ты

Снова этот потолок. Первое, что видишь, когда открываешь глаза. Огромный кусок бетона, нависающий сверху; неумолимо душащий, тяжёлый, наверное, как небо на плечах Атласа. Солнечные лучи теряются в густых облаках, и в комнату проникает только тусклый серый свет, сливаясь с шершавыми стенами. Весь мир в тон этому потолку. Отвратительно. Поворачиваю голову на бок. Здесь лежишь ты. Быстро хлопаю глазами, пытаясь отогнать заполонившие до этого голову мысли. Получилось. Причём настолько, что ветер, кажется, сжалился надо мной, и отогнал прочь одну из туч, толпившихся над плоскими крышами стоявших в ряд высоток; и та, небрежно отскочив в сторону, позволила крохотному солнечному лучу обнять твою щёку, соскользнуть на губы и по-детски пощекотать своим золотом ресницы перед тем, как исчезнуть. Я улыбаюсь. Просыпаться, видимо, ты не очень хочешь, раз уж даже лучику, - хоть и воистину маленькому, но лучику! - не удалось тебя пробудить. Значит, у меня есть достаточно времени, чтобы вдоволь на тебя насмотреться. Разве часто у меня появляется возможность наслаждаться этим невозмутимым лицом? Трепещущими веками, незримым барьером отделяющими твои сны от этой серой яви? Дыханием, в ритм колышущим твои же тёмные, растрёпанные по подушке волосы? Разве часто я мог так радоваться? Ведь ты никогда не удостаивал меня такой чести, всегда просыпаясь одновременно со мной. Убивая. Сначала надежду, ещё цеплявшуюся своими корнями, как сорняк, за что-то внутри, а потом и меня самого. Заставляя смотреть на этот ненавистный потолок, на эти стены, распространявшие свой болезненно серый цвет заразой по миру; ты заставлял меня смотреть в надежде, что это поможет, что со временем я свыкнусь и научусь в этом жить, но я не мог, пойми, не мог, и сейчас не могу. Мне больно смотреть на это, больно видеть из окна одни и те же многоэтажки, расчёсывающие небо до крови так, что из светил - глаз его - пеплом падает снег, никогда в этих местах не таявший. Кажется, от боли небо воет и кричит, да я вместе с ним, только вот его крики мы никогда не услышим, а мои ты вынужден пропускать через себя каждое утро; кажется, небо пытается закрыться от этих расчёсок тучами, насылая на всё оставшееся ниже мрак, но мне ты этого сделать никогда не давал, нет; ты не позволял мне закрыться, поэтому холодные лезвия заполонивших мир высоток резали меня с каждым днём всё сильнее. Режут до сих пор. Ты же всё понимаешь, так почему не даешь мне хоть на пять холодных утренних минут почувствовать себя счастливым? Разве многого я прошу? Всего лишь позволить мне смотреть на тебя. Только смотреть. Ты повернулся на спину. Я не помню, какой сегодня день. Да и, кажется, это уже и не так важно. Даже время года не определишь - снег здесь падает что в мае, что в октябре. Видимо, спешить тебе сейчас некуда, раз даже будильник не посмел подать голос в обычное время. Дыхание твоё стало неровным, ресницы выдали твой заговорщический план - открыть глаза, проснуться! - который ты тут же привёл в исполнение. Этим ты заставил меня ужаснуться, изо всех сил цепляться за остатки грёз, звёздами поутру исчезающими из моего сознания. Твой взгляд зацепился за мою улыбку, но едва ты расправил уголки губ в ответ, как она тут же невольно растаяла. Ты, наверное, удивился тому, что я ещё способен улыбаться по утрам, а не кричать от боли и безумия пробуждения, но ты знал, что было тому причиной, а я знал, что причине этой надолго в живых остаться позволено не будет. Я понимаю тебя, искренне понимаю - наверное, если бы тебя тоже начал так сильно ранить этот серый цвет, покрывший всё вокруг, я бы также пытался вернуть тебя