Сальваторе Моро
Рождество — это праздник для тех, кто окружен любящими людьми.
Он был одним из тех, кто подобно ребенку, ждал этого праздника с большой страстью, уделял часы на размышления о том, что вновь вся семья соберется за одним столом. Семья. Он и вправду был ребенком, с обидой отвечая на все злостные шутки Гейзенберга, сверкая глазами, бросался к матери, нагло утирая кислотные слезы бархатным подолом, пропитанным ее запахом. Она с притворной радостью успокаивала его, смотря на Гейзенберга гневным взглядом матери, которая обещает наказать сына за все издевательства над ним. На самом же деле… Всем понятно, что она злилась не из-за издевательств. Карл ломал его, как и многих, представление об этом празднике. Раз в год проводился этот праздник, единственный, к слову. Миранда знала все о Рождестве, словно сама придумала. Все так и думали. Она присвоила его себе, как празднование Дня Матери Миранды, оставив некоторую часть людских традиций и немного видоизменив их. Вместо привычного Санта-Клауса была лишь Миранда, затмившая своим видом, казалось бы, всю радость. Из года в год селяне преподносили ей жертвоприношения. Дети, девушки и молодые мужчины — все. Это становилось главным блюдом на праздничном столе лордов и Миранды. Чаще всего обильное количество съедали за пару часов. Моро ел, потому что мама сказала. С большим аппетитом уплетали блюда Димитреску. Донна тоже ела, маленькими порциями. Лишь Гейзенберг, словно оставаясь человеком, с открытым отвращением отодвигал от себя любезно поставленную Мирандой тарелку. Миранда тоже не ела. Но этого никто не замечал. Немного о Гейзенберге. Моро никогда не скажет это вслух, но миллион раз произнесет про себя. Гейзенберг не достоин этого праздника. Каждый год в этот день Миранда словесно хвалит каждого, кто, по ее мнению, вел себя хорошо. Лучший получает подарок. Тайно. Об этом нельзя говорить. Моро из года в год любит себя все больше, ведь получает подарок. Да, ведь он ведет себя лучше, покорнее, он крепче всех любит ее. А он каждый раз показывает свою непокорность, каждый раз ставит себя выше других. Нагло врывается в помещение, окутанное теплом камина и запахом высочайшей ели, проходит шатающейся походкой к столу, с презрением и взглядом, словно должен плюнуть в лицо каждого, вскидывает ноги на стол и откидывает тарелку в далекий угол со словами: «Я не буду есть это дерьмо». Громко и низко произносит, желая донести до каждого. Димитреску, привычно своей манере, пускает наглую шутку в его сторону о поведении или виде. Гейзенберг привычно цокает языком и делает вид, что не слышал. Она хмыкает, поправляя платье глубокого черного цвета. Сидя рядом с ней, можно заметить, как томно и тяжело она дышит, ведь корсет сковывает чуть ли не всю грудную клетку. Открытые плечи платья позволяют увидеть, как скованны ее движения. Она одета слишком открыто, но от этого только тяжелее. Та же Донна ведет себя куда свободнее, хотя ни один сантиметр ее тела не открыт. К слову, праздничное пиршество имеет свой, традиционный и не меняющийся дресс-код. Траур. Только черная одежда. И еще одна причина, по которой Моро, имел бы он разрешение, запретил бы Гейзенбергу входить в залу, именно цвет и стиль одежды. Плевал он на него с высокой колокольни, приходя в том же, в чем и всегда. И все же, сколько аргументов не имей он за спиной против Карла, он не может сказать ничего. Ведь даже смотря на Альсину, он видит совсем незаметную дрожь в ее губах, стоит ей произнести что-либо вслух за обеденным столом. — Почему я должна заниматься этим в тот момент, когда могу спокойно провести время за бокалом вина… — достаточно, чтобы ее услышали находящиеся рядом Донна и Моро, помогавшие украшать ей рождественскую ель, но все же несколько приглушенно сказала она, сминая вспухшие губы. Вокруг нее, подобно пчелам вокруг своей матки, вились Кассандра и Бэлла с большими коробками, покрытыми многолетней пылью. По ее указаниям одна подходила, подавая многовековые елочные игрушки ярких янтарных цветов. Они были слегка потресканными, стеклянными. — Где же Даниэла? — пока Альсина трепетала о своем положении, девушки обсуждали внезапную пропажу сестры. — Бросила на вас все обязанности и убежала, ха-ха-ха, — залилась горячим смехом Энджи, подобно белке, спрыгивая с ветки на ветку, как по ступенькам, спускаясь на плечо Донны и схватывая игрушку. Кажется, это занятие ее веселило. Сестры фыркнули и отвернулись к матушке, которая все не унималась. — А ведь скоро должен явиться он… — вкладывая всю свою злость и негодование в слова при его упоминании, еще тише сказала Димитреску. Моро заметил, что она боялась, будто Миранда может их услышать.Альсина Димитреску
Рождество — это грустное расставание со старыми иллюзиями и радостная встреча с новыми.
