Все слова как дождь

Время тянулось как патока. Часы на стене отбивали каждую секунду, но Пятому казалось, что между «тик» и «так» проходили добрые полчаса. — Всё в порядке? — Грейс мягко улыбнулась. Она сидела напротив него, ноги не скрещены, в руках блокнот, волосы уложены в красивую причёску. — Не хочу вас торопить, но время идёт. — Я знаю, — сипло сказал Пятый и сам удивился тому, как прозвучал его голос. Прокашлялся. — Я не уверен, что не отнимаю ваше время. — Почему? — Потому что мама умерла десять лет назад. У меня было время отгоревать. — Неужели? — Грейс качнул головой. — Тогда давайте говорить не о её смерти. Расскажите о её жизни. — Я… — Пятый запнулся и опустил взгляд. Буквы не складывались в слова. Голова была полна образов и воспоминаний, но даже Пятый не мог выхватить из них ни единого слова, не то что предложения. — Какой вы её помните? — Я помню… Как она запускала пальцы мне в волосы на затылке, когда хвалила. Как мы снимали летний домик в лесу, и так устали с дороги, что я уснул у неё на руках. Она завернула меня в колючее одеяло, и мы дремали до самого вечера, пока отец нас не разбудил. Как она читала мне сказки. И как играла на скрипке. Я помню… — голос предательски дрогнул, но Пятый сумел совладать с навернувшимися на мгновение слезами. — Как она любила меня. А я её. Помню, как она сказала, что к двадцати пяти годам я буду самым популярным пианистом в стране, и поцеловала меня в лоб. — Вас это трогает, — Грейс склонила голову набок. — Будто бы… — Она не всегда такой была, — перебил её Пятый. — Отцовская смерть и рождение Младшего её подкосили, — он облизнул губы. — Она будто умерла вместе с отцом. Он снова замолк. Попытался упорядочить мысли. Воспоминания. Найти то первое, тревожное и удивительно яркое для столь юного возраста. А найдя его, он сделал глоток воды и заговорил. Мама узнала, что беременна до того, как отцу поставили диагноз. Это была радостная новость, и первые два месяца она не переставала улыбаться. Пятому перепадала двойная порция объятий по поводу и без повода, и его это вполне устраивало. Вместе с мамой они выбирали, в какой цвет покрасить новую детскую и какие игрушки купить малышу. Никто ещё не знал, родится мальчик или девочка, но Пятый точно знал, что обязательно будет любить его или её так же сильно, как мама. На третий месяц отцу диагностировали онкологию. Болезнь прогрессировала давно, но заметили её только сейчас. Всемирно известный дирижёр господин Сати не отказывался от выступлений даже начав лечение и собирал целые залы до тех пор, пока не ослабел настолько, что не мог держать в руке палочку. Он осунулся и погас, и вместе с ним осунулась и погасла мама. В её животе росла новая жизнь, пока отца жизнь покидала. Незадолго до смерти отец подарил Пятому щенка мопса, чтобы Пятый не скучал слишком сильно. Щенка назвали мистером Пенникрамбом. Отец умер в начале января, а Младший родился спустя неделю. Услышав его плач и прижав малыша к груди, мама — как обмолвилась потом при Пятом одна из сестёр — завыла, будто раненая волчица. Пятый почти сразу понял, что мама не любит Младшего. Он сам не мог перестать на него насмотреться — огромные голубые глаза и нос с горбинкой, как у отца и самого Пятого. Взгляд серьёзный, словно он не был новорожденным малышом и тоже знал, что мама его не любит. Пятый чувствовал её холодность. Она пугала его. Мама качала люльку Младшего едва напрягая запястье. Пела, но совсем не так, как Пятому. Смотрела на сына невидящим взглядом и мычала себе под нос не детские колыбельные, как старшему, а печальное Адажио в соль миноре Альбиноне. День шёл за днём, неделя за неделей, а месяц за месяцем. Глаза мамы становились всё серее, а рука, качающая колыбель, прилагала всё меньше усилий. Пятый проснулся от плача брата. Он просыпался от него всю ночь и лежал в томительном ожидании, пока мама не встанет и не успокоит его. Сегодня он тоже обнял подушку сильнее и вслушался в звуки за дверью. Когда скрипнет та половица в коридоре, что всегда выдаёт поступь мамы? Зашуршит мамин халат. Раздастся тихий усталый вздох, а потом снова странная колыбельная. Но ничего этого не было. Младший кричал всё громче и надрывнее, но мама не выходила. Недовольно заскулил мистер Пенникрамб и пару раз гавкнул на дверь. Пятый сел на кровати и всмотрелся в темноту. Никакого скрипа, шуршания, вздохов и напевания себе под нос. Мама не шла в детскую. Пятый встал и подобрался к двери. Приоткрыл её. Плач брата стал громче, но