Трусишка Кирк

      — Все, я закончил, — Кормак шумно отдувается, кашляет, чем-то шелестит. Грохает тяжелыми шагами по полу, гремит дверью в ванную, шумит водой.              Кирк отходит от окна, бросает взгляд на часы на запястье: стекло разбилось и частично выкрошилось, остатки он выковырял ножом, но механизм цел, стрелки бегут по кругу, отсчитывая секунды, минуты, часы. Десять вечера всего, отмечает Кирк, всего десять, только два часа прошло с того момента, как все пошло по одному месту, а кажется, будто вечность.              Кирк переводит взгляд на кровать: на ней полулежит Мёрдок. Он укрыт по пояс белоснежной простыней, кожа — под цвет, грудь туго перетянута белоснежными же бинтами, из-под спины виднеется край такой же подушки. Все белое, лишь рыжие волосы и борода выделяются среди этой белизны, но и они какие-то потускневшие, словно припорошенные пеплом. Кирк отводит взгляд, стискивает зубы так, что они грозят раскрошиться. Кормак возвращается, на ходу вытирая руки бумажным полотенцем:              — Он проспит теперь часов двенадцать, не меньше, — кивает на лежащего на постели больного, звенит какими-то своими флаконами и инструментами, что укладывает обратно в чемоданчик с красным крестом на боку. — Я и тебе рекомендую сделать то же самое, а то ты и так на призрак похож, такой линялый, а сейчас уж особенно. Жуть! — хлопает крышкой, щелкает поочередно замочками, цокает языком. Тянет пухлую, влажную после мытья ладонь.              Кирк кривится еще больше: вмазать бы ему, этому Кормаку, за грубость хорошенько, а не денег давать, но он хоть и скотина — скотина нужная, полезная, так что придется держать себя в руках. Он вытаскивает из кармана ворох мятых бумажек, молча кладет в протянутую ладонь, когда Кормак, не дождавшись, что к нему подойдут, подбирается бочком сам.              — Эй, не мало? — Кормак скептически разглядывает несколько смятых мелких купюр. — Я его с того света вытащил почти, а ты…              Сука! Он вытащил! Он, блядь! Ну не сука?! Кирк все же скрипит зубами, нависая над Кормаком, что раза в три шире, но на голову ниже, и рычит:              — Завали ебало свое! — схватить бы его за шкирку и встряхнуть как следует, но сил уже на это нет, лишь голосом свой авторитет и остается показывать. — Это тебе на такси. А за работу тебе платят, и хорошо, надо сказать, платят. А если тебе кажется, что тебе платят плохо, то подумай о своей Мэри, что она будет делать одна с тремя детьми на руках, когда тебе перестанут платить совсем. Или не тем, чем бы ты хотел, — он редко когда опускается до таких вот угроз в отношении своих людей, Мёрдок всегда учил его, что надо поставить себя так, чтобы тебя уважали, а не боялись, ведь напуганный подчиненный может натворить много херни. И Кирк обычно — добрый «папа», но иногда и хорошему родителю приходится браться за ремень, когда дети плохо себя ведут. Сейчас как раз тот случай.              Кормак молодец, соображает все быстро и правильно: глухо пищит извинения, сует торопливо деньги в карман, выполняет что-то вроде поклона даже и сбегает за дверь. Она хлопает, потом глуше — входная. Кирк шумно выдыхает и трет ноющие виски. Как же он устал!              Он бредет в коридор, чтобы запереть дверь, потом проходит в кухню, наливает вонючей воды из-под крана, жадно пьет. Вытаскивает из кармана блистер с таблетками, две ячейки еще полны, но он лишь гладит белые кругляшки через пластик и убирает лекарство обратно в карман: на сегодня ему уже хватит. Наполнив стакан еще раз, он возвращается в спальню. Смотрит на постель, на кресло рядом с нею, старое, колченогое. Спать...              Да, поспать было бы неплохо: он сутки бодрствует, руки ходуном и даже не как обычно — от препаратов, а от напряжения, в котором он находится последние часы, в глаза словно песку насыпали, про сердце и говорить нечего, бухает так, что отдается во всем теле его неприятное биение. А тело само тяжелое, неподъемное, не его. Поспать было бы нужно, но — Кирк смотрит на человека на постели, — нельзя. Страшно…              Вот удивительно: когда ехали на эту встречу, прекрасно зная, что за дерьмо их там ждет, было мрачно, но не страшно. Когда оказались под прицелами минимум десятка пистолетов, тоже не было страшно — было как-то глупо весело и азартно. Когда обезумевший от случившегося Кирк, положивший всех их противников чуть ли не голыми руками, тащил на себе истекающего кровью Мёрдока на конспиративную квартиру на окраине Дублина, страшно тоже не было. Было тяжело, было трудно дышать, было зло, когда Кормак, который должен быть на связи двадцать четыре на семь, долго не брал трубки, но страшно не было. А вот теперь…              Кирк садится на пол, кладет голову на устроенные рядом с Мёрдоком на постели ледяные руки, смотрит, как едва различимо вздымается перебинтованная грудь. Сейчас страшно, что Мёрдок больше никогда не посмотрит насмешливо зелеными глазами, не выругается, не отдаст приказа. Что Мёрдок умрет. И плевать, что Кормак сказал, что опасности нет, что пуля не задела ничего жизненно важного, что завтра командир уже побежит — все равно страшно. Кирк осторожно касается щеки Мёрдока, гладит ее, рыжие волоски приятно колют пальцы. Из груди вырывается сиплый рваный всхлип, Кирк утыкается лбом в забинтованный бок, замирает так.       