Говоря совсем просто и лаконично об отношении леди к этому празднику, пожалуй можно выделить две вещи: самая любимая и самая нелюбимая. Даже ненавистная вещь. Первая — это время, когда Миранда поднимается изо стола, постукивая по своему хрустальном бокалу, чтобы все обратили на нее внимание. У леди в это время глаза сверкают истинным счастьем, ведь она подводит итоги этого года и вместе с тем хвалит отдельно каждого. Димитреску замечает, что ее она выделяет чаще всех. Ее заслуги, ее эксперименты, ее преданность. Но леди Димитреску так кажется. Слова, полные скрытого подобострастия к ней, слепят ее разум. Вторая вещь, которую она ненавидит, к слову, происходит перед подведением итогов. Каждый должен встать и сказать, чем отличился каждый, по их собственному мнению. Леди не любит хвалить Моро, Донну и Гейзенберга, она с большим отвращением сочиняет речь перед праздником. И с еще большим омерзением слушает похвалу в свой адрес от них. Несвязная речь Гейзенберга и все его слова, высосанные из пальца, которые она предпочитает пропустить мимо ушей с натянутой улыбочкой. Неуверенные слова Моро, который, как обычно, раскраснеется, что-то промычит и скажет тихое «спасибо». И Донна, которая предпочтет промолчать, нежели что-либо сказать. Альсина разделяет ее взгляды. Стоило Миранде явиться в зале, еле подготовленной для предстоящего праздника, как все, словно по команде «построиться», встали в ряд перед ней, приветствуя. Альсина обратила на нее свой изучающий взгляд, прикусывая губу от волнения. В чертах лица матери она находила спокойствие и умиротворение, скрытое тенью огромной ели, украшенной лишь наполовину. Запах ее веток был настолько пахуч, что за пределами старой церкви, специально подготовленной для пиршества, старые скрипучие двери, не впускавшие холод в обеденную залу, были пропитаны смесью чего-то приторно сладкого и резко душистого. — Вы потрудились… славно, — выдержав небольшую паузу, она вышла к ним, окруженная воронами. — Хотя могли бы лучше, — добавила она, и Димитреску заметила, как изменился ее взгляд, доселе спрятанный тенью. Ее спокойствие переменилось серьезным, изучающим взглядом. Димитреску испытала большое разочарование в ее реакции, вызвав бурю негодования. — Если бы он соизволил прийти… — сквозь зубы прошипела она, нахмурив брови. Миранда остановила ее гнев рукой. — Я полагала, что вы самостоятельные дети, — ее речь звучала иронично, но медленная ходьба от одного к другому с зажатыми за спиной руками лишь нагнетала обстановку и поэтому смысл ее слов до каждого доносился как претензия. — Что помощь Гейзенберга не требуется, чтобы сделать одну простую вещь. — Я прошу прощения за свою чрезмерную наглость, Матерь Миранда, но кажется, что мы все разделяем одно мнение, — вновь подала свой смиренный голос Альсина, — это несправедливо. «Да! Да!» — в душе заликовал Моро. — Да? — остановившись на ней, Миранда наклонила свой непонимающий взгляд, нахмурив брови. — Я слушаю тебя, моя дочь. Что кажется тебе несправедливым? Ну же, выскажись. Тело Альсины свело в оцепенении. Каждый с дрожью в сердце ожидал ее ответа, как выговора перед смертной казнью. Дочери Димитреску схватились за ее платье сзади, словно ища защиты. Альсина не была из тех, кто формулировал предложения на ходу. Имея в кармане уже сформулированное предложение, лишь тогда она могла выдать его. Сейчас она безутешно молчала, формулируя свои слова. Но взгляд Миранды пугал и путал. Слова, что были вначале, уходили в середину, конец вовсе пропадал в черную дыру напрочь отбившейся памяти. Она боялась, что откроет рот и… ничего не ответит. Что слова вновь запутаются, а сухость во рту прервет ее речь. Казалось, что расстояние между ними сокращалось непозволительно быстро. Находящаяся в метре от нее Миранда словно стояла вплотную, смотря сверху своим изучающим взглядом. Димитреску сжала в кулаки вспотевшие ладони, позволив оторвать от нее взгляд. Смелости хватало лишь на пару предложений. — Прошу заметить, что одной из моих дочерей нет на месте, — незаметно сглотнув вставший ком, она уняла чувство тревоги. — Я прошу позволить мне найти ее и привести, дабы работа шла более… — Да, ты права, — намного громче сказала она, отдалившись вновь в свою тень. Только издали глаза ее сверкали. Поклонившись, Леди исчезла в высоких дверях церкви, лишь небольшой холод, проникший в помещение, прошел мурашками по телу каждого. Сестры Димитреску исчезли в подземных ходах вслед за матерью.Донна Беневиенто
Рождество является достопримечательностью, а особенная достопримечательность Рождества отражается в глазах ребенка.