дверь в комнату мамы была плотно захлопнута. Будто что-то случилось. Будто она не могла встать. Пятый выскользнул в коридор и на цыпочках, будто кто-то может его поймать и наказать, прошёл в комнату брата. Подвинул к колыбельке пластиковую ступеньку, забрался на неё и достал плачущего малыша. Прижал к себе, как делала мама, и принялся раскачиваться из стороны в сторону. Замычал себе под нос — мамины колыбельные. Те самые, которые она пела ему, а не те, что пела Младшему. Младший всхлипнул и притих. Сжал пижаму у Пятого на груди крошечной ручкой и засопел, причмокивая во сне. Пятый вернул брата в кроватку, укрыл его одеялом и сунул в пухлые ручки плюшевого кролика. А потом, всё так же на цыпочках, пробрался к комнате мамы. Приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Мама лежала спиной к нему. Свернувшись в комок, она закрывала руками уши и не шевелилась. Мелко дрожала. Пятый сделал несколько шагов к ней… и тут же выбежал в коридор. Вернулся к себе в комнате, успокоил мистера Пенникрамба и забрался под одеяло. Заснуть ему, впрочем, не удалось. Он слушал и слушал. Не проснётся ли Младший, и не встанет ли в этот раз мама. Пятый замолчал. Облизнул губы. — После этого она ни разу не встала, чтобы его успокоить. Это всегда был я, — он поджал губы и дёрнул плечами. — Стала всё реже выходить из комнаты, её исключили из музыкального ансамбля, где она играла. Она всё делала на автомате, но всё чаще просто забывала, что у нас вообще был Младший. Я стал больше с ним возиться. Когда приходили учителя по фортепиано, им приходилось с этим считаться. Они терпели. — А вы? Пятый пожал плечами. — Я не играл хуже, техника игры улучшалась, так что нареканий не было. — Вы снова говорите об учителях, а не о себе. Пятый запнулся. Нахмурился, глядя на Грейс, поджал губы и провёл языком по зубам. Качнул головой: — Я был… растерян, — наконец сказал он. — Я не понимал, что с ней происходит, не знал, что должен делать. Иногда я приходил и забирался к ней в кровать. Она меня обнимала. Крепко, но не как в детстве. А будто пытается ухватиться за спасательный круг. Так, знаете… — он попытался изобразить руками, как мама прижимала его к груди. — Но со временем я перестал так делать. Вырос. Стало не до этого. Грейс кивнула и замерла, будто выжидая, что ещё скажет Пятый. Он не знал, как продолжить. — Вы никому не сказали, что с мамой что-то неладное? Пятый мотнул головой. — Почему? — Я боялся, что нас разлучат. Я, знаете ли, видел «Детские игры» и понимал, что случается с матерями, которые не справляются. Грейс выгнула свои идеально ровные брови. — Я боялся, что её отправят в психушку. А нас раскидают по приёмным семьям, — пояснил Пятый. — Поэтому я пообещал себе не давать никому знать, что с мамой что-то не так. Он снова замолчал. Опустил взгляд и прикусил щёку. — Часто вы думаете, что если бы не молчали, она бы получила помощь раньше? — осторожно спросила Грейс. — Постоянно, — Пятый кивнул. — Что к нам могла приехать бабушка, а мама попала бы в терапию. И ей бы стало лучше. И может… она бы не сделала того, что сделала. — Вы не могли знать, Пятый, — Грейс подалась вперёд. — Вам было десять. — Я знал, как успокоить брата и как нагреть ему молочную смесь, когда мне было десять. А к двенадцати научился подделывать мамину подпись и планировать бюджет, чтобы хватало на оплату счетов и жизнь, — Пятый вскинул подбородок и тряхнул головой. — Я должен был знать. — Не должны были. Даже взрослые не всегда понимают, что происходит с их близкими. Пятый повёл плечом. Чувство вины грызло его все эти годы. Он просыпался с ним и жил с ним. И каждый раз, когда он смотрел на Младшего, он не мог отделать от мысли, что и у Младшего могла быть мама. Если бы он, Пятый, не скрывал её болезнь так долго. Где-то через полтора года маме стало лучше. По крайней мере, Пятому так казалось: она стала покидать комнату не только ночью, пока все спят, и даже стала проводить время с Младшим. Научила Пятого кое-каким своим хитростям. Она улыбалась. Смотрела с ними кино, снова начала работать: не стала возвращаться в ансамбль, но занялась преподаванием. Приглашала подружек и даже свозила сыновей в Дисней Ленд. Её улыбка всё ещё не была прежней. Она никогда не забиралась пальцами в волосы младшего, чтобы растрепать их, и не целовала его в лоб уговаривая, что он станет лучшим музыкантом в мире. Она и с Пятым вела себя иначе. Отдалилась. И смотрела на него с едва уловимой тоской. Иногда ловила за руку. Коротко