Волнение учителя

Он учитель. Это его долг - волноваться за своих учеников. Как бы он их не ненавидел, проверяя очередную стопку сочинений после двух бессонных ночей, он не мог не волноваться. Когда они возвращались с, казалось бы, такой короткой, стажировки все израненные. Или, когда на лице одного из них красовалась вместо яркой улыбки опустошённое, пустое выражение. Он волновался. Когда ученик выходил из больничного крыла с перебинтованной рукой, при этом заливаясь громким смехом. Когда он потом присоединился к остальным, которые завидев его облегчённо вздыхали и перебросившись парой, а может и чуть больше, слов, продолжали тренировку. Потом они ещё часто поглядывали на него и спрашивали самочувствие, а он просто отмахивался, говоря, что всё в порядке. Он волновался. Когда один из самых сложных детей, становился слишком тихим. Когда он молча сидел за своей партой и пристально разглядывал окно. Когда даже пролитый чай не заставлял его громко выразиться и бросить пару ласковых. Когда и слишком приставучие друзья, которым столь не свойственное поведение уже давно надоело, не могли взбодрить и вернуть вечно дерзкий и колкий нрав. Он волновался Когда другой ребёнок молчал слишком много. Когда он не тренировался в полную силу, вечно потирая спину, после всего одного дня отсутствия. Когда его разноцветные глаза были слишком тусклыми и пустыми Он волновался. Когда староста его класса, вернувшись после встречи с семьёй, подолгу молча сидел на диване и тихо пил чай. Когда не звучали громкие речи о правилах школы, и руки спокойно лежали на от чего-то напряжённых и чуть подрагивающих коленях. Он волновался. Когда ученица странно поглядывала на одноклассников, потирая свой старый, обшарпанный телефон, и её глаза еле заметно блестели. Когда она молча зашивала носки, засев в самом дальнем кресле общего зала и укутавшись в самое большое одеяло из возможных. Он волновался. Когда самый тихий из них становился слишком нервным, наткнувшись утром на старых знакомых, и вздрагивал даже от тихого голоса одноклассника. А потом в общежитии шугался от всех вокруг и, засев в самом дальнем углу общей комнаты, поглаживал пёструю голову маленького попугая, что-то неслышно нашёптывая ему. Он волновался. Когда настал день ужасающей битвы, где учувствовал каждый из них. Когда они боролись, не жалея сил и сломанных костей. Когда он, проснувшись дни спустя, обнаружил, что одного из них - самого проблемного - не было с остальными. Когда он узнал всю правду о зеленоволосом ученике, что порой казался каким-то запуганным. Теперь этому было объяснение. Ему, честно, стоило больших усилий не задушить старшего коллегу. Он был рад, что сейчас с учеником есть хотя бы он, даже если он самая ужасная кандидатура. Он волновался. Когда он узнал всю правду о семейных отношениях другого ученика, и, кажется, тот тоже знал не обо всём. А в особенности о живом-мёртвом родственнике с ужасной судьбой. Он волновался. Когда понял, что травмы всех учеников были слишком ужасны. Такое не должны переживать первокурсники. Такое не должен переживать никто, даже взрослый. Он волновался. Когда узнал план своего класса по возвращению недостающего звена их слаженной цепи. Но в глубине душе он молился, чтобы всё случилось ровно, как они задумывали. Он учитель. Он не должен такое поощрять, но себя обмануть невозможно. Он волновался. Когда ждал ответа директора и нервно постукивал уцелевшей ногой. Его сердце отбивало сумасшедший ритм, когда мышь-медведь начал говорить. Оно хотело вырваться из груди и помочь своим ученикам в тот самый момент, но грудная клетка, облачённая в больничных халат, его останавливала. Он волновался. Когда директор, наконец, озвучил результат. Мягкая, тёплая улыбка расцвела на уставшем лице, позволив эмоциям, долго сдерживаемых внутри, выйти наружу. Они спасли его. Испачканного, побитого, покрытого собственной и чужой кровью, но его спасли. Проблемного ребёнка спасли. И теперь ему не придётся нести эту ношу одному на своих плечах. У него есть много друзей, что протянули свои руки помощи измученному ребёнку. Его ученику. Он волновался. Когда он, поддерживаемый старым другом, ковылял, постукивая железным протезом по напольному покрытию, к двери главной комнаты общежития его класса. Когда она с тихим скрипом отворились, открывая взору небольшую толпу учеников, столпившуюся вокруг одного единственного кресла. Он волновался. Когда они спешно расступились, создавая учителю проход к уставшему ребёнку. Когда тот обескураженно повертел головой, наблюдая за поведением одноклассников, но тут потемневшие за месяц глаза с тяжёлыми мешками под глазами наткнулись на чуть шатающуюся фигуру, что двигалась именно к нему. Он волновался. Когда ребёнок вскочил с мягкого кресла и сделал несколько неуверенных шагов к нему. Когда он ускорился и вскоре влетел в тёплые, широкие объятия, бормоча беспорядочные извинения вперемешку с солёными слезами, неумолимо стекающими по лицу. Когда он, не как учитель, как отец, только тихо прошептал короткую фразу, от чего ребёнок разрыдался ещё сильнее, вжимаясь в его плечо. Когда другие ученики молча наблюдали за этим, но поймав короткий взгляд сенсея, сконфуженно переглянулись. Первым оказался холодный, как айсберг ученик, что немного неуверенно присоединился к ним, и остальные, последовав его примеру, включилась теперь уже в групповые объятья, наполненные слезами, смехом и самыми чистыми эмоциями. Теперь он не волновался. Его класс - его дети - снова вместе, а он учитель, его роль - это за них волноваться. И даже если его лицо никогда этого не выражает, это не значит, что он не видит, что он не волнуется. Теперь всё будет хорошо, проблемный ребёнок.