***

      Ладошки потные, ноги подгибаются, сердце бьется заполошно, пульсирует в ушах, нехорошо подводит живот. Страшно! Но Кирк сжимает кулаки, вздергивает подбородок вверх, смотрит прямо. Мама говорит: если ударили по одной щеке, надо подставить другую, но он не собирается подставлять и одной. Он не знает, чего хотят эти незнакомые подростки, зажавшие его в проулке по пути из школы к дому: карманных денег или просто намять бока тому, кто уж больно выделяется среди прочих, но просто так он им не дастся! И неважно, что они на две головы его выше и лет на пять старше. Он не трус!              — Давай, разноглазый, выворачивай карманы. Твоя мамочка дает же тебе на молочко в школьной столовке, поделись с нами… — тот, что пониже, подается к Кирку, прихватывает его за ворот куртки, подтягивает к себе. Теперь они почти нос к носу, Кирк чувствует странный сладкий запах, вроде табака, но не табак.              — Обойдешься! — пищит глухо, сжимает кулаки сильнее. Запоздалая мысль, что не надо было сворачивать сюда, чтобы сократить путь до дома, бьется в голове вместе с адреналином.              — Слышь, ты… — занесенная рука заставляет вжать голову в плечи, Кирк зажмуривается — сейчас прилетит, но удара почему-то не следует. Откуда-то со стороны слышится пронзительный веселый свист, Кирк вздрагивает, открывает голубой глаз, выглядывает из-за своего обидчика, чуть дергаясь в сторону — ткань трещит противно. Ну вот, еще и от матери теперь влетит за испорченную одежду! «Если я вообще уйду отсюда живым», — приходит запоздалая страшная мысль, Кирк шумно сглатывает подступающую к горлу тошноту. Почему-то уже начинают ныть ребра, хотя его еще никто не тронул.              — А что вы тут делаете? — в нескольких метрах от них стоят трое парней, Кирк с ними незнаком, но, судя по форме, в которую они одеты, они из его школы, только, конечно, более высокой ступени: на вид им не меньше пятнадцати. — Что тут у вас интересного? — по центру — рыжий здоровяк, такой огромный, что тень от его фигуры закрывает чуть ли не весь проулок, похоже, он за старшего. Он крутит что-то в пальцах, Кирку отсюда не видно, что именно, но, кажется, блестит металл. Нож?              — Ничего, — глухо и как-то сипло отвечает тот, кто продолжает удерживать Кирка, трое его приятелей, расположившиеся полукругом, кивают синхронно, будто болванчики. — Спросили у блондинчика дорогу, но он такой борзый, что помочь нам не захотел. Вот решили поучить его, как надо разговаривать со старшими…              Кирк глядит на рыжего пристально. Пристально, но, как он надеется, без унизительной мольбы: все же какая-то гордость у него имеется, хоть он уже на грани, чтобы не разреветься от страха.              Рыжий усмехается, делает шаг по направлению к ним, взмахивает рукой — раскрывается резко нож-бабочка. Ой, что будет!.. Кирка тут же отпускают, и… Его мучители и те, кто пришел к нему на помощь, кидаются друг на друга, словно дикие звери, сливаются в общий ревущий, рычащий клубок. Летят обрывки ткани, волосы, мелькают руки, ноги. Глухие звуки ударов, вопли боли и ярости. Что-то хрустит. Кости?..              Надо бы бежать да подальше, пока старшие заняты друг другом, но у него ноги словно приросли к земле, Кирк стоит и смотрит, смотрит на все это одновременно с восхищением и омерзением. Брызжет во все стороны красное, кто-то кричит «сука». От этого клубка отделяется часть: тот, кто держал его, юркает в проулок, отчаянно вереща, словно заяц, забыв про свою жертву. Кирк улыбается…              — Ну, как ты, малой?              Кажется, он ненадолго отключился от реальности, потому что вздрагивает, услышав на ухо глухой, сиплый голос. Приходится запрокинуть голову, чтобы увидеть лицо собеседника — рыжий. А глаза зеленущие, как у дворового кота, наглые и веселые. На щеке — кровь, Кирка мутит от ее вида, он отводит взгляд:              — Нормально… — смотрит на тела на асфальте: один из его обидчиков блюет прямо себе на колени, другой лежит ничком и тихо стонет, третьего не видно, видимо, тоже сбежал. Парни рыжего обтирают кулаки о штаны, ждут нового приказа. Кирк тихо добавляет: — Спасибо…              — Это не ради тебя, не думай, — рыжий цыкает сквозь зубы. — Они новички, недавно приехали сюда, решили свои порядки установить. А у нас тут свои законы, я их давно думал проучить, да все повода не было, а тут ты так удачно… — он усмехается, лезет за чем-то в карман.              Кирк шмыгает носом: обидно! Конечно, они не обязаны были защищать какого-то малолетку, но то, что он лишь поводом послужил… Обидно! Он-то думал, что…              — Эй, ты чего? — тяжелая рука опускается на плечо. Кирк поднимает вновь взгляд: рыжий нагнулся к нему, лицо совсем близко, теперь видны веснушки, словно кто-то брызнул краской, на носу и щеках, а крови нет уже. — Испугался, да? Трусишка! — рыжий улыбается снисходительно, Кирк отшатывается и шипит тут же: ударился затылком о стену позади:              — Нет, я не испугался! Нисколько! Я… я бы и сам… Я ничего не боюсь! — он старается не кричать, но выходит так себе.              Рыжий смеется заразительно, в голос, запрокинув голову, Кирк видит его шею, ключицы в вырезе расстегнутой сверху форменной рубахи. Становится еще обиднее, щиплет в носу, Кирк торопливо трет его.              — Ты бы сам… — рыжий кладет руку ему на макушку, треплет по волосам. — Идем, проводим тебя, чтобы еще кто не прицепился. Где ты живешь? Я, кстати, Мёрдок...              Кирк опускает взгляд и тихо шепчет куда-то себе под ноги:              — А я Кирк… Кирк О’Райли, — называет адрес, чувствует свою руку в горячей чужой.              