сжимала его тонкие пальцы в своих таких же тонких, и отпускала, словно боялась утянуть его за собой. На тринадцатилетние Пятого она испекла торт. Выключила свет, устроила Младшего на детском стульчике, и тот, затаив дыхание, ждал, пока Пятый задует свечи. Её глаза блестели в темноте, и Пятый никак не мог понять, почему этот блеск вызывает тревогу. Не мог различить, что с ним не так. Была ли это игра света, или пьяный блеск из-за второго бокала вина? А может, мама плакала? В темноте, пока Пятый набирал полные лёгкие воздуха, чтобы он ни за что не увидел? — Нам повезло, что ты у нас есть, — выдохнула мама, как только он задул свечи. — Что загадал? — Если скажу — не сбудется, — Пятый сам щёлкнул включателем, и свет залил кухню. Мама отвернулась, чтобы достать из холодильника две банки колы без сахара, и улыбнулась: — Какой хитрец, — она поставила банки на кухонную стойку и достала из кармана фланелевой рубашки цифровой фотоаппарат. — Обними младшего, я вас вместе сфотографирую. Пятый, уже собравшийся порезать торт, отложил нож и вытащил брата из стульчика. Младший тут же обхватил его за шею руками и широко улыбнулся. — Скажите «Сыр», — сказала мама. Младший обернулся на её голос, обернулся и Пятый. Щёлкнула вспышка. — Вы так похожи на отца… — У Младшего твои глаза, мам, — Пятый вернул брата на стульчик и всё же начал резать торт. — Такие же серьёзные. — У тебя тоже серьёзный взгляд, — мама коснулась его затылка. Пятый замер. Она запустила пальцы в тёмные волосы, нежно почёсывая его по загривку. Как было тогда, ещё до рождения Младшего. До смерти отца. Будто бы в другой жизни. — Но у меня глаза отца, — Пятый нехотя обернулся. — Я тоже по нему скучаю. — Ага. Мама даже не дрогнула. Убрала руку, подхватила пластиковое блюдце и переложила на неё самый маленький кусок. Поставила его перед Младшим, надавила указательным пальцем на его нос и выпрямилась. Вздохнула. — Думаю, ты можешь позволить себе два глотка просекко, сын. Пятый вскинул брови, но спорить не стал. Ближе к вечеру, когда Младший начал устало капризничать, а мама убрала со стола пустую бутылку вина, Пятый снова взял брата на руки. — Я быстро, — сказал он маме и понёс Младшего наверх. Он уснул ещё у него на руках, так что Пятый переодел его в пижаму, подоткнул ему одеяло и перехватил мистера Пенникрамба ещё до того, как тот успел вломиться в детскую. — Не хватало ещё, чтобы ты разбудил его своим сопением, дружок, — строго нахмурился Пятый и погрозил псу пальцем. Вернулся к маме и только тогда выпустил пса из рук. — Как бы я справлялась без тебя? — мама подвинула ему полупустую банку колы. Пятый ухмыльнулся и качнул головой: — Честно? Мама сощурилась. — Не знаю, мам. — Как неожиданно прямолинейно. — Ну, я официально стал тинейджером, — Пятый улыбнулся так, что на щеках нарисовались ямочки, и прикрыл глаза. — Думаю, пришло время мне быть мерзким. — Только не будь мерзким с Младшим, хорошо? Пятый замер. Распахнул глаза и посмотрел на маму. Она не шутила. Не улыбалась, смотрела на него так серьёзно, что на мгновение ему стало жутко. — Никогда, — выдохнул он. — Я никогда его не обижу. Мама кивнула. Забрала у него банку и сделала большой глоток газировки. Вытерла губы манжетой рубашки и вернула колу сыну. — Мам, — осторожно позвал Пятый. Он не был уверен, что хочет задавать вопрос, который мучил его все эти годы. Что ему стоит его задавать. Но два глотка просекко вскружили ему голову и развязали язык. — Можно прямой вопрос? — Попробуй. — Почему ты не любишь Младшего? — Пятый поднял взгляд на маму. Ждал хоть какой-то реакции. Смеха. Улыбки. Чего-то. Но мама смотрела на него всё так же серьёзно. — Я не… не люблю его, Пятый, — она похлопала по стулу рядом с собой. Пятый сел, и она обняла его за плечи. — Мне… больно, когда я на него смотрю. — Из-за папы? Мама прижалась щекой к его макушке и промолчала, но Пятый всё понял и без слов. — Но ведь я больше на него похож, — шепнул он. — С тобой всё иначе, Пятый, — у мамы дрогнул голос. Пятый не поднял голову, не отстранился, но обнял её. Теперь он понял, почему её глаза так блестели в свете праздничных свечей. Она плакала. Пятый молчал долгие две минуты, просто глядя в окно. Потом глубоко вздохнул и повернулся к Грейс. — Через месяц ей снова стало хуже. Это всё происходило волнами. Год она держится, ещё полгода лежит. Уже после того, как… её не стало, я задавался вопросом, могло ли это быть биполярное расстройство, но… — он дёрнул головой. — У неё никогда