в реальность. Но я не могу, понимаешь? Я уже не могу. Ты отнимаешь у меня возможность испытать хотя бы крупицу радости, так что же мне остаётся? - Аякс. Ты всё понял. Твоя рука проскользила по моим волосам, нежно убирая их в сторону. Взгляд пытающе впился в мою кожу, оставляя на ней невидимые ожоги. - Ты же можешь, ещё можешь, хотя бы ради меня, правда ведь? Не просил тебя об этом никогда, да и других ни разу, но просто сделай это для меня, хорошо? Пожалуйста… Но ты знаешь, что я вряд-ли смогу. Ты знаешь, что я продержусь так долго, насколько меня хватит, а там… - Пожалуйста… Мне становится грустно смотреть на тебя. - Хочешь, снова попозирую для холста? У тебя есть ещё несколько пустых… Остальные твои слова я уже не слышу. Но настолько безжалостно, одним махом сокрушать твои надежды я не хочу, и нехотя соглашаюсь. ***** Беспорядочными движениями перебираю внутренности разваливающейся коробки с материалами. Достаю, измазав пальцы, куски угля. Бросаю взгляд на тебя, оцениваю холст - нет, только зря руки испачкал, углём не сильно хочется, придётся делать гризайль. Нарываю в своём хламовнике умбру, белила - как всегда, остатки; откапываю что-то непонятное, но вроде тёмное, для гризайля сгодится. Можно было бы, конечно, и двумя тюбиками обойтись, но сегодня хочется упростить себе жизнь. Вымазываю край плоской, широкой кисти в умбре и начинаю делать набросок. Ты сидишь, впиваешься в меня глазами. Рисую анфас. Задумки нет, но авось что-то да выйдет. Вырисовываю контур носа, скольжу вниз, к губам - их я бы мог и с закрытыми глазами, знаешь, в деталях описать, столько раз касался их; очерчиваю глазницы и овал твоего лица. Ракурс получился необычный, будто смотришь на меня сверху. Начинаю понемногу добавлять тени. Не знаю, честно говоря, зачем мне понадобился гризайль, раз уж я тебя так часто рисовал. Начинаю фантазировать. Придумываю тени - реальные уж слишком скучные. Времени прошло немного, минут пятнадцать, насколько я могу судить, но любой другой успел бы уже несколько раз от нетерпения шевельнуться, ты же сидишь неподвижно, как статуя. Если бы не твои тускло горящие жёлтым глаза, я так бы и… Кисть отлетела в сторону. Палитру я сложил в сторону, чтобы не вымазаться. Холст оказался отставленным к стене. - Аякс, но почему… Я нарыл в шкафу, тонувшем в пыли, куски старой глины. Их осталось достаточно много, как раз хватит. Ты, поняв меня без слов, едва заметно приподнял бровь в удивлении, но всё же снова сел неподвижно. Я кое-как установил каркас, притащил клеёнку, набрал воды в таз и начал накидывать неподдающуюся глину, пытаясь создать форму. Руки меня не сильно слушаются - ни ты, ни я уже не помним, как давно я перестал лепить. Но память так просто умереть не может, и пальцы сами забегали, очерчивая тебя. Я смотрел на статую, сравнивая с тобой, и пытался понять, чем же она отличается. Величественностью? Странно, эта глина выглядит живой. Но внезапно ко мне пришло осознание - это ведь не ты, в самом деле. Это Моракс. Твои глаза всё мне выдали, всё рассказали. Это Моракс светился в них золотым, это был он; Моракс, о котором ты и сам позабыл. Странно, Чжун Ли, помнишь ли ты сам, что был когда-то богом? Но ты, кажется, даже не подозреваешь об этом. ***** За окном зажёгся единственный на всю улицу фонарь, теперь стоящий среди тьмы одиноким путником. Серое небо становится темнее, а меня всё больше и больше разрывает от пустоты, томящейся внутри, и ты беззвучно тащишь меня на кровать. Укладываешь головой себе на колени, разворачиваешь лицом к себе. Целуешь. Нежно, гладя рукой по голове. Заставляешь разрываться не только от дыр внутри, но