***

             — Эй, мелкий! — доносится до Кирка, и он тормозит на полном ходу, взрывая кедами газон, чуть не падая при этом, взмахивает руками, удерживая равновесие. Он не единственный младшеклассник сейчас на школьном дворе, большой перерыв, и все высыпали на улицу, но уверен, что именно к нему относится это обращение. Ему хочется быть в этом уверенным! Он не ошибается: обернувшись резко, видит в нескольких метрах в тени огромного дерева на краю газона уже знакомую ему троицу, рыжий — Мёрдок — машет ему. — Иди сюда.              Кирк старается идти медленно, степенно, словно не очень-то он и рад, что его отвлекли от игры в футбол, а не нестись со всех ног, сердце бухает в ушах и вовсе не от быстрого бега. Он подходит, останавливается в метре от компании напротив рыжего, сует руки в карманы, покачивается с носка на пятку. Старается не сталкиваться взглядом с зелеными глазами, смотрит куда-то на сторону, замечает боковым зрением, как его разглядывают с головы до ног.              — Чего? — спрашивает максимально равнодушно и грубо, как только может. Но внутри все горит: что Мёрдоку от него может быть нужно? Самому крутому парню в школе, да и во всем городке, пожалуй, без пяти минут выпускнику, уже совсем взрослому что может быть нужно от мальчишки на восемь лет младше. Они не разговаривали с того дня, когда Мёрдок и его компашка спасли Кирка, а прошло уже два года почти, и теперь вот он зовет Кирка к себе. Зачем?..              — Знаешь магазин на соседней улочке? — Мёрдок улыбается, глядя на него чуток снизу, он даже сидя ростом чуть ли не с Кирка. Кирк кивает: в курсе, иногда покупает там шоколадки и газировку. — Сгоняй мне за сигаретами.              Кирк задыхается, задыхается от неожиданности просьбы и от наглости старшеклассника: что он, мальчик на побегушках, чтобы… У него вон парни рядом сидят, если сам не хочет сходить, то почему бы не послать их? Они явно горят желанием угодить своему лидеру.              А еще Кирку страшно: он и сигареты! Нет, он не осуждает тех, кто курит, хотя с детства его учили, что это вредная привычка и вообще, грех. Но просто… Его, даже не нюхавшего запаха табака, не то что некурящего, посылают за ними в магазин. В магазин, где, между прочим, работает знакомая его матери! Да она через пять минут позвонит миссис О’Райли и… Кирк думает, как бы лучше отказаться, но Мёрдок подается к нему, обдает запахом этого самого табачного дыма и чего-то пряно-горького, усмехается:              — Боишься? Зайчишка-трусишка! Зайчишка Кирк… А тогда говорил, что не боишься ничего, — он смеется своими зелеными глазами, парни рядом с ним гогочут в голос, Кирк чувствует, как жар стыда заливает щеки, топает ногой:              — Я не трусишка! — выпаливает он, хотя ужасно боится возможных последствий. От того, что Мёрдок не просто выбрал его, не просто помнит мелкого пацана, но и имя его не забыл, все внутри переворачивается, сердце заходится еще быстрее, Кирк торопливо облизывает губы. Он не такой, как остальные мальчишки в школе, что ищут покровительства у старших и стараются им угодить в чем угодно, нет, даже напротив: он презирает тех, кто бегает за старшеклассниками, старается им подражать и все такое, но сейчас хочется… — Давай деньги! — он тянет ладонь за наличкой, у него самого есть немного мелочи, но ее не хватит даже на дешевые папиросы. Хочется сделать для Мёрдока что-то. И не потому, что он его тогда фактически спас, а…              Мёрдок лезет в карман, вытаскивает несколько бумажек, вкладывает в протянутую руку Кирка:              — На сдачу можешь купить себе конфетку! — ржет, запрокинув голову, открывая мощную шею в вырезе форменной рубахи, рыжие волоски на ней и подбородке золотятся на солнце, густые и ужасно красивые. Кирк круто разворачивается на пятках, бегом, чтобы не передумать, отправляется в магазин.       

