У окна стою я, как у холста, Ах какая за окном красота! Будто кто-то перепутал цвета, И Неглинку, и Манеж. Над Москвой встает зеленый восход, По мосту идет оранжевый кот, И лоточник у метро продает Апельсины цвета беж. Я по улице бегу, хохочу, Мне любые чудеса по плечу! (Леонид Филатов)
Мистер Дурсль молча поглощал недожаренную яичницу. Чувствовал он себя преотвратно. Ну, а как еще может чувствовать себя человек, с самого утра получивший удар в пах креплением ковровой дорожки (за которое, причем, только вчера заплатил свои кровные), пересчитавший боками ступени и вывернувший наизнанку собственный желудок? Впрочем, в том, что яичница была недожарена, винить было некого: он сам велел мальчишке поскорее снять сковородку, потому что теперь недопустимо опаздывал, чего никогда раньше себе не позволял. Стоит дать слабину, и подчиненные начнут садиться тебе на голову. Наорать на случайно опоздавшего он всегда считал отличным началом рабочего дня, и он ни за что бы не хотел упускать такой возможности, позволив нарушителю за его спиной торжествовать от своей безнаказанности. Так что настроение у него было хуже некуда. Усугублялось оно еще и тем, что жена непривычно молчала. Обычно она озвучивала все семейные неприятности и проблемы, и он ожидал, что хоть немного отведет душу хотя бы обсуждением того, сколько теперь лишней работы и расходов с лестницей и ковром, и как они призовут к ответу этих безголовых халтурщиков. Но она только рассеянно и расстроенно кивала, а потом вдруг совершенно невпопад спросила, не поздравляла ли его в последнее время с чем-нибудь какая-нибудь из сотрудниц? Это был очень странный вопрос. Потому что среди персонала «Граннигса» не было сотрудниц, если не считать буфетчицу и уборщицу: мистер Дурсль терпеть не мог этих работающих женщин, которые во время работы думают о домашних делах и постоянно под их предлогом отпрашиваются. Исключением была только его секретарша, но она была женщиной немолодой и очень строгих нравов, к тому же ее муж работал в том же офисе, и миссис Дурсль это было отлично известно. — Петунья, золотко, ты не ушиблась? — предположил он причину такого непонятного поведения. — Ты уверена, что с тобой все в порядке? — Нет, Я не ушиблась, — она отрицательно мотнула головой и целиком сосредоточилась на кормлении Дадли. «Это черт знает что!» — в который раз за сегодняшнее утро подумал Вернон, посмотрел на часы и, с досадою швырнув салфетку в тарелку с недоеденной яичницей, двинулся на выход. — Ты не отвезешь детей в школу? Они не успевают. — Они уже не успели! — огрызнулся Дурсль, оборачиваясь в дверях. — Еще и на машине их катать после того, что они тут устроили? Сын, ты действительно вырос крепким парнем, и пора понять, что теперь не все шалости подходят для дома! А ты… — он с нескрываемым отвращением воззрился на племянника. — Да ты вообще недоумок! ПРИЧЕШИСЬ!!! — Вернон в сердцах махнул рукой и ушел, хлопнув дверью. Ну, а что, правда, объяснишь такому отродью после этого его «надо пробовать»? * * * Лафейсон выскользнул из-за стола и побежал наверх. Причесаться? Что ж, указание пришлось как нельзя кстати. Он, конечно, и сам бы нашел причину туда сбегать, достаточно было чем-то испачкаться. Но ведь хорошо, как всё так естественно складывается, верно? Он миновал ванную и направился туда, куда собирался — в спальни Дадли и Дурслей. Впрочем, побывав в каждой не больше минуты, в ванной он все же задержался. — Редуце! — приказал он, глядя на себя в зеркало. Рубашка послушно слегка подогналась по фигуре. — Редуце! — и брюки тоже приобрели гораздо более подходящий размер. — Редуце! — теперь еще разок немного рубашку… — Локи, она поймет! — непонятно, чего в голосе Гарри было больше — радостного одобрения или испуга. — Да, — с улыбкой легкого сожаления остановил «перекройку» одежды Лафейсон. — Хотя, она и так вполне понимает. Думаешь, нет? А ты приглядись. Она… ожидает, боится, готовится. Признать не хочет, но… Да не беда, скоро ей будет не до этого, — и он поспешил вниз. Волосы послушно «причесались» на ходу. Гарри вполне хорошо почувствовал, как именно они уложились, и даже попытался их немножко взлохматить обратно. — Не нравится быть аккуратным? — со смешанным чувством недовольства и опасения поинтересовался бог. — Нет, мне просто не нравится… — Гарри на секунду задумался. — Не хочу быть похожим на них! — А, — хмыкнул трикстер с невольным облегчением — Ну, это понятно. Вот только, чтобы не быть на кого-то похожим, не обязательно быть хуже, — он хитро подмигнул мальчику. — Разве не приятнее быть лучше? — Сколько можно ходить? — набросилась было на него тетя и осеклась, с подозрением присматриваясь к его одежде. — Я причесывался, тетя Петунья. Вы же знаете, у меня очень непослушные волосы. Но я старался, и у меня, кажется, получилось, — очень вежливо ответил мальчик, глядя ей прямо в глаза и довольно нахально улыбаясь. — Правда, тетя? Ей пришлось перевести взгляд на его голову, и она, чуть поморщившись, не очень охотно кивнула. — Ладно, неси сюда свое белье и живо отправляйтесь в школу. Я позвоню и предупрежу, что вы опоздаете на первый урок. Скажете, что у нас в доме авария. Если потребуется, справку я у этих бесстыжих бракоделов вытребую. Миссис Дурсль со вздохом закрыла дверь за мальчиками и принялась за работу, пытаясь собраться с мыслями. Предстояло переделать кучу дел, а у нее просто все из рук валится. Одних только звонков сколько необходимо сделать: в школу, в химчистку, в мастерскую… Когда она закончила с телефоном, до приезда курьера из прачечной оставалось совсем мало времени. Женщина заметалась по дому, собирая полотенца и скатерти, затем отправилась менять белье в комнате Дадли. Последней в очереди, как обычно, была их с Верноном спальня. Петунья уже собиралась сдернуть простыню, как вдруг застыла на месте, роняя на пол полотенца и инстинктивно поднося кулаки ко рту — на подушке ее мужа, ярко выделяясь на фоне белой наволочки, красовался длиннющий рыжий волос.* * * * *