобное. Это он. Это действительно Чанбин, он вернулся. Теперь слезы Феликса вызваны не страхом и неверием, а отчаянием и тоской. Он очень скучал по Чанбину. И вот он здесь. Он должен быть счастлив — он должен наслаждаться этим моментом. Чанбин подходил все ближе и ближе, пока не забрался на диван к самому Феликсу. Феликсу следовало бы бежать. Он должен был убежать, уйти куда-нибудь, куда угодно, только не быть здесь. Однако, он твердо сидел на месте, прижавшись спиной к толстому подлокотнику дивана, с широко раскрытыми, полными слез глазами. Он просто позволил всему этому случиться. Чанбин нежно кладет свои руки на бедра Ли и, аккуратно надавив, раздвигает. Феликс чувствует, как в груди закипает крик. Вытянув свои мускулистые ноги вперед, Со подползает к Феликсу и седлает его колени. Все, что Ли может сделать в ответ, это уставиться. Уставиться на любовь всей своей жизни, которая была мертва и ушла, но теперь находилась здесь, в его объятиях. Феликсу вдруг становится все равно, что глаза Чанбина черные как смоль. Его не волнует, что его кожа неестественно бледна и что его тело просочилось из тех самых теней, которые преследуют его в кошмарах. Все, что его волнует, — это ощущение того, как Чанбин прижимается к нему всем телом. — Я скучал по тебе, Бинни. Так сильно, — пробормотал Феликс, и мир закружился, как волчок. Он не мог отличить верх от низа или лево от права, все, что он понимает, — это Чанбин, лежащий на его бедрах. Улыбка Чанбина стала шире, пока Феликс не увидел его зубы. Он клянется, что видел клыки, но через мгновение они исчезли. Если они вообще существовали с самого начала. — Ты будешь хорошим мальчиком для меня, Ликси Ликс? — пропел Чанбин. Его голос был мягким и смертельно сладким. Как колыбельная, которую поют тебе перед тем, как ты задохнешься. Феликс отчаянно кивнул. Отчаянно. Он знал, чему предшествует этот вопрос, и у него потекли слюнки. — К-конечно, я всегда буду хорошим мальчиком для тебя, Бинни, — он хочет, чтобы Чанбин гордился им. Он хочет быть лучшим мальчиком, каким только может, ради своего возлюбленного. Когда Чанбин поднимает руку, чтобы погладить Феликса по щеке, он чувствует как холодные сосульки трогают его кожу. Чужие слезы столкнулись с рукой Чанбина, собираясь в лужицу на изгибе между большим и указательным пальцами. — Хороший мальчик, Ликс, — похвалил Чанбин, прижавшись бедрами к Феликсу, и все, что Феликс мог сделать, это ахнуть. В его глазах заплясали ослепительно белые пятна, а нервы будто горели. Все, что он мог воспринимать, — это ощущение того, как Чанбин подается вперед, навстречу его собственным неглубоким толчкам. Он может чувствовать Чанбина, чувствовать его плоть и кости. Чувствовать что-то еще, что-то жесткое под грубой тканью джинсов, которые были на Чанбине в ночь его смерти. Как будто он никогда и не уходил. Феликс будто был под гипнозом. Его мертвый парень лежит на нем, но ему плевать. Его страх сменился тоской, ощущением близости и возбуждением. Так много противоречивых эмоций боролось за доминирование в его мозгу, что все это просто превратилось в ничто. — Я люблю тебя, — прохныкал Феликс сквозь непристойный стон, когда Чанбин резко дернул бедрами. Его глаза закатились, щеки вспыхнули алым. То, что когда-то было кошмаром, превратилось в сон, и Феликс никогда больше не хотел просыпаться. –Я тоже тебя люблю, Ликси. Мне жаль, что я бросил тебя, — сказал Чанбин, каждое слово которого было пропитано толстым слоем меда. Феликс начал рыдать, испытывая жалкие приступы печали. Почему ему пришлось уйти? Почему он оставил его? Он ощущал все: удовольствие, боль и весь известный эмоциональный спектр. Это граничило с агонией. — Хочешь пойти со мной домой? –тихо спросил Чанбин, поглаживая большим пальцем разгоряченные и веснушчатые щеки своего парня. Это застало Феликса врасплох, его икота и всхлипы прекратились. Феликс дома. Он не знает, что Чанбин имеет ввиду, но он слишком ослеплен бурлящим голодным желанием и неподдельным ужасом, плещущимся в его животе. Он хочет пойти домой с Чанбином. — Разве ты не хочешь быть со мной вечно, Феликс? — голос Чанбина звучит в его ушах как гимн, как нечто священное. Как что-то святое. Он бы мог сейчас упасть на колени и молиться. И Феликс знает. Он хочет быть с ним вечно. Навсегда. Когда бедра Чанбина прекращают двигаться, Феликс не может не заскулить от нехватки трения. Его тонкая талия смотрится такой маленькой по сравнению с накачанным телом Чанбина. Его тело горит и Ли утопает в жалких попытках преодолеть расстояние между ними. Он так влюблен, так ослеплен, что не обращает внимание на дикое, волчье выражение лица Чанбина. Они оба голодны. Но они голодны по-разному. — Отвези меня домой, Бинни, — шепчет Феликс, и, будто по щелчку пальцев его слезы мгновенно иссякают. Они остаются не более чем вялой каплей на коже руки Чанбина. Он смотрит в чистые черные глаза Чанбина, и его сердце успокаивается. Он видит свое отражение в этих ониксовых бассейнах, которые будто два зеркала с черными дырами, повторяли вид Чанбина. Тот любовно поглаживает чужую щеку. Феликс утыкается в руку парня, поддаваясь ласке, и внезапно чувствует покой. Полный покой. Чанбин смертельно холоден, но Феликсу невероятно тепло. Как будто он в огне. Как будто его бросили в печь. Так тепло. Он не хотел чтобы это заканчивалось. Губы Чанбина кривятся в скромной улыбке. Но эта улыбка не касается его глаз. — Хороший мальчик, Ликси Ликс. Теперь мы сможем быть всегда вместе, — чанбинова рука оглаживает грудь Феликса пока не остановиливается ровно над сердцем. Каждый фунт его существа пульсирует в ладони Чанбина, как будто тот пытается использовать удары как источник энергии. Феликс улыбается Чанбину. Его глаза сияют звездами, блеском и любовью. Он счастлив, он так счастлив, что готов кричать. Вечный сон покусывает разрушающийся мозг Феликса, тявкает, кусается и пытается разбудить его. Но Ликси предпочитает потеряться в бесконечной черноте глаз Чанбина, и игнорирует внутреннюю тревогу. Сердце Феликса наконец забилось с новой силой, с новообретенной радостью и жизнью. Он так сильно любит Чанбина. Его сердце билось, билось и билось. Стабильно и равномерно. Пока Чанбин не вонзил руку ему в грудь и не вырвал его. Чанбин может и истекал жидкой черной тенью, но тело Феликса теперь истекало алым. Улыбка Чанбина не дрогнула. Несмотря на капли крови, стекающие по его запястью. Несмотря на зияющую пустоту в груди Феликса, словно имитирующую бездны, которые являются глазами Чанбина. Теперь они могут быть вместе. Всегда.