— Сальваторе, подойди сюда, — слащаво произнесла Миранда, подзывая к себе сына. — Ель не будет ждать их возвращения. Донна взглянула на Энджи, сидевшую возле окна, которое пару недель самостоятельно оттирала от пятен грязи, крови и пыли. В ее кукольном взгляде она находила некоторую радость и увлеченность. Быть может, Энджи ловила взглядом снежинки на улице или мысленно хвалила себя за проделанную работу. В любом случае они обе видели в духе Рождества свое, неповторимое и незаменимое чувство. Чувство поистине детского восторга. Донна была одной из единственных, кого не волновали традиции или смысл этого праздника. Может, впервые за несколько лет она улыбнулась, когда Миранда преподнесла эту новость. Постепенно в доме каждого селянина начинало пахнуть елью, а теплый дом наполнялся вкусом выпеченного сладкого теста и дорогого мяса, которое так старательно готовили сельские женщины. Донна могла часами сидеть возле ели, любуясь ее изяществом. Вспоминала слова Миранды о том, что самому послушному лорду полагается подарок. Донна вспоминала о своем поведении лишь под конец года. Никогда вопрос об ее поведении не волновал Донну, как перед Рождеством. И она была точно счастлива, получая свой любимый, ежегодный подарок — книгу. Атмосферу грядущего праздника наполняла музыка, прокручивающаяся Мирандой уже не в первый раз на граммофоне. Никто и не знал, что за музыка каждый раз играла, заставляя бездумно подтанцовывать под легкий такт. Донну в некоторой степени веселил Моро, стоило тому встать в довольно забавную позу, щелкая и хлопая в ладоши, одновременно с этим потрясывая всем свои телом. Еще больше веселила картина, когда вместе с ним в паре танцевала Энджи, неумело повторяя его движения. …Однако сейчас Моро было не до танцев. Бедный корячился под весом Миранды, когда та приказала ему встать возле ели, дабы та могла повесить на нее яркую звезду. Острый каблук женщины протыкал чуть ли не насквозь, вызывая массу неприятных ощущений. Донна видела по его лицу, что Моро хотел взвыть, но держался из последних сил. — Немножко повыше, — Миранда скакнула, словно испытывая сына на прочность. — О-о-ох… — протянул Моро, сжавшись в комок. Его напряженное тело выдавало всем своим видом, что он не мог устоять на месте. — Вот так, — улыбнулась едва заметно Миранда, протянув руку подальше. Моро тоже улыбался, стоявший вплотную взглядом к деревянной лестнице. Звезда стояла точно ровно и аккуратно. И никакой ветер не был способен снести ее с ели.Карл Гейзенберг
Рождество — это пора ожиданий. Если ты был хорошим, толстяк в красной шубе проберется к тебе в дом и оставит тебе подарки. Но Санта-Клауса не существует. В самый чудесный день в году мы празднуем ложь.
…Ничего, кроме ветра, горячего, душного, словно принесенного с самых дальних недр фабрики, который принес с собой Гейзенберг. Наивная радость Моро и Донны прекратилась мгновенно, как только мигающая ярким желтым цветом звезда упала с ели, разбившись на мельчайшие осколки. В этот раз уже не склеить. Под осторожными взглядами лордов и Миранды он медленно прошел к еще не застеленному праздничной скатертью столу. Взгляд был спрятан за шляпой, переливались темными оттенками вьющиеся волосы ветром, что заглушил все свечи, впустив мрачную темноту в помещение и окутав его беспросветной тенью. Лишь дорожка, шедшая от специально незакрытой двери, моментально покрывшаяся кристальным снегом, сияла во тьме из-за уличного света. Он прошел совсем бесшумно, будто хотел, чтобы его не заметили. Раздался скрип тяжелого стула и стук закинутых на стол сапог. От него веяло резким запахов отборного алкоголя, такого, что не встретишь в самых старых подвалах Димитреску, забытых ей же, оставленных на вечное цветение красных ароматов. Единственный день в году, когда можно позволить себе напиться. Затуманить разум, залить его горькой жидкостью, переведя все часы в литры нескончаемого алкоголя. Перестать давать отчет мыслям, нести всякую чушь и вести себя хуже, чем все дни, проведенные на собраниях. Он не спрашивал разрешения у Миранды. В первое же празднованиеМатерь Миранда
Рождество — это ложь, которая заставляет всех членов семьи собираться вокруг мёртвого дерева, разряженного в пух и прах; ложь, состоящая из пустых бесед, спрятанных под тоннами праздничного пудинга; ложь, в которую никто не верит.