и от того, что мне невыносимо оставаться здесь. Только ты, словно охотник, заманивший добычу в ловушку, держишь меня, и мне невыносимо так хотеть остаться с тобой и так хотеть уйти. Ты безжалостен, ты убиваешь меня каждый вечер, но на следующее же утро просишь открыть глаза. Ты жесток, но я не могу винить тебя за это. Твои узловатые пальцы расстёгивают ворот моей рубашки. Холод не проникает за окна этой бетонной коробки, и я позволяю тебе снять с меня бесполезный кусок ткани. Ты смотришь на синяки, разбросанные по моему исхудалому телу, проводишь языком по ключицам, соединяя кровоподтёки дорожкой. Находишь мою исполосованную руку, пальцами вокруг неё танцуешь, обвивая, как змея; твои ладони тёплые, и замёрзнуть у меня не получается. Твоя кисть такая же, как и моя, вся в мелких царапинах да порезах от простого канцелярского ножа, пускавшегося в ход почти каждую ночь, но ныне почивавшего на тумбочке; вены ярко выступают у тебя на шее и руках, безумно красиво, словно кто-то изрисовал твоё тело сплошными линиями, и я восхищённо смотрю на них. Ты кусаешь меня где-то возле рёбер, но я почти не чувствую отпечатков твоих зубов на себе, ты и сам знаешь, что мне такого не хватит, но каждый раз пытаешься, в надежде, что моё тело начнёт ярче чувствовать боль. Возможно, это ознаменовало бы моё возвращение в «реальность», но я от этого далёк, настолько далёк, что ты даже и не представляешь. Ты знаешь, что нужно взять нож, знаешь, что он помогает оставаться на плаву и глушить бесполезные страдания моего и так уже измученного мозга, знаешь ведь… Но ты не позволяешь мне делать это самому в страхе, что я перейду эту тонкую грань. И я тебя понимаю, потому что я бы, непременно, её сразу же пересёк. А сам ведь, не вынося вида моего бьющегося в конвульсиях сознания, моришь и себя. Целуешь меня, измазанного в крови, кажется, целую вечность. Шепчешь что-то, близясь к безумию, я даже узнаю что - зачем-то Маяковского… «Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал, что у каждого есть голова, - отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?!» И вправду, отчего… ***** Я сижу на заметно потрёпанном жизнью стуле, завернувшись в свою старую рубашку, немного испачкавшуюся нашей кровью. Ты копаешься в дальнем шкафу, дверца которого вот-вот отвалится, видимо, в поисках чего-нибудь сладкого. Знаешь, что я люблю сладкое, но позволить себе его сейчас - что-то невообразимое, и все твои поиски увенчаются неудачами. Воздух быстрым взмахом сабли разрезает противный визг закипевшего чайника, и ты, выключив конфорку, заливаешь воду в потрескавшиеся чашки. Несешь их ко мне. Ставишь на стол, медленно садишься рядом. Смотришь как-то беспокойно мягко. Мы допиваем остатки старого чая. Я обвожу глазами кухню - тусклый жёлтый свет, почти полностью обнажившие грязные стены обои, потрескавшиеся и криво висящие шкафчики, плесень на потолке. Радуюсь разнообразию цветов. Пока горит эта странная лампа, серый цвет не посмеет пробраться внутрь. Курсирую между стульями и столешницей, доливаю кипятку в чай, выглядываю на улицу. Снег. Завтра нужно будет отнести скульптуру на обжиг. Придётся, по колено увязая в белом месиве, тащить всё на себе. Наблюдаю за пеплом, падающим с неба. Вспоминаю детство: ребёнком я часто выходил на ночные прогулки втайне от взрослых. Тогда я находил укромное место где-то на обочине маленькой улочки, между двух зданий, и ложился на сугроб. Мне нравилось наблюдать за снующими туда-сюда в ярко светящихся окнах людьми (ещё бы - собственный муравейник!). За девушкой, варившей чай на кухне, за развешивающим на стёкла бумажные снежинки