не было периодов мании. Когда она была способна функционировать как нормальный человек, она делала это просто потому, что должна. Думаю, она достаточно быстро пришла к тому же выводу, что и я. Что если она перестанет хоть как-то о нас заботиться, нас могут забрать. — Она никогда не обращалась за помощью? Пятый покачал головой. — Нет. Думаю, она трусила. Из-за нас, из-за того, что подумают окружающие. Может не хотела смотреть правде в глаза. Не знаю… Никто так и не понял, что с ней происходит, и никто не мог сказать, что её не осудят за терапию. Не знаю, правда. — Думаю, есть много вещей, который вы могли не замечать, Пятый. Её могли воспитать в семье, где считалось, что депрессия — это блажь. Может её друзья так считали. Депрессию часто стигматизируют и не понимают. Пятый поджал губы, обдумывая услышанное. Ведь и он сам был одним и тех, кто предпочёл скрыть болезнь мамы, будто это что-то… постыдное. Опасное. — Да, вы правы. Я тоже… — Вы снова начинаете винить себя. А вы ни в чём не виноваты, Пятый. Пятый замолк. Облизнул губы и снова отвернулся к окну. Болел Младший не часто, и это всегда было что-то, с чем Пятый смог справиться сам. Пару раз приходилось обращаться к врачу, и тогда мама выходила из своей комнаты. Она успешно справлялась с ролью заботливой матери ровно с того момента, как открывала дверь врачу, и ровно до момента, когда её закрывала. Порой она помогала Пятому переодеть младшего из пропотевшей пижамы или объясняла, какие лекарства сейчас подойдут, но в остальном почти не участвовала. Однажды Пятый поймал себя на мысли, что в такие дни она ему скорее мешает, чем помогает. Ближе к Рождеству две тысячи четвёртого Младший заболел ветрянкой. Пятый подозревал, что это случилось на детской площадке и не мог справиться с переполняющим его негодованием. Он, конечно, понимал: лучше переболеть ветрянкой, пока ты ещё ребёнок, но перестать злиться, что кто-то недосмотрел за своими детьми, не мог. — Так и знал, что от детских площадок одни беды, — хмуро сказал он, усаживаясь на кровать брата с тарелкой супа в руке. Полчаса назад он как раз закончил обрабатывать сыпь на коже Младшего каламиновым лосьоном, но только что увидел новую красную точку у того на лбу. Пятый обречённо вздохнул. Младший захныкал и попытался снять варежки. — Нельзя, — Пятый насупился. — А то расчешешь себе что-нибудь, занесёшь инфекцию, и что потом? Гангрена, гангрена, ему отрежут ногу? — Ты злой, — буркнул в ответ Младший, но дёргать варежки перестал. — Я не злой, я доходчиво объясняю. Давай, тебе нужно поесть, — он придвинулся ближе и набрал полную ложку тыквенного супа-пюре. — А потом ты расскажешь мне сказку? — Обязательно. Ешь уже. Младший задумался на мгновение, будто решая, не слишком ли высокую цену выставил Пятый за сказку. — А суп с чем? — Твой любимый, — Пятый устало вздохнул. — Младший, поешь пожалуйста. — Тыквенный? — Младший подался вперёд, принюхался и закивал. Открыл рот, стоило Пятому поднести к нему ложку, и проглотил, довольно улыбаясь. И так, ложка за ложкой, он опустошил целую тарелку. Пятый отставил тарелку на тумбочку, потрогал лоб брата прикидывая, не пришло ли ещё время лихорадки, и поправил ему одеяло. — Ну, какую сказку ты хочешь услышать сегодня? — У тебя на лбу точка, — вместо ответа сказал Младший. Пятый удивлённо нахмурился. Неужели испачкался, пока готовил? Поднёс руку ко лбу, чтобы смахнуть грязь или ошмёток тыквы, но вместо этого нащупал на лбу волдырь. — Вот чёрт, — вырвалось у него. Младший склонил голову набок и серьёзно нахмурился: — Это такая же точка, как у меня? — Похоже на то, Младший. — Тебе тоже придётся носить варежки? — Нет, мне не придётся, — Пятый убрал руку ото лба и потянулся к стопке книг у кровати Младшего. — Я слишком взрослый для этого. — Чешется сильно. Не уверен, что ты выдержишь. — Ах ты маленький засранец, — Пятый выпрямился и сощурился. — Я всё выдержу. Дверь приоткрылась и в комнату, переваливаясь с лапы на лапу, вошёл мистер Пенникрамб. Он обвёл комнату внимательным усталым взглядом, тяжело вздохнул и забрался к Младшему на кровать. Устроился в ногах, предварительно вытоптав себе в одеяле и матрасе гнездо, и уставился на Пятого. — Выбирай сказку, Младший, — Пятый снова наклонился к книгам. — У нас здесь есть «Принцесса-Невеста», «Волшебник страны Оз» и «Питер Пэн». Но мы читали его миллион раз, я его унесу, наверное… — Мне нравится «Питер Пэн», — перебил его Младший. — Он будто о тебе. — По-твоему, я никогда не