***

      — Потанцуем?              Музыка играет так громко, что Кирк даже не сразу понимает, что у него спрашивают, лишь видит, как шевелятся губы Полин, стоящей напротив него. Она покачивается на высоких, тонких каблуках, хватается за плечо Кирка, подается к нему ближе, обдавая алкогольным дыханием. Лишь тогда до него доходит, что она от него хочет: пообжиматься. Кирк мотает головой, Полин медлит, потом поджимает губы, круто разворачивается на месте, чуть не падает и уходит стремительно прочь. Кирк ретируется в противоположную сторону.              Он вообще не очень понимает, что сейчас тут делает, на этой шумной вечеринке: он не очень любит огромные компании и все с ними связанное, из всей этой дикой пьяной толпы, заполнившей весь дом родителей Полин, что удачно под ее день рождения уехали из города, он знает всего лишь несколько человек, да и то они ему не друзья, и особого интереса в том, чтобы напиться или нацеловаться до горящих губ, у него нет. Но он почему-то не уходит, а бродит из комнаты в комнату, нигде надолго не задерживаясь: ни там, где танцуют что-то дикое под электронику, ни там, где пытаются петь под гитару, ни там, где просто пьют.              В гостиной что-то вроде бара: один из парней разливает что-то по стаканам из бутылок без этикетки, Кирк подходит к нему, кивает, ему подают стакан с какой-то мутной, остро пахнущей спиртом жидкостью. Кирк брезгливо морщится, но делает глоток — напиток обжигает пищевод, туманит голову и еще больше опускает настроение. Кирк пробирается через толпу на задний двор: надо перекурить. И побыть в одиночестве.              На заднем дворе темно: света из окон нет, а одинокий фонарь у двери освещает лишь коврик перед нею. Тем лучше... Задний двор у Полин не такой, как у Кирка: не десяток метров, на которых едва умещаются скамья, клумба с цветами и детские качели его сестер, а огромный участок с шикарным газоном, садом и беседкой. Кирк идет по каменной, едва заметной тропинке от дома, останавливается под деревом неподалеку от беседки, ищет по карманам сигареты. Пачка, помятая, находится быстро, а вот зажигалка куда-то потерялась, и Кирк тихо ругается под нос, а потом слышит какой-то шепот и осознает, что в саду он не один: в беседке явно кто-то есть.              Они не виделись уже лет шесть, да и фразы едва слышны, но Кирк безошибочно узнает этот голос: Мёрдок. Сердце пропускает удар, а желудок неприятно сжимается, Кирк ломает зажатую между пальцев сигарету и вжимается спиной в дерево, стараясь слиться с ним.              Что тут делает Кирк, не любящий особо сборища, вопрос, но еще больший вопрос, что тут делает Мёрдок. Здесь, в Сэнтфильде, здесь, на подростковой вечеринке, здесь, в беседке. Весной девяносто третьего он попросил Кирка принести ему сигареты, летом того же года погибли его отец и мачеха, а в ноябре он вместе с братом Лиамом покинул город и…              О нем ходят разные слухи. Что он связался с ИРА, потом, что вступил в какую-то банду. Что стал чуть ли не, а может — да, преступником, убийцей. Кирк не верит этим слухам, да если быть честным, он практически не вспоминает Мёрдока, лишь когда речь заходит о нем, а это случается редко: он не входит ни в круг знакомств Кирка, ни в круг интересов этих знакомых. И вот этот Мёрдок вернулся в родной город. Зачем?              Надо уйти. Уйти и не слушать, не думать о Мёрдоке, но Кирк, напротив, затаивает дыхание и еще больше навостряет уши, чтобы понять о чем и с кем идет разговор. Говорит Мёрдок, тихо, спокойно говорит, не повышая голоса, иногда только замолкая ненадолго, видимо, затягиваясь сигаретой. Мирно вроде бы говорит, но это обманчивое впечатление, Кирк почему-то понимает это: Мёрдок не просто говорит — он угрожает невидимому собеседнику.              Одна из фраз звучит чуть громче: «и судьба Дойла покажется тебе лучшим исходом, а если ты не забыл, ему прострелили башку». Кирк зажимает рот ладонью, чтобы не закричать. Это что, все… правда?.. Он сглатывает, делает шаг назад, но тут же раздается громкий скрип, топот, и мимо него пробегает не заметивший его старший брат Полин, про которого тоже ходят разные слухи, Кирк узнает его по приметной толстовке, в которой он мелькает весь вечер. Вот, значит, что тут забыл Мёрдок…              — Эй, мелкий! — громкий голос буквально пригвождает к месту, Кирк вцепляется пальцами в дерево, чуть не срывая ногти: его заметили. Твою мать! Начинает мелко трясти. — Не бойся, иди сюда…              Ему не нужно туда идти, не стоит, но он уже все равно спалился, и Кирк на ватных ногах, шаркая, как дед, бредет в беседку. Запинается на пороге, чуть не пропахивает пол носом, пролетая вперед. Мёрдок стоит, сложив руки на груди, кажется, он стал еще выше и шире в плечах. А вот глаза все такие же зеленые, Кирк замечает это, когда Мёрдок закуривает, и пламя зажигалки освещает его лицо.              — Я… я ничего никому не скажу… — лепечет Кирк, судорожно стискивая пальцы. Становится страшно, потому что он осознает, что все, что говорили про этого громилу — правда, и что может случиться с Кирком, подслушавшим его разговор...              — Чего ты никому не скажешь?.. — Мёрдок затягивается, потом выдыхает странный сладковатый дым, Кирк облизывает губы машинально. — А ты вырос, мелкий, — усмехается, кивает на свою сигарету — самокрутку, — что держит между пальцев. — Неужели куришь?.. — кивает на руки Кирка.              Кирк только сейчас осознает, что до сих пор держит в руках уже истерзанную пачку дешевых сигарет. Кивает медленно. Он не понимает, что тут сейчас происходит вообще, но осознает, что ему чертовски страшно. И одновременно ужасно приятно стоять вот так рядом с этим человеком, несмотря ни на что.              — А траву? — Мёрдок делает еще затяжку, облизывает губы. Он отрастил роскошную рыжую бороду, и когда затягивается, она становится ярко-красной, словно на нее перекидывается огонь.              Кирк мотает головой, отводит взгляд, пытается достать сигарету из своей пачки, но ломает ее, ругается под нос. Мёрдок прихватывает его за плечо грубой лапищей, тянет к себе, протягивает косяк:              — Попробуй…              Отказаться. Надо отказаться. И вообще, свалить! Мёрдок то ли правда не подумал, что Кирк мог что-то услышать, то ли так в себе уверен и ему насрать, что подросток может что-то знать про него, но делает вид, что ничего не было такого минуту назад, а они просто курят на вечеринке. Но Кирк-то знает, что было, и лучше ему… Но он не может сдвинуться с места. Он лишь вновь мотает головой, опуская глаза, сыпет на пол табак из разломанной сигареты. Мёрдок шепчет ему прямо на ухо:              — Трусишка Кирк… Вырос, а все еще трусишка.              Кирк перехватывает его руку за запястье, тянет к себе решительно, прикладывается к косяку, чувствует запах Мёрдока, почти касается губами его пальцев, затягивается. Тут же, даже не успев впустить дым в легкие, закашливается, его ведет… Мердок крепко держит его за плечо и смеется своим глубоким гортанным смехом:              — Не торопись… Давай открывай рот. И когда я скажу «вдыхай» — вдыхай, ладно?              Кирк едва фокусируется на нем, на его руке с косяком, но кивает медленно, покорно открывает губы. Кажется, его не только трава вставила, но и алкоголь, что он выпил недавно, дошел. А еще и адреналин...              — Вдыхай… — шепчет Мёрдок ему в самые губы и выпускает дым прямо в рот, в легкие. Кирк делает вдох и куда-то плывет…              Когда он возвращается в реальность, лишь столб беседки давит между лопаток, а Мёрдока уже нет. Кирк кое-как собирается с силами и пошатываясь идет в дом.       

