Девочка-рыбка

      Альбедо любить не умеет, но девочка-рыбка его почему-то до глубины искусственной души трогает. Конечно, трогает — глубоководным на дне самое место. К тому же там безопаснее, чем у поверхности: ни солнца с его грубыми лучами, ни злых людей, что любят уничтожать все красивое.       Есть в ней что-то такое, чего ни в ком другом нет. Альбедо может объяснить себе что угодно, кроме чувств, которые волнуют так сильно. Рядом с ней его иногда бросает в жар, иногда он зачем-то хочет взять ее за руку, иногда, наоборот, отстраниться хочет, точно боится. Кокоми так далека, хоть и всегда поблизости, и это невыносимо, томительно, но между тем потрясающе, и Альбедо не хочет с ней расставаться ни на минуту, несмотря на то, что не может позволить себе стать ближе. Не может, потому что, пожалуй, просто не знает как: одно дело наблюдать за чужими жизнями, а другое — самому подойти, прикоснуться… А вдруг он неправильно прикоснется? Вдруг больно сделает? Обидит такую хрупкую, нежную, милую… Ее обижать нельзя никому. Альбедо умеет сражаться, и единственное, что он знает точно, так это то, что он за нее любого сотрет в порошок не моргнув и глазом. А если она попросит — и весь свет тоже. Жизнь ценна, создание жизни — искусство. Да. Альбедо не откажется от собственных убеждений. Только вот ее жизнь стала вдруг самой ценной… Цветком, за который погибнуть не жалко. Теперь он волнуется: вдруг случится плохое, пока он не с ней? Как будто бы Кокоми не может за себя постоять… Вот глупость. Кокоми сильная, ей не нужен Альбедо, но Альбедо нужна она.       Слушать ее, пытаться понять, чего она хочет. «Только попроси, и я… » А она не просит. Молчит, иногда улыбается, иногда даже лично ему, и тогда все внутри у Альбедо как будто бы расцветает, хотя это звучит нелепо, ведь он ненастоящий, он не может цвести, но иначе никак не скажешь. Он приходит к ней, когда слишком сильно тоскует (вообще-то он каждый день тоскует, но не смеет нарушить ее покой), и не может понять, она рада ему хоть немного, или рада просто так, потому что ей хорошо живется и потому что она сама хорошая, добрая, идеальная…       Иногда Альбедо кажется, что ей совсем ничего не нужно, но, признаться честно, он и не спрашивал никогда так, чтоб она захотела ответить. Он понятия не имеет, как спрашивать, понятия не имеет, о чем говорить ей, чтобы… Что? Думает, его путешествия скучные, думает, ей вообще про него узнавать будет скучно, а каждому ее слову внимает, каждое ее слово запоминает и ценит как лучший на свете подарок.       Кокоми как будто бы чувствует его метания и решает помочь. Требует скромно, отводя взгляд, и невдомек Альбедо, что это зовется легким смущением:       — Нарисуй меня.       И у Альбедо сердце биться начинает с какой-то абсолютно безумной скоростью, вот-вот и выскочит из груди. Он много кого писал, но писать ее — это слишком интимно, будто она разрешает дотронуться и вовсе не издалека и не кистью.       Альбедо покорно ставит мольберт, пока Кокоми устраивается у корней дерева. Все в ней естественно, все притягательно, и Альбедо так удивляется, когда она спрашивает:       — Как мне сесть лучше?       Он хочет сказать: «Ты прекрасна всегда» или «Ты самая замечательная, как бы ни сидела», но почему-то не говорит. Ком в горле, мысли путаются. И невдомек Альбедо, что это зовется смущением сильным. Он просит:       — Чуть наклони голову, — главное ведь, чтобы ей понравилось. А вдруг не понравится?.. Альбедо становится не просто волнительно, а почти страшно. Раньше такого не было. Кокоми что-то с ним сделала, а что — непонятно. Альбедо не знает, как называется это, но это приятное, хоть и странное, хоть и заставляет испытывать все и сразу. Раньше не тянуло так ни к кому. А сейчас… Он даже не знает, что хочет с ней сделать, если вдруг поддастся порыву и подойдет… Но это что-то, определенно, нежное. Как же иначе?       Только вот… Альбедо не знает, как это — нежно. Но слово все равно почему-то приходит на ум.       Он откладывает кисть, когда видит, что Кокоми устала позировать, и обещает, что они смогут продолжить завтра. Кокоми улыбается, глядя ему в глаза, и Альбедо… вдруг улыбается тоже. Она молчит, но как будто бы одобрительно произносит: «У тебя хорошо получается улыбаться». А когда вдруг приближается, находит холодными пальцами его пальцы, берет за руку, взгляд не отводя, у Альбедо земля из-под ног уходит, все переворачивается, весь мир словно перестает существовать, и это так необычно… Едва удается держаться и не робеть. Альбедо не знает, что делать, зато знает Кокоми: касается ртом его рта в невинном сухом поцелуе, слегка размыкает губы, показывает, как нужно, и Альбедо, по тому, как она поглаживает его запястье, по тому, как действует, будто боясь обидеть, будто спрашивает, что ему важно и нужно, по тому, как льнет к нему всем телом, кладет ладонь на грудь, слегка скребет ногтями одежду, понимает, что нежно — это вот так, и что с ним, оказывается, так тоже можно. И что она, Сангономия Кокоми, так хочет. С ним, ни с кем больше.       Альбедо, словно в бреду, отвечает ей: прижимает к себе, обнимает. Чем ближе, тем лучше. И она здесь, и она будет здесь, и она будет просить. И Альбедо, наверное, тоже будет просить, ведь ему кажется, что как только они разорвут поцелуй, у него наконец найдутся слова.       Он попросит: «Будь со мной», проигнорирует кровь, что стучит в ушах, выдохнет, ресницы опустит. Кокоми тогда скажет, как правильно: «Я люблю тебя». И Альбедо за ней повторит.