вырасту? — Пятый выхватил книгу из стопки, подвинул мистера Пенникрамба и полулёг на кровати брата. — Нет. Ты — Венди. Пятый вскинул голову и поднял брови. — Это… немного оскорбительно, — отозвался он. Сравнение и правда было обидным. Не потому, что его сравнили с девочкой — вот ещё. А потому что история Венди сейчас, когда он вырос, казалась ему грустной. Но он понимал, почему Младший так о нём думает. Потому что Пятый заботился о своём потерянном мальчике, о котором забыла собственная мама. — Хорошо. Слушай внимательно и засыпай. Все дети, кроме одного-единственного на свете ребёнка, рано или поздно вырастают… Когда Младший уснул, Пятый снова поправил ему одеяло, отодвинул от него храпящего мистера Пенникрамба и выключил ночник. Забрал тарелку из-под супа, а на её место положил недочитанную книгу. С тарелкой он спустился на кухню, вымыл её и убрал в сушилку, а потом замер, опершись руками о стойку. Пятно на лбу начинало неприятно зудеть, неприятно зудела и кожа на спине. Пятый догадывался, что сыпь начала проступать и там. Он совсем проглядел, что заболел и сам. Не заметил ни жара, как это было у младшего, ни слабости. Да и вообще он был уверен, что переболел ветрянкой лет в пять. Как так вышло, что он не болел? Почему мама не водила на его «ветряночные вечеринки», чтобы не было риска заболеть ветрянкой уже взрослым? Злость на маму накатила удушливой волной. Пятый стиснул кулаки и зажмурился, пытаясь её подавить. Мама болела. Мама заблудилась в своём горе и никак не могла осознать, что отец умер почти пять лет назад, а её сыновьям она нужна сейчас. Не механическое исполнение своих обязанностей, а то тепло и та забота, которую ещё помнил Пятый. Пятый не мог ей помочь, и это злило его ещё сильнее. В нём вообще было много злости в последнее время, и некуда было её выплеснуть. — Ты какой-то напряжённый, — раздалось у него за спиной. Пятый вздрогнул и обернулся. Мама, взъерошенная и в махровом халате в пятнах чая, спустилась за стаканом воды. — Всё в порядке, Пятый? Пятый выпустил воздух через рот, выпуская напряжение. Расслабил плечи и развернулся к маме всем телом. — Да. Просто устал. У Младшего ветрянка, и у меня, похоже, тоже. Мама сделала шаг к нему и коснулась пальцем пятна на лбу. Качнула головой. — Я точно помню, что водила тебя к соседям, когда их дети болели ветрянкой. Ты даже температурил после этого. — Видимо, это было что-то другое, — Пятый не стал отступать. Руки мамы были холодными и приносили облегчение. — Мам, мне, наверное, понадобится твоя помощь. Если я тоже свалюсь… — Иди и вались прямо сейчас, Пятый. Я о вас позабочусь, — мама погладила его по щеке. — Хорошо. Я оставил детский жевательный байер в комнате Младшего в шкафчике с лекарствами. Даю ему его только если температура поднимается под сто. Лосьон с каламином тоже в шкафчике, я обрабатываю сыпь каждые часа четыре. Он любит тыквенный суп и… — Пятый, — мама опустила руку ему на плечо и слабо сжала. — Знаю, я тебя только и делаю, что подвожу, но я всё ещё ваша мама. Я знаю, как вас лечить и что вы любите есть. Иди в постель, я сделаю тебе ромашковый чай, а потом обмажем и тебя лосьоном. Пятый запнулся. Поджал губы и опустил взгляд. Злость превратилась в чувство вины. В полумраке не было видно, как покраснело от стыда его лицо. — Мам, ты не… — Тихо, Пятый. Иди к себе. Пятый кивнул и нехотя повернулся. Пошёл к лестнице, но остановился даже не начав подниматься. — Спасибо, мам. Иногда начинать сеансы с Грейс было невыносимо сложно. Сегодня был один из таких дней. Пятый избегал её взгляда, упорно рассматривая свои руки с длинными пальцами и обрезанными под корень ногтями. — Пятый. Время идёт, — прервала молчание она. Пятый кивнул и нехотя поднял глаза. — В пятнадцать я начал встречаться с девочкой, у которой было двое младших братьев и сестра. Она знала, что мама болеет, я ей рассказал. Поэтому всегда готова была помочь с Младшим. Я привозил его к ней, когда нужно было ездить на репетиции и выступления. Иногда мы с Младшим приезжали просто так. Он играл со сверстниками, а мы забирались в домик на дереве и слушали музыку. Занимались сексом. Просто разговаривали. — Вы тогда начали задумываться о своей сексуальности? — Я задумывался о том, что со мной что-то не так. И думал, что это связано с болезнью мамы. Злился на неё за дурную наследственность, — Пятый поджал губы и едва слышно хмыкнул. — Но мы с моей первой девушкой были очень откровенными и пробовали разное. Она была