***

      Кирк выходит с территории колледжа, ослабляет узел галстука, подставляет лицо солнцу, делает глубокий вдох. Свобода! Последние испытания пройдены, остались лишь формальности, и он сможет с гордостью носить звание «гарда». Правда, еще не было распределения, но он уверен, что уж Сэнтфильд его ждет. Хотелось бы, конечно, что-то поинтереснее, но…              — В «Полли»? — сокурснику Эду нравится девушка из паба, и он не упускает случая на нее попялиться. Но хоть в «У Полли» красивые официантки и неплохое пиво, да и им как бы не запрещено пропускать по стаканчику после учебы, это плохая идея — пить практически за углом колледжа. Кирк цыкает языком, но высказаться по этому поводу не успевает, потому что...              — Эй, мелкий! — доносится со стороны. Кирк вздрагивает, тормозит, поворачивается на голос. Ему не нужно видеть, чтобы знать: Мёрдок.              Это и правда он, стоит у огромного черного джипа, опершись о капот бедром, поигрывая чем-то, видимо, ключами, на пальце. Все такой же огромный, такой же рыжий и такой же опасный, Кирк слышит, как рядом ойкает Майкл. Мёрдок, поняв, что его заметили, подзывает Кирка властным жестом, и Кирк... Он не может не подойти.              — Идите к Полли. Я приду туда, — говорит он приятелям и двигается в сторону черного авто, прекрасно понимая, что никуда он уже не подойдет сегодня. К ногам словно привязаны гири, живот подводит, как всегда, когда он встречает Мёрдока, и опять в голове бьется мысль, что надо бежать, но Кирк продолжает идти. Доходит до Мёрдока, останавливается, смотрит снизу вверх: вроде и вырос, а...              — Залезай, надо поговорить, — бросает Мёрдок и, не дожидаясь ответа Кирка, садится на водительское. Кирк обходит авто, медлит доли секунды, держась за ручку, а потом устраивается на пассажирском. Машина с визгом шин срывается с места.              Кирк не спрашивает ни какого хрена Мёрдок тут делает, ни о чем хочет поговорить, ни о том, куда он везет его: пока он не захочет рассказать сам, из него, пожалуй, слова не вытащишь, а молча рассматривает его ничуть не стесняясь, чуть повернувшись на сиденье. Мёрдок ведет машину уверенно, быстро, но не нарушая правил, мурчит себе что-то под нос, смотрит только вперед, иногда бросает взгляд в зеркала. Ведет себя так, словно они с Кирком лучшие друзья, словно договорились об этой встрече и сейчас едут пить пиво в бар. Кирку уже не страшно, но все же неуютно. Какого хрена?..              Наконец, машина останавливается у небольшого паба где-то на окраине городка. Мёрдок молча кивает Кирку, выходит из авто, устремляется к пабу. Ему приходится пригнуться, чтобы пройти не зацепив косяка в низкую дверь, Кирк в очередной раз обалдевает от того, какой Мёрдок огромный. Паб маленький, мрачный и явно какой-то не слишком законный, они устраиваются за столиком в углу, молчаливый бармен, он же и официант, даже без заказа приносит им по кружке пива и по стакану с виски, пепельницу и ретируется. Мёрдок единым махом осушает сразу половину своей кружки, подкуривает сигарету...              — Куда идешь после выпуска? — спрашивает, чуть прищуриваясь. Кирку становится еще более неуютно под взглядом зеленых глаз, он дергает плечами, достает свои сигареты, тоже закуривает. Выпускает дым чуть ли не Мёрдоку в лицо и тут же торопливо машет ладонью, разгоняя завесу, пожимает плечами:              — Не знаю. Возможно, Сэнтфильд. Или... что-то подобное, — он звезд с неба не хватал на учебе, так что ничего суперкрутое ему не светит.              — А что насчет Дублина? — Мёрдок делает глоток пива, улыбается, улыбка его похожа на оскал дикого зверя, и Кирк понимает, что попал. Влип. Влетел. В тот самый момент, когда только отреагировал на окрик. А ведь чуял, что надо валить. И…              Дублин! Кто не мечтает работать сразу в Дублине? Там и дела интересней, и зарплата, и карьерный рост. Это не Сэнтфильд. Но Дублин ему не светит никак. Если только он не... Он косится на Мёрдока: «говори». Чего тянуть, и так все понятно: просто так Мёрдок не появился бы, не стал интересоваться делами какого-то… ну уже не мальчишки, но все еще никого, который не был даже его приятелем, а не то что другом. Только чем ему может быть полезен Кирк?..              Мёрдок допивает пиво, зажигает новую сигарету, выпускает облачко дыма, щурится. Кирк ежится под его взглядом, опять начинает мелко потряхивать, а внутри что-то нехорошо ворочается. Страх...              — Ты слышал что-нибудь про ДСП? — Мёрдок понижает голос, и Кирк инстинктивно подается вперед, чтобы расслышать все. Сглатывает: он слышал. Хоть в колледже были пока другие вопросы и другие задачи, кто не слышал о новой крупной банде Дублина. И кто не мечтал из курсантов с ней разделаться! Но вряд ли Мёрдок предложит ему это, скорее…              — Я не буду работать на банду отморозков. И не понимаю, как ты мог об этом подумать! — Кирк резко отставляет в сторону пепельницу, что крутил машинально все это время, начинает подниматься, но взгляд Мёрдока и его рука, легшая на ладонь Кирка, буквально пригвождают его к месту. — Я… Блядь!              — Боишься? — Мёрдок опять усмехается. — Трусишка Кирк!              Да, он боится. Он не просто боится — он в панике сейчас. Потому что от решения, что он сейчас примет, зависит не только его будущее, но и вообще все. Жизнь. Он смотрит на Мёрдока, что уже поигрывает виски в стакане, глядя куда-то на сторону, будто ему все равно, что ему сейчас ответят. Понимает: а ему и все равно, он уже все решил. Что бы Кирк сейчас ни выбрал, для него будет один итог: его жизнь всегда будет зависеть от Мёрдока.              Кирк ненавидит себя за это, но отпускает взгляд и задает вопрос, что срывается сам собой с его губ:              — Когда я должен прибыть в Дублин?..       