ребёнком, за котом, мирно почивавшем у стекла, за неясными силуэтами, движения которых мне не были видны из-за стоящих на подоконнике цветов… Но после возращения из Бездны я уже не мог так просто наблюдать. Взгляд мой всё чаще притягивал фонарь, нависавший надо мной, и мыслями я уходил в размышления. Даже ребёнком я мечтал быть насмерть пронзённым этим ужасным зимним морозом. Даже ребёнком я хотел умереть. Прямо на том самом сугробе. Но холод не мог меня убить, как и бесчисленные сражения, последовавшие после. Спустя несколько лет бесполезных битв меня подняли до Предвестника, внутри я был окутан абсолютным безразличием ко всему - даже к первенству я стремился из привычки; долго же это продолжалось, ровно до тех пор, пока ты не встретил меня. Ты дал мне понять, что за безразличием скрывается боль, но ты и пробудил во мне радость от встречи с тобой. Только никто не мог знать, что боль эта со временем будет только становиться сильнее, пожирая изнутри, а те крупицы счастья её лишь укоренят у меня в сердце и будут подпитывать. Даже когда мы ушли с поля брани, поклявшись друг другу навеки туда не возвращаться, даже когда у меня появилась возможность каждый день видеть твоё прекрасное лицо, даже сейчас… ***** Сегодня я отнёс твою статую в мастерскую. Знаешь, как отвратительно было вновь вдыхать этот пропитанный ужасом воздух? Как мучительно было заставить себя снова чувствовать на своей коже этот пронзающий мороз? Конечно же, знаешь, за столько лет научился ведь видеть меня насквозь. Но помочь даже сейчас не можешь. Глину запекли, и никто, кроме тебя самого, не сможет её разрушить. Статуя уже стоит в углу на кухне - посмотри, как вернёшься. Может, тогда ты вспомнишь? Сегодняшний день ещё невыносимее, чем вчера. Я бы очень хотел, хотя бы ради тебя, правда, но, пожалуйста, не заставляй меня больше это терпеть. Терять тебя тоже невыносимо, но меня разрывает, ты же видишь; ты обязательно сможешь меня найти, если вспомнишь, хоть бы через пару лет та статуя заставила тебя… Но мёртвых не воскресить, а я не знаю, может ли такое божество как ты, Моракс, отыскать настолько заблудшую и низко падшую душу в закромах этого мира. Я накидываю на себя вчерашнюю рубашку, натягиваю на ноги резиновые сапоги - чтобы ноги не промокли, уж сильно неприятно было бы… Закрываю дверь и выхожу вот так, в одной рубашке да старых джинсах, на улицу. Бреду куда-то бездумно. Нахожу себе укромное место с другой стороны дома, там, где искусственный фонарный свет меня не найдёт. Ночь поможет мне, удержит муравьёв в их муравейниках, не даст им мне помешать. Зарываюсь в снег почти с головой. Тело моё уже разучилось чувствовать холод, и только медленно синеющие пальцы дают понять, что я замерзаю. Жалею о том, что приходится уйти вот так. Не сказав тебе. Знаешь, как прекрасно было бы умереть у тебя на руках? Глядя в твои прекрасные янтарные глаза. Больше всего мне сейчас бы не хотелось быть одному. Голова моя тяжелеет, и перед тем, как провалиться в самый глубокий в моей жизни сон, словно сквозь пелену я слышу чьи-то шаги. Твои обеспокоенные крики. Я настолько слаб, что уже не могу ответить. «Я… Я всё вспомнил, Аякс,» говоришь уже спокойно. Статуя, верно, всё-таки понравилась? Я из последних сил открываю веки, и вижу твои необыкновенно сияющие золотым глаза. И верно, вспомнил. Чувствую твою тёплую руку на своём лбу и проваливаюсь в темноту. Кажется, я радуюсь. Это прекрасно, не находишь? Наверное, спустя столько лет боль отступила, и теперь не смеет закрывать собой всё остальное. Дивлюсь тому, что не чувствую себя одиноко. Видимо, в этой тьме тебе всё-таки удалось меня найти?