понимающая, успокаивала меня, когда я начинал винить во всех своих бедах маму. — Вы расстались из-за секса или из-за вашей семьи? Пятый мотнул головой. — Мы находили компромиссы. Но её семья переехала в другой штат в восьмом году, и мы потеряли связь. Грейс понимающе кивнула. — Кто-то ещё вам помогал? — Дэйв. Мой одноклассник. Лучший друг. Младший был не по годам серьёзный, проводил со мной кучу времени, и Дэйв никогда не был против, когда я брал брата с собой. Шутил, что я будто везде таскаю миниатюрную копию себя. — И он тоже знал, что ваша мама болеет? — Конечно. Он не мог этого не замечать. Один раз мамино настроение сделало скачок буквально за час. Она поставила овсянку вариться, легла и забыла о ней. — Начался пожар? Пятый поджал губы и качнул головой — раз, другой. — Дэйв успел вовремя. — А где были вы? — У меня было прослушивание с Мирандой Жестьон. Пятый закрыл глаза, выпрямил спину и повёл плечами, разминая затёкшие мышцы. Они ждали оглашения результатов уже час, и нервное напряжение только нарастало. У всех, кроме него. — Ты точно справился, Пятка, — Карла накрыла его руку своей. Пятый дёрнул коленом и открыл глаза. — Конечно справился. Я объективно лучше, чем все здесь собравшиеся. — От скромности ты не умрёшь, обожаю тебя. Пятый улыбнулся в ответ и наклонился к девушке. Они коротко соприкоснулись носами и губами и тут же отпрянули друг от друга. С хлопком открылась дверь, и Куратор в строгом красном костюме вышла в коридор. — Пятый, — она указала на Пятого мундштуком. — Диего, — перевела мундштук на мрачного смуглого мальчика в другом конце коридора. — Поздравляю, вы приняты в школу Куратора. Контракт получите по почте. Попросите родителей найти юристов, чтобы потом ничего не стало для вас сюрпризом. Остальные… увидимся в следующем году. Девочка, сидевшая рядом с Карлой, заплакала от напряжения. Миранда не удостоила её и взглядом. Резко развернулась на носках и ушла, громко цокая. За ней следом двинулись двое её самых многообещающих учеников — Клаус и Эллисон. Пятый даже бровью не повёл. Протянул руку Карле: — Ну, что, по мороженому? Только Карла знала, какая буря эмоций в нём сейчас всколыхнулась. Как он был счастлив на самом деле — она единственная чувствовала, как предательски дрожат его пальцы, и как ломается голос. — По мороженому. Карла любила мятное мороженое с шоколадной крошкой. Пятый обычное ванильное. Он заказал его даже в этот раз, и Карла назвала его ужасным занудой и мазнула ложкой по носу. Они сидели друг напротив друга, сцепив лодыжки между собой, и Пятый едва сдерживал широкую улыбку. Мышцы болели, так сильно он старался. Казалось, он просто не может позволить себе радоваться в полную силу, пока маме плохо. Он как раз доедал свой рожок, когда телефон в кармане издал пронзительную трель, отдалённо напоминающую Лунный свет Дебюсси. Пятый выудил раскладушку, выхватил взглядом, что звонит Дэйв, и ответил на вызов: — Привет. Прослушивание прошло бомбически. — Пятый, хватай Карлу и тащите свои жопы домой, прямо сейчас, — протараторил Дэйв. — Быстро! — добавил он и бросил трубку. Сердце Пятого пропустило удар. Что-то случилось с Младшим? Он сломал себе что-то, пропал, покалечился? — Ты чего такой грустный? — нахмурилась Карла и уже открыла рот, чтобы скабрезно пошутить, но Пятый поднялся и схватил её за локоть. — Что-то случилось дома. Дома пахло палёным. Плита и кусок столешницы обглодал огонь. Всё остальное было покрыто слоем пены из огнетушителя. Мама сидела за столом, прижав ладони к глазам. Дэйв стоял у противоположного стола, тяжело опершись на руки. Светлые брови сошлись на переносице, тонкие губы так сильно поджались, что превратились в нитку. — Знаю, — сказала Карла ещё до того, как Пятый обронил хоть слово. Она свернула в гостиную, и Пятый услышал, как она обращается к Младшему: — Привет, мистер Серьёзный. Мои дурачки по тебе соскучились, не проводишь меня к ним? Пятый сделал глубокий вдох и посмотрел на маму. — Что случилось? — хрипло спросил он. Запах гари щекотал нос, в глазах слезилось. — Овсянка загорелась. Я пришёл забрать пластинку Oasis, увидел пожар, погасил. Не стал пожарных звать, потому что… Пятый кивнул. Прикусил нижнюю губу, провёл языком по зубам. — Почему плита загорелась? — Она забыла… — Я не тебя спрашиваю, Дэйв, — Пятый повысил голос и коротко взглянул на друга. И снова уставился на маму. — Мам. — Я забыла. Я прилегла всего на минутку и забыла. Прости милый, я… Пятый вскинул руку, чтобы она