Белый подарок с вишневым бантом

      Последний в уходящем году снег заполнял мельканием ночное небо. Задорно подпрыгивая на невидимых ухабах и взвиваясь ненадолго вверх от смеха ветра, небесный пух все равно неуклонно летел к земле, и без того укрытой достаточно толстым, похрустывающим под подошвами одеялом. Из-под него выглядывали аккуратно расставленные могильные камни с забавными снежными шапками. У основания каждого пряталась яркая свечка под прозрачным козырьком, и тысяча таких искусственных кусочков солнца подсвечивала снежный покров на кладбище, словно притаившиеся под ним упавшие звезды.       Посетителей этой ночью здесь было немного. По невытоптанному снегу молодая женщина в коротком красном пальто добрела до худенькой каменной скамейки перед старой могилой и заметно накренившимся камнем. На засыпанную снегом дату смерти невидящими глазами, в раздумьях, смотрел лысоватый старик. Его кожа напоминала мятую упаковочную бумагу, а глаза — выглядывающие из-под нее ярко-синие пуговицы. С немой улыбкой приветствия женщина достала из сумочки зажигалку и несколько палочек с благовониями, воткнула последние в снег и подожгла концы. Со снежинками и легким дуновением игривого ветра начали смешиваться ароматные серые нити. Старик глубоко вдохнул, улыбнулся беззубым ртом и прошамкал, взглянув на гостью:       — Ваниль. Приятный запах — и вкус, спасибо.       — С наступающим, — ответила она и, стряхивая снег с длинных мелких иссиня-черных кудрей, выбивающихся из-под алой вязанной шапочки, присела рядом на скамью. Старик пружинисто покивал, точно праздник этот был ему в тягость, напоминал больше о грустном, чем о другом.       Вместе они просидели в тишине несколько минут, наблюдая за еще одним посетителем кладбища. Мужчина средних лет во всем черном — не похоронном, просто в деловом, — что-то тихо шептал в темноту. Следом перед могильным камнем, у которого стоял, он начал выкладывать пакетики и коробчонки со сладостями, несколько плюшевых игрушек и, наконец, большую белую коробку с атласным вишневым бантом. В итоге у подсвеченной свечой сквозь снег могилы образовалась целая куча бережно разложенных подарков, будто под невидимой рождественской елью. Мужчина постоял еще какое-то время, о чем-то договаривая, утер сверкнувшие влагой темные глаза и чинно зашагал прочь, к главной кладбищенской дороге.       — Сегодня здесь практически никого нет, — удивленно подметила женщина, спрятавшая руки в карманы: даже через тонкие перчатки мороз покусывал, но теперь ему оставалось только пощипывать ее за круглые щеки.       — Да, всем куда интереснее присутствовать на церемонии включения новогодней елки, чем прозябать в обществе мертвецов, — с дедовским недовольством, однако в то же время и с отцовским пониманием ответил старик. — Нехорошо нарушать традиции и менять семью на зрелище, но… жизнь меняется, — признал он с горькой улыбкой, — и за этим бывает чрезвычайно интересно следить.       — Но Вы не пошли на площадь. Не одиноко будет встречать Новый Год тут?       — Не один не пошел, — кратко ответил он и взглядом указал на могилу с подарками поодаль.       Из-за укрытого снежной шубой могильного камня к подаркам тянулась бледная девичья рука. Тонкие пальцы с аккуратными короткими ногтями рассекли воздух, но ровно так же, как сквозь него, прошли и сквозь подарочную коробку. Недовольно, напряженно поджавшая губы девушка на коленях выползла из-за камня и с завидным сосредоточением постаралась потянуть за вишневую ленту. Увы, результат был столь же неутешителен. Ее короткие прямые каштановые волосы были зачесаны наискосок, с пробором: в них не застревали снежинки, открытая длинная шея под ними не была покрыта мурашками от знатного мороза, как и все хрупкое, изящное тело под длинным летним белым платьем, больше похожим на кружевную ночную рубашку. Босые ноги, скрытые длинным узким подолом, не похрустывали снегом, не оставляли следов. Из неосознанно распахиваемого ненадолго рта вырывался не пар, а скрежет приличных ругательств.       — Бедняжка, — произнес старик, глядя на девушку, что не оставляла попытки хотя бы дотронуться до ленты. — Живые не понимают, какой это соблазн — дары жизни. Безжалостно безногому дарить дорогие блестящие туфли… Иди, — повернулся он к собеседнице, — не сидеть же тебе всю ночь тут, околеешь.       