***

      На удивление, но ему даже не страшно. То ли таблетки, которые он сегодня глотал без счета, наконец, подействовали, то ли просто ему уже наплевать на все. Наплевать на будущее, наплевать на то, что может случиться с ним, даже на смерть наплевать! Слишком велико было напряжение все эти месяцы, слишком он устал находиться между двух огней, и вот уже дошел до крайней точки: сейчас либо шаг вперед, либо… А нет выбора уже, решение только одно.              — Я хочу прекратить все это! — твердо говорит Кирк, не глядя в глаза Мёрдока, вальяжно развалившегося на диване в гостиной собственного огромного дома и гладящего рыжего котяру. На его нервное восклицание и Мёрдок, и кот щурят одинаковые зеленые глаза, молчат. Кирк сглатывает слюну, проходит тяжелыми шагами по белоснежному ковру, пачкая его грязью и мазутом, что он набрал на подошву любимых сапог на портовом складе, где сегодня собственноручно положил трех «коллег» по ДСП. Мёрдок постукивает по дивану рядом с собой, Кирк падает в кресло напротив, а потом тут же встает и подходит к огромному панорамному окну: дом стоит на краю скалы, внизу плещется море.              — И что же ты будешь делать? — спрашивает Мёрдок через длительное молчание. Кирк не видит, что он делает, смотрит на темную, словно свинцовую воду, но по легкому скрипу кожи, нервному мявку кота понимает, что Мёрдок встает. По запаху дыма понимает, что он закуривает. — Вернешься в Сэнтфильд и будешь расследовать кражи овец? И прозябать, как остальные. И кончишь жизнь, захлебнувшись собственной блевотой, когда начнешь бухать по черному.              Кирк дергает плечами: а даже если и так, все лучше, чем утром жать кому-то руку, а вечером выпускать ему пулю в лоб. Нет, он не испытывает ни к кому, кроме Мёрдока, чертового Мёрдока, дружеских чувств, но все же... Он не был готов к такому. Мёрдок говорил, что Кирку придется лишь тормозить расследования некоторых дел, прикрывать некоторых людей, терять улики, но не убивать хладнокровно!              — И ты думаешь, что тебе там будет лучше? — Мёрдок приближается, встает за спиной, выдыхает дым. Кирк жадно глотает горький воздух: он пытается бросить и… Вспоминает, как уже много лет назад Мёрдок передавал ему из губ в губы дым от косяка, поджимается где-то в паху.              — Думаю, что да, — стараясь придать голосу как можно больше уверенности, говорит он. Поворачивается медленно к Мёрдоку. Тот делает очередную затяжку, щурится, глотая дым. Усмехается…              Отходит к столику, тушит неторопливо сигарету в пепельнице, а потом, как хищный зверь, в одно движение возвращается и вжимает Кирка спиной в стекло, придавливая предплечьем его горло. И шипит:              — Ты думаешь… Ты думаешь, что умеешь думать лучше других. Лучше меня! Ты все решил. А ты помнишь наш уговор?              Кирк хрипит, пытаясь сделать глоток воздуха, хватается за руки Мёрдока, пытается их оторвать от себя. Мёрдок отпускает его, и Кирк медленно по стеклу сползает вниз, совсем как Маркус, которому он сегодня прострелил башку.              — Я все помню… — сипит он, потирая шею, глядя куда-то в колени Мёрдока, что стоит в метре, как скала. — Но ты говорил, что… все зависит от меня!              Он был спокойным. Был, но сейчас уже нет: трясутся руки, холодеет в груди. Страх ли это? Или ненависть к Мёрдоку и его банде? Или что-то иное?.. Кирк смотрит на идеально начищенные ботинки главы ДСП, на идеально чистый пол, на спинку дивана, но не в лицо Мёрдока. Он просто не выдержит, если...              Мёрдок присаживается на корточки, прихватывает Кирка за ворот толстовки, тянет к себе. Теперь они почти нос к носу, и Кирк пытается не смотреть в эти зеленые глаза, что действуют на него как маятник гипнотизера.              — «Все зависит от тебя», да, так и есть. Но я думал, что ты больше не трусишка Кирк, а взрослый мальчик. Мальчик, что не боится трудностей и крови. Мальчик, что уже уверенно идет по своей дороге. Я ошибался? Если так, то жаль…              Кирк чувствует дыхание Мёрдока на лице, и внутри опять нехорошо тянет. Он прищуривается, облизывает губы, трет бедро машинально: ударился сегодня, и явно там уже налился синяк. И хорошо, что итог этого дня — синяк, а не пулевое и…              — Я не трус! — хрипло, но твердо говорит, вскидывая подбородок. Перехватывает руку Мёрдока, проводит по кисти кончиками пальцев, Мёрдок ослабляет хватку, а после и вовсе убирает руку. — Я просто… — он не знает, что он просто. Не готов? Он был готов. И убивать — тоже. Не думал, что придется это делать? Не думал, но в глубине души это твердо знал. Не хотел?.. Маркус, так-то, был тем еще дерьмом, и Кирк думал неоднократно, что было бы неплохо от него избавиться. От него и еще от парочки таких же говнюков.              — Просто подумай: сможешь ли ты жить без ДСП? — спокойно говорит Мёрдок, поднимаясь и отходя к бару, откуда достает бутылку виски и бокал. Янтарная жидкость льется в стакан, запах плывет по комнате. — И сможешь ли ты жить без меня… — добавляет и вместе со стаканом просто выходит из гостиной, оставив бутылку на полке.              Кирк обхватывает голову руками, сжимается в клубок и долго сидит на полу, слушая шум моря, что различим даже несмотря на бронированные стекла.       