молчала. Зажмурился, запустил вторую руку в чёлку и сделал глубокий, судорожный вдох. — Мы ведь договаривались, — тихо выдохнул он и посмотрел на маму. Все эти годы он старался. Правда старался. Видел, как ей плохо, и старался не злиться. Помнил её тёплые прикосновения и нежные объятия. И что не было никого в мире, кому он доверял больше. — Тётя Миранда берёт меня к себе в оркестр, — наконец выдохнул он. На лице мамы появилась тень просветления. Она выпрямилась, подняла подбородок. Уголки губ поползли вверх — она ждала эту радостную новость. — Но как я могу согласиться, мама? Если я не могу доверить тебе не только жизнь Младшего, но даже твою собственную? — впервые в жизни никто не мог остановить его. Ни он сам, ни Карла. Дэйв тоже молчал, понимая, что Пятый сейчас может и ударить. Плечи мамы поникли. — Прости, — выдохнула она. Всхлипнула и закрыла лицо руками. — Прости, Пятый. Прости… Пятый молчал. Зажмурился, поморщился и мотнул головой. — Младший переночует у Карлы. Я… — он поднял взгляд на Дэйва. Тот кивнул. — Я переночую у Дэйва. Завтра схожу в строительный и комиссионку, сделаем ремонт, и кухня будет как новая. — Пятый, — мама протянула руку и цапнула его за рубашку. — Прости меня, милый. Пятый… Пятый отступил. — Завтра поговорим, мам. Пятый прижал пальцы к переносице. Глаза слезились совсем как в тот день. Но не из-за запаха сгоревших надежд, а от того, сколько боли приносили эти воспоминания. — Если вам нужно поплакать… — Всё в порядке, — Пятый не узнал собственный голос. Тихий и ломкий. — Я думаю… Я убил её в тот день. Что её так сильно ранили мои слова, и что я так её и не простил, что… Он судорожно вздохнул. — Я думаю, что она приняла решение убить себя в тот день. Из-за меня. — Почему вы так думаете? — Потому что всё это время я не говорил ей о том, сколько боли мне приносит её болезнь. Как сильно её болезнь влияет на МОЮ жизнь. Что я на самом деле чувствую. — А что вы чувствовали? Пятый покусал губы. На глаза навернулись слёзы, и он торопливо вытер их пальцами. — Разочарование, — тихо сказал он. — Её болезнь лишила её десяти лет жизни. Но она лишила этих десяти лет жизни и меня. Когда закончилось моё детство? В тот день, когда я впервые разогрел Младшему молочную смесь? Когда собирал маму, чтобы она могла сходить с ним к педиатру? Когда… когда… — он запнулся, будто заезженная пластинка. Слёзы текли уже обильнее, и не было смысла их стирать, — он только слизывал их с губ. — Она сделала меня мамой моего собственного брата. И самое ужасное… Я не могу её за это ненавидеть. Не могу перестать думать, что ей было ещё хуже. Что каждое утро она… пыталась встать. Преодолеть тяжесть тоски и помочь мне, и не могла и… Он снова запнулся. Шмыгнул носом. — Иногда я ненавижу отца. Что он заболел. Что умер. Что бросил нас, что позволил маме превратиться в тень, в какого-то… паразита, — он нервно вытер глаза. Тяжело вздохнул. — Мне тогда было семнадцать. Это был мой последний шанс попасть к тёте Миранде в ансамбль честно. Я просил её подождать меня год, но через год она не ответила на мой звонок. Это была единственная возможность, и я её… Десять лет я просыпался каждое утро и думал о том, что достоин большего, чем играть чужую музыку в клубах. Что мою собственную музыку никто не услышит. Потому что пролюбил момент, — на мгновение показалось, что он успокаивается. Что слёз больше нет. — Я боялся, — но голос его снова дрогнул. — Я боялся, что Младшему придётся пройти через то же. Пятый закрыл глаза и снова несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. — В любом случае… Я думаю, в тот день она всё решила. Думаю, она стала считать себя обузой и пыталась как-то… перестать ей быть. Казалось, ей становится лучше. Три года без единого дня, когда она не может встать. Она улыбалась, помогала Младшему готовиться к поступлению в младшую школу и делать уроки. Будто бы правда стала… нашей мамой. На самом деле она просто ждала, когда мне исполнится двадцать один. — Может, она правда смогла взять себя в руки. Ради вас. — Ради нас, — Пятый кивнул. — Я замечал, что взгляд у неё всё равно… полон какой-то вселенской тоски. Но потом она улыбалась, и я думал… Я думал «а, показалось». Он прижал ладонь ко рту и зажмурился, снова дав волю слезам. Никогда, ни разу за все эти годы Пятый не позволил себе проронить ни слезинки по маме. Он не оплакал её смерть и был вынужден носить камень вины и отчаяния в груди долгие десять лет со дня её смерти. — Это переживание будто бы совсем