Она встала, пружинисто покивав, пожелала на прощание красивого ночного неба, мелодичного пения птиц — самых ценных вещей для тех, кто здесь, — и пошла по трескучему снегу обратно. Из-за множества рядов подсвеченных могил справа да металлическо-каменной ограды сюда, на холм, долетали восторженные крики толпы, собравшейся на небольшой главной площади — вокруг высокой новогодней ели, украшенной так щедро, что для еще одной малюсенькой игрушки не осталось места. С холма, отданного мертвым, елка казалась игрушечной, как и радующийся ее скорому мерцанию люд. Те, кого женщина с черными кудрями, думала увидеть среди могил, затесались в ряды живых у ели, потому она видела толпу куда больше, чем прочие люди; кладбище-то внушительное, хоть и не старое.       Когда частая гостья тихого холма проходила мимо могилы с подарками, девушка в белом платье раздосадованно толкнула коробку — и та даже чуть двинулась.       — Во! Видала? — восхищенно крикнула она непонятно кому, стоя на коленях и согнувшись над большим вишневым бантом. — Патрик Суэйзи смог — и я смогу! Просто нужно время!..       Темноглазая брюнетка остановилась. С руками в карманах, под бесконечным сонным снегопадом она стояла неподвижно, глядя на тщетные старания более юной незнакомки. Конечно, эмоциональные всплески помогают на долю секунды обретать телесность, но это потолок возможностей, увы. Никакого поднятия предметов, никаких прикосновений — время, когда эта девчонка могла такое делать, закончилось вместе с дыханием и сердцебиением. И посетительницу кладбища тянуло озвучить не мысли — знание — вслух, однако сегодня такой день, такая ночь, а у нее на могиле — подарки… Знали бы люди, как это жестоко…       — Ты же в курсе, что я тебя вижу? — спросила живая.       — Да, мне про тебя рассказали соседи: ты — экстрасенс, которая приглашает мертвых на встречи с их родственниками, если те тебе платят. Могла бы и бесплатно помогать связываться с семьями и друзьями и не только по заказам живых, но и по просьбам призраков… — недовольно пробурчала девушка, тыкая пальцем коробку. Безрезультатно, конечно…       — Если бы я стала телефонным проводом между вами и ими, они бы все с ума сошли. Люди должны смиряться с потерями и учиться жить дальше, а не цепляться за одну только смерть. Почему ты осталась?       — Потому что никто райскую дверку не открыл, как и всем прочим…       — Нет, я имею в виду, сегодня: все пошли на церемонию включения елки.       Девушка поджала губы, бросила на собеседницу обиженный взгляд.       — Не люблю елки… — сухо ответила она. И все же правдиво… В ее больших блестящих глазах отражались огни подснежных свечей со всей округи, словно космос с его светом звезд в кромешной бесконечной темноте… — Как тебя зовут? — кротко поинтересовалась она у живой, на ту не глядя.       — Дрина. А тебя? — из вежливости спросила та, хотя гость этой могилы частично стер с камня снег и полное имя покойницы теперь было видно.       — Нелли. Дрина, ты поможешь мне?..       Голос призрака был слаб и подрагивал: очевидно, ей не нравилось просить помощи, но иного выхода она больше не видела. Рядом с останками духи наиболее сильны, и если это — предел ее возможностей, коробку с подарком она не откроет никогда. Очередные подношения в итоге унесет кладбищенский смотритель, чтобы не «засорять» кладбище, а куда это все денется потом… В любом случае, Нелл потеряет то, что обрести по сути так и не успела — особенно обидно и несправедливо…       — Ты уверена? — сочувственно поморщилась Дрина, и когда она на мгновение отвела взгляд от стоящей на коленях девушки, звезды замерцали и в ее цыганских черных глазах. — Ты ведь все равно не сможешь воспользоваться подарком, съесть его или вроде того. Ты его лишишься, и, может, без знания, что там, это будет легче вытерпеть?..       — Нет, — уверенно покачала головой Нелл. — Я точно хочу знать, что внутри. Я должна знать. Мой младший брат принес это специально для меня, и если я опять не узнаю, то как будто намеренно закрою глаза на его старания, как гадина какая! Я должна увидеть, что в коробке.       Дрина неосознанно чуть заметно покивала головой, с тяжелым вздохом опустилась перед коробкой на колени в мягкий рассыпчатый снег. Ностальгия вспышкой в памяти выстроила ниточный мосток: словно она снова с подружкой склонилась над доской Уиджи в сумерках освещенного свечами пыльного чердака. Нелл смотрела на подарок, не мигая, затаив дыхание — так, точно перед ней, живой, лежала тикающая бомба. Перчатки Дрины бережно ухватились за концы широкой вишневой ленты, ушки банта с тишайшим шипением стали уменьшаться, и вскоре яркий атласный шлейф развалился на снегу, более не сдерживая крышку белой коробки. Дрина подняла глаза на Нелл: девушка была непоколебима в своем решении, несмотря на осознание муки, которая ее в итоге ждет. Но больно будет в любом случае, так почему бы не мучаться от знания?       Говорящая с призраками медленно подняла крышку обеими руками и отложила ее в снег. В глубокой коробке почти все пространство занимала в тон ленты ткань. Местами покрывающий ее бисер поблескивал от сияния свечи, снежинки падали средь этого мерцания и сливались с ним, превращаясь в воду, — подарок все еще хранил тепло комнаты, в которой его бережно упаковывали.       — Достань, — с детским восхищением прошептала Нелл. Ее и без того большие выразительные глаза в эту минуту выглядели еще крупнее, словно она столкнулась с истинной магией.       Дрина начала без спешки вытягивать ткань из коробки, но та все не кончалась, и цыганке пришлось встать — лишь тогда подарочный картон опустел, а прижатым к ее пальто оказалось вишневое вечернее платье. Приталенное, с открытыми плечами; по его нежному материалу струилась мелкая сеть темного бисера, отчего казалось, что оно с завораживающим блеском оплавляется, как долго горящая свеча.       — Боже, какое красивое… — пролепетала Нелл, с пошатыванием поднявшись со снега. — Мне так осточертело это белое платье, что на мне…       — В чем уж похоронили… — печально вздохнула Дрина. Ей самой было не по душе, что из-за похоронных традиций кладбище выглядит как светский раут со всей этой вычурностью, костюмами, отсутствием ярких цветов…       С тяжестью на сердце она стала сворачивать платье в рулон, в виде которого оно и лежало в коробке. Нелли нервно закусила губу, в ее сознании тикал таймер, и как только платье погрузится в коробку вновь, его отсчет подойдет к концу.       — А может, ты наденешь его? — выпалила Нелл, выразительно вздернув брови.       — Эм… Нет, не думаю… Это твой подарок, вдобавок я не люблю платья…       — Ой, да ладно, почему умирающим в просьбах не отказывают, а уже умершим — как два пальца об асфальт! Это же такая мелочь: я просто хочу посмотреть, как оно будет выглядеть на человеке, в объеме, с телом внутри, а не висеть тряпкой в твоих руках.       — Ну, не на морозе же мне переодеваться, в самом деле, — утрамбовала Дрина платье в коробку. Хоть крышка и вернулась на место, развязанная лента жирно намекала, что разговор не окончен.       — Ты могла бы надеть его дома и как-нибудь прийти сюда в нем, показаться. В уплату возьми мармелад! Возьми шоколадные конфеты с вишней — они божественно вкусные! — указала Нелл обеими руками на остальные подношения у могильного камня. — Я не знаю, чем тебе еще заплатить. За твои экстрасенсорные беседы со здешними их родные платят, но что-то я сомневаюсь, что брат захочет давать деньги непонятно кому за дефиле в платье для его мертвой сестры.       Она опустилась на корточки, одиноко обняла укрытые узким белым подолом колени. И без того хрупкая девушка в такой позе перед стоящей Дриной выглядела стеклянной, готовой разбиться в любую секунду.       — Ты можешь заплатить мне секретом, — вновь плюхнулась на снег цыганка. Их разделяла коробка, но после прозвучавших слов упорно сливалась со снегом и более не привлекала к себе внимания. Нелл обратила на женщину непонимающий взор. — Почему ты не любишь елки?       Нелли разомкнула губы, дернула плечом, как если бы уже начала говорить о чем-то глупом и несуразном, с ее стороны, но на секунду задумалась, поджала губы снова.       — Я не помню уже, сколько лет назад это было: стараюсь не считать, тем более видя, как повзрослел и уже немножечко стареет брат… Мы, как и каждый год, отправились смотреть на церемонию зажигания лампочек на новогодней елке. Это было в другом похожем городке; я не местная, брат переехал и перевез захоронение. На главной площади было много народу, и из них — критическое количество пьяных… Некоторые из них на спор полезли на елку, а она была высоченная, как четырехэтажный дом, а то и выше! Полицейские попытались их снять оттуда, завязалась потасовка, пара из канатов, державших елку с нескольких сторон, не выдержала, то ли лопнула, то ли отсоединилась от креплений, и огромное дерево начало заваливаться, утягиваемое оставшимися канатами. Я с братом и родителями стояла как раз с той стороны. Отец побежал к оборвавшимся канатам, думая успеть их как-то закрепить и затормозить падение дерева; мама схватила брата на руки, крикнула мне: «Бежим!», но я в бурлящей человеческой толпе остолбенела от ужаса, не могла даже посмотреть в сторону удаляющейся мамы — замерла, глядя вверх… Помню лишь, как елка словно в замедленной съемке приближалась, заслоняла ночное снежное, как сегодня, небо, а дальше — чернота, тупая вспышка боли во всем теле — и вот я в этом платье через какое-то время, словно проснулась после наркоза…       — Мне очень жаль… — от сердечной рези закрыла на секунду-другую глаза Дрина.       — И мне: родители развелись, — к ее удивлению произнесла Нелл. — У них все было всегда хорошо, не ругались даже, только по всяким пустякам и редко, а как меня не стало… Он винил ее за то, что она не усмотрела за мной, а она его — за то, что предпочел по долгу службы позаботиться обо всех горожанах разом, а не о своей семье в первую очередь. Елка тогда еще пару человек придавила, но они легко отделались: кто переломами, а кто просто испугом… Разве честно, что они друг друга винят, хотя это я стояла на месте, разинула варежку и не попыталась спастись? Сделай я пару шагов в сторону — и тоже получила бы средние травмы, а не белое платье, могильный камень да цветы по праздникам. Я их даже не люблю — только брат об этом помнит все эти годы. А родители, навещая поодиночке, до сих пор приносят букеты, и от их увядания только тошно становится день ото дня…       Дрина слушала чуть отдающий загробным эхом нежный девичий голос, все это время глядя на повесившую нос Нелл. Бывает, чье-нибудь лицо красиво анфас, но не фотогенично в профиль; Нелли была очаровательна, с какой стороны ни посмотри, — и этой наивной, такой редкой для взрослой головы мысли Дрина улыбнулась, опустив глаза на снег. Поверх него едва ли меньшей белизной отдавала кисть Нелл, тонкие длинные пальцы. Ее рассказ, звонкий серебряный колокольчик ее души призывали приободрить мертвую девушку, коснуться, но Дрина знала по опыту: если в попытке поддержать пальцы пройдут сквозь руку призрака, второго это только расстроит; как решить дать пять безрукому — грубая, неуместная шутка…       — Спасибо, — вдруг улыбнулась Нелл новообретенной подруге. — Не только за помощь с коробкой. Я… кажется, ни с кем еще об этом не говорила. Ни разу за все то чудовищное время. И сейчас чувствую себя так, будто с моего тела наконец убрали многотонную бетонную плиту, — печально улыбнулась она и невесомо похлопала свою могилу сквозь низенький сугроб.       — Хорошо, я согласна.       — Что? — повернулась в удивлении Нелл.       — Согласна надеть твое платье. Тут не особо весело, — обвела рукой и взглядом кладбище Дрина, — так что, может, тебе больше хотелось бы побывать у меня в гостях? Там тепло — я переоденусь, и ты вдоволь насладишься своим подарком. Где-то в бабушкиной кладовке вроде завалялся портняжный манекен: если натянем на него платье и ты пройдешь сквозь него, то, так как он безголовый, создастся иллюзия, что платье на тебе. Манекен еще и на колесиках. Совместными усилиями ты сможешь в платье пройтись по комнате, покружиться.       Нелл улыбалась так широко и солнечно, как, быть может, ни один живой отдаваться внутреннему счастью не умеет. Сомкнув губы, но не избавившись от лучистой улыбки, она придвинулась ближе к замершей Дрине и остановилась, как только их губы пересеклись. Цыганка вздрогнула: лицо обдало морозом — так, словно она прислонила к губам пригоршню снега. Но в этом холоде заключалось пылкое, нежное, трогательное прикосновение бесконечной признательности, оттого оно оказалось гораздо приятнее горячего живого поцелуя.       С закрытыми глазами Нелли подалась назад. Подняла длинные пушистые ресницы, и растроганные взгляды обеих девушек встретились.       — Ты что-нибудь почувствовала? — кротко спросила Нелл.       — Да… — призналась Дрина, имея в виду совсем не губы: сердце потяжелело раза в два, раздулось, стучало громко и отчетливо — неистово тянулось вперед, сквозь плоть и одежду. — У меня дома есть вишневые благовония. Тебе понравится — для ду́хов это как вишневый сок на языке.       — Может, вместо благовоний лучше вишневый блеск для губ? — тихо рассмеялась Нелл.       Они встали со снега, Дрина подобрала коробку, сладости, ленту, места в руках для которой не хватило, потому ветер развевал ее, удерживаемую черной перчаткой за самый кончик. Могильную свечу, погребенную под ватным одеялом, окружала пара улыбчивых плюшевых игрушек: белый зайчонок и черный усатый кот остались сторожить дом до возвращения хозяйки. Ласковый снегопад отделял их стеной от удаляющихся девушек. Нелл неосязаемо взяла Дрину под руку; вместе они направлялись к главной кладбищенской дороге. Вишневая лента под напором любящего ветра вилась сквозь Нелли, поперек нее, и издали казалось, что ее белое платье наконец обзавелось вишневым пояском. Не хватало банта.