***

      У Мёрдока горячие руки. Такие горячие, что Кирк чувствует их жар даже через плотную ткань толстовки: одна рука лежит позади Кирка на спинке дивана. Иногда Кирк немного запрокидывает голову, касается затылком кисти. Мёрдок не убирает руки, но и никак больше не отвечает на это прикосновение. Кирк злится.              Мёрдок что-то бурно обсуждает с Финном, Марина скучающе пялится в телевизор, звук на нем подкручен на минимум, и что она там понимает — не ясно. Лиам уткнулся в свой телефон, Кирк знает, что он общается с Мартой, сумасшедшей девицей, и, кажется, на беду Лиама, у них все серьезно. Кирку скучно, он пьян и…              И вообще, сегодня у него как бы день рождения, и они собирались, кажется, его отмечать, но лишь сухо бросили пару слов поздравления, Марина всучила ему коробку с новеньким дорогим ремнем — «будет чем удавиться при случае», — шутканул Мёрдок, сука такая! — и все, на этом празднование закончилось, пьют они сейчас не по поводу, а просто. И на него никакого внимания. Блядь!              Кирк окончательно выходит из себя, встает: от резкого движения и выпитого алкоголя кружится голова, он, держась за диван и стену, выходит из гостиной, бредет в сторону кухни, шатаясь, но сворачивает в туалет, не дойдя. Долго держит руки под ледяной водой, чтобы прийти в себя и не блевануть, потом мочит волосы, глядит на себя в зеркало. Ему еще так мало, а выглядит… И так серо-белые волосы стали еще больше похожи на седые, глаза красные от полопавшихся сосудов, кожа стала еще белее, на контрасте с черной толстовкой — как снег. А губы... Кирк не помнит, когда видел в последний раз собственную улыбку. Мутит, и он едва успевает развернуться к унитазу.              — Все в порядке, мелкий? — доносится до сознания вопрос.              Кирк уже вновь на ногах, полощет рот теплой водой. Горько. И не от того, что только что расстался со всем выпитым, а от обиды. Он убирает мокрые пряди со лба, выключает воду, вытирает лицо рукавом толстовки, но не оборачивается. Видит в отражении, как Мёрдок подходит, становится почти вплотную. Его лица не видно, лишь грудь. Интересно, как он смотрится в зеркало? Пригибается? Ах да, это же гостевая ванная!              — Эй… — Мёрдок кладет горячую руку на плечо Кирка, чуть сжимает. Кирк кивает медленно: да, все в норме. Он даже уже и протрезвел. — Идем, — не слушая возражений, хотя Кирк и не думает этого делать, Мёрдок тянет его за собой. Выводит из ванной, ведет по коридору. Но не в гостиную, а к лестнице на второй этаж, где у него и Лиама личные комнаты. Кирк задыхается, запинается от осознания, Мёрдок хватает его уже за талию. — Трусишка Кирк… — шепчет на самое ухо. Кирк ничего не говорит в ответ.              В спальне у Мёрдока прохладно, мурашки идут по телу отнюдь не от возбуждения, но его горячие руки с лихвой компенсируют этот недостаток. Кирк закрывает глаза, покоряется действиям этих рук: его как куклу вертят на месте, срывают с него толстовку, потом — ботинки, щелкает пряжка ремня. Из узких джинсов Мёрдок его вытряхивает, отчаянно матерясь, Кирк не думает ему помогать.              К этому все шло давно, очень давно — к тому, чтобы они переспали: они постоянно собачились, кидали друг на друга дикие взгляды, хлопали дверями, не разговаривали сутками, а потом видели друг друга и... Кирк тонул во взгляде зеленых глаз, а Мёрдок начинал больше курить и еще больше шпынял подчиненных. Напряжение между ними было такое, что еще чуть-чуть и произойдет взрыв. И вот сегодня этот день, наконец, настал. Только вот Кирк не собирается проявлять инициативы: слишком он гордый, слишком он независимый и… Слишком ему страшно.              — Не бойся, — шепчет Мёрдок, наконец освобождая его от одежды полностью, толкает осторожно спиной на постель. Кирк падает на этот застеленный свежим бельем траходром, смотрит, как на него надвигается гора мышц, хищный зверь. Мелькает мысль, что Мёрдок его раздавит, но Кирк лишь улыбается: пожалуй, он жаждет этого.              — Я не боюсь, — шепчет он, запуская руку в рыжие жесткие волосы, тянет за пряди, выбивая у Мёрдока глухой рык. Другой рукой полосует покрытую рыжими же волосками мощную грудь, щиплет за соски, оглаживает живот, касается члена. Сглатывает появившуюся от страха и предвкушения густую слюну: вот это все сейчас окажется в нем?..              Мёрдок не спешит: позволяет трогать, сам изучает поцелуями и руками тело Кирка. Целует там, где Кирк и не думал, его можно целовать: внутри локтя, под коленом, у лодыжки, лопатки, шею, висок. Везде, кроме, почему-то, губ. Мелькает мысль «как со шлюхой», но Кирк гонит ее прочь: слишком хорошо. Хорошо, когда Мёрдок пробирается к члену, когда размазывает по головке первые капли, когда лижет, потом сосет. Хорошо, когда он уже кружит пальцем у входа, продавливает дырку. Хорошо, когда он размазывает смазку по заду и внутри. Кирка подбрасывает на постели от острых ощущений, это его первый раз с мужчиной вот так. Раньше были только вялые отсосы и…              Кирку становится опять страшно, когда Мёрдок нависает над ним, прижимается членом ко входу и легонько надавливает. Мышцы начинают раздвигаться, немного неприятно. А что если он там что-нибудь повредит..              — Ты мне доверяешь? — шепчет Мёрдок ему на ухо. — Если боишься, мы прекратим.              Кирку становится смешно: он нихера не доверяет, нисколечко. Ни в постели, ни в целом. И Мёрдок никогда еще не говорил, что если Кирку что-то не нравится, если ему страшно, то он может… Всегда было совершенно иное. И слышать сейчас это из этих уст…              — Ты серьезно? — уже ржет он, ерзая на постели. Его собственный член, зажатый между их телами, болезненно ноет. Кажется, Кирк до сих пор еще чертовски пьян. — Выеби меня уже, я об этом мечтаю с шестнадцати лет!              Мёрдок прижимает его собой к постели и единым слитным движением входит. Вместо крика из груди рвется лишь сиплый стон, Кирк обнимает Мёрдока, находит его губы и пытается поцеловать. Мёрдок кусает его за нижнюю, рычит, очередным плотным жестким толчком еще больше прибивает к постели и отвечает на поцелуй с такой нежностью, которой Кирк даже не предполагал от него получить. По щекам катится что-то влажное, что Мёрдок собирает губами, продолжая втрахивать Кирка в постель. Слышится шум моря, или это у Кирка шумит в ушах — кто знает. Но он точно уверен, что это лучший его день рождения.       

***

      Кирк просыпается от легкого касания к щеке. Вздрагивает, распахивает глаза, тут же шипит, как рассерженный кот: белое, залитое солнцем, режет глаза, он щурится. Прохладная ладонь совсем рядом с ним, он чуть подается вперед, касается пальцев губами.              — Сколько времени? — знакомый голос звучит хрипло, но совсем не жалко. Кирк приподнимается, стонет — все тело затекло от неудобной позы, — смотрит на часы:              — Одиннадцать утра, — отмечает: Кормак не соврал, Мёрдок и правда проспал двенадцать часов. И, похоже, правда все в норме с ним, насколько это может быть с человеком, словившим пулю и потерявшим дохрена крови.              — Чем вчера все кончилось? — похоже, с ним даже лучше, чем Кирк и думал, потому что Мёрдок не спрашивает ни про себя, ни про Кирка, а лишь про то, как прошла «встреча».              Кирк выпрямляется, но не поднимается, все еще сидит у постели Мёрдока, глядя на него снизу вверх, как всегда, впрочем:              — Они все убиты. Я позвонил Финну, его ребята убрались там, пока я тащил тебя сюда. У полиции подозрения пали на банду Келли, но в участке я не был, не знаю, какие там версии еще, — он докладывает четко, ровно, как и любит Мёрдок. А самого немного потряхивает, когда вспоминает вчерашний вечер и эту пулю в грудь, и эту кровь, что текла по пальцам ручьем, и бледное лицо, и закатившиеся зеленые глаза. — Я испугался… — добавляет он уже глуше, находит руку Мёрдока, сплетает их пальцы. Мёрдок в ответ легко пожимает его ладонь, слабо улыбается, облизывает губы:              — Трусишка Кирк...              Кирк согласно кивает: трусишка. Потому что не только испугался, что Мёрдок умрет, но еще и… Было ли между ними что-то особое или они просто снимали напряжение, трахаясь то в доме Мёрдока, то на квартире Кирка, Кирк и сам не знал, но вчера он испугался, что безвозвратно упустил шанс сказать Мёрдоку что-то важное. Это выбило его из колеи едва ли не больше, чем... Он судорожно выдыхает, отворачивается.              — Я знаю, — говорит Мёрдок, поднося их руки к лицу, трется щекой о костяшки Кирка, потом проводит по ним губами. — И я… Я, мать твою, тебя тоже…              Кирк закрывает глаза, губы сами по себе расплываются в улыбке. По щекам скатывается влага, горячая рука Мёрдока нежно стирает ее, Кирк поворачивается, целует ласковые, пахнущие табаком пальцы. Теперь ему не страшно.