свежее. Если вам нужно время просто поплакать… Пятый кивнул. И пять минут так и сидел: с закрытыми глазами и закрыв рот рукой. И снова, и снова оплакивая маму. И свою жизнь. Пятый бросил ключи от машины в корзинку на тумбочке и перехватил Младшего за капюшон: — Куда так быстро? А переобуваться кто будет? Мышцы ужасно ныли, а от усталости хотелось лечь на пол прямо на кухне и не вставать до следующего утра. Три лекции и шестичасовая смена в Старбаксе давали о себе дать. Пятому нужен был выходной. — Хорошо, мамочка, — закатил глаза Младший, скинул уличные ботинки и сунул ноги в кеды без шнурков. — Доволен? — Безумно, — Пятый отпустил брата и дал ему коленкой под зад, чтоб бежал в свою комнату быстрее. Сам бросил ботинки в угол и прошёл в дом прямо босиком. Бросил зелёный фартук и рюкзак с учебниками на диван и чуть было не рухнул следом, но вместо этого остался стоять. Потянулся, закинув руки за голову, издал страдальческий стон и замер. — Мам? — позвал он. Обычно мама выходила ему навстречу, чтобы рассказать как провела день, но сегодня она не спустилась. Пятый опустил руки и прислушался. Тикали часы с котом Феликсом, топал как маленький слонёнок Младший. Но ни единый шорох и ни единый скрип не говорили о том, что мама где-то в доме. Неужели она у подружки? Вот это прогресс. Пятый взбежал по ступенькам на второй этаж, придерживаясь за перила, и скользнул в комнату мамы. Просто проверить, что она правда ушла к подруге, а не лежит и смотрит в потолок. Мамы не было. На кровати лежал конверт подписанный «Пятый», а дверь в мамину ванную оказалась приоткрыта. Пятый оступился. — Мам? — уже тише позвал он. Потянулся к конверту, но вскрывать не стал. Сунул его в карман джинсов и подошёл к двери в ванную. Осторожно приоткрыл. Мама лежала в ванной. Голова откинута на бортик, в волосах белые цветы. Она надела своё свадебное платье и перерезала вены — так, чтобы умереть наверняка. Пятый споткнулся о коврик, рухнул на колени, но не почувствовал боли. — Мам? Мам? — запричитал он. — Пятый? Что случилось? — позвал его Младший. — НЕ ЗАХОДИ, — рявкнул Пятый, резко сдвинув ногой корзину для белья так, чтобы Младший не смог войти. — Позвони 911, Младший! Бледное лицо брата лишь на мгновение показалось в дверном проёме. Он понял всё сразу и бросился к телефону. Пятый тяжело задышал. Пропустил руку под маминой спиной, чтобы вытащить её из воды, и попытаться её откачать. Но вода была холодной. И мама тоже была холодной. Пятый понял, что она мертва ещё до того, как вытянул и уложил себе на колени. — Мама, — едва слышно выдохнул он. Прижал её к себе, ткнулся щекой в макушку, смяв белые цветы, и закачался из стороны в стороны. — Мама… Пятый посмотрел сначала на Младшего. Потом на Дэйва. Младший подвинул брату бокал виски. Тихо застучал лёд на дне стакана. Перед Пятым лежал конверт. На пожелтевшей от времени бумаги маминой рукой было выведено «Пятый». Конверт был смятым, но всё ещё запечатанным. И, кажется, всё ещё пах мамиными духами. — Ну чего ты телишься, читай уже, — протянул Младший. Дэйв толкнул его локтем: — Ты портишь красивый момент. — Да нет, он прав. Сколько можно телиться, — Пятый поджал губы. Взял в руки стакан и залпом выпил виски. — Лайла бы убила тебя за варварство, — заметил Дэйв. — Похер, — выдохнул Пятый. Вытер губы манжетой, резко схватил конверт и вскрыл его канцелярским ножом. Записка в конверте была короткой. Мама писала не своими словами, а что-то цитировала: Прольются все слова как дождь И там, где ты меня не ждёшь Ночные ветры принесут тебе прохладу На наших лицах без ответа Лишь только отблески рассвета Того, где ты меня не ждёшь. Пятый замер. Смысл строчек ускользал, но почему-то с каждым словом, с каждой буквой ему было легче. В комнате будто стало светлее, а кто-то едва ощутимо провёл пальцами по его затылку. — Ну? Что там? — Младший вскинул брови. — Думаю… она меня простила, — Пятый протянул ему письмо. Младший не стал его брать в руки, только вытянул шею и пробежал глазами по строчкам. Поджал губы, совсем как Пятый, и посмотрел на брата. — Или попросила прощения и сказала, что ты обязательно справишься, — он повёл плечом. — Я собираюсь сделать то, что лет с тринадцати не делал, потому что это недостаточно готично, — сказал он. Пятый фыркнул. Дэйв долил ему виски. Младший поднялся, подошёл к Пятому и крепко его обнял. Пятый в ответ вскинул брови, совсем как Младший, и запустил пальцы в волосы у него на затылке. Рассмеялся и поцеловал брата в лоб.