Миранда вздохнула, опустив взгляд и ожидая, что будет дальше. Скоро придет она. — Она немного опоздает, у нас есть время похвалить друг друга за прошедший год, — в смятении произнесла Миранда, посмотрев на всех. — Моро, начинай. — Ебанные праздники, — пробубнил под нос Карл. — Гейзенберг! — громко перебила его Альсина, ворвавшись в теплое помещение, охваченное запахом свежей ели. Не успел Моро встать, как Леди Димитреску заставила его и остальных — кроме Гейзенберга — отойти на довольно большое расстояние от стола. По ее виду можно было понять, что сейчас все разлетится наверх, перемешиваясь с кровью Карла, по ее мыслям. Она не стеснялась вести себя так и при Миранде, ожидая самого строгого наказания в будущем. Но сейчас она сделает это с Карлом. — В семье не без урода… — пылая, произнесла она, подходя к Гейзенбергу. Он не сопротивлялся. Миранда, сложив руки в замок, спокойно наблюдала за тем, как массивная рука Альсины схватила Карла за горло, сжимая достаточно сильно, чтобы перекрыть тому воздух и заставить стонать от боли. Он смотрел на нее своими заспанными глазами, словно не понимал, что сейчас происходит. — Да как ты посмел… — прошипела она, видя в его глазах абсолютное безразличие, — так нагло сожрать мою дочь! — Даниэла… — плакались, прижавшись друг к другу, оставшиеся дочери. Карл посмотрел на них от силы секунды две — пока Леди не швырнула его об стену. Трещина прошла вверх, с начищенного потолка посыпалась грязь. Стоило ему оказаться совсем беззащитным на полу, как горесть и отчаяние девушек моментально исчезли с лица. Взгляды наполнились страстью, пошлостью, что выказывали они при убийстве очередной селянки. Как змеи, что сплелись воедино, жадно хватая воздух, они в безумолку повторяли лишь одно: — Дай нам убить его… дай… дай… — Молчать! — крикнула на ведьм Димитреску, взяв в руки молот Гейзенберга. — Все равно не умрешь, гад. Но будет больно. Миранда взглянула на Гейзенберга. Кажется, он знал ее слишком хорошо, ведь находился в состоянии полного спокойствия. Не боялся совсем. Знал, что она остановит это, какой-то неведомой силой заставит всех успокоиться и сесть за стол, а дальше все как по плану. Будто этого и не было. Он слишком надеялся на нее или себя. Что будет, если она продолжит смотреть?..Герцог
Рождество — это когда Санта-Клаусы превращаются в покупателей, чтобы исполнить мечты продавцов.
Герцог находился недалеко от того места, про которое говорила когда-то давно ему Миранда. Не то что бы она мечтательно вздыхала об этом, но данная идея точно придавала ей определенный радостный настрой. Он до сих пор помнил, как по ее соображениям, все сидели за праздничным столом, как обычные люди. Он хмыкнул, задав ей вопрос: «Разве твоей целью не было сделать их абсолютными монстрами?», отчего та лишь махнула рукой, поспешив удалиться. Ответа так и не последовало. Но сейчас было очевидно, что она перевернула задумку праздника наизнанку. Под ее давлением монстры празднуют подобно людям и лишь самый человечный из них сам по себе. За спиной прозвучал отчаянный крик точно Леди Димитреску, заставив встрепенуться его покупателей. — Благодарим вас, Герцог! — улыбнувшись, произнесла немолодая женщина, трясущимися руками держа купленную индейку. Парень возле нее поклонился. — А где же ваш брат, молодой человек? — выгнув бровь, посмотрел он на совсем еще молодого мальчишку. — Украшает стол Матери Миранды, — с радостью на глазах произнес он. — В этот раз он стал пожертвованием на Рождество. — Вот как, — нахмурился Герцог, — что ж, надеемся, он получился вкусным. Покупатели еще раз поблагодарили его, уходя в свою сторону. Оставшись наедине, он отложил все свои столовые приборы в сторону, пересчитывая выручку с сегодняшнего дня. Получилось довольно много, учитывая и все проданные украшения, а также ели, стоявшие возле него пару часов назад. В эти часы каждый дом украшала одна из его ель, радуя селян. Он вздохнул и тоже порадовался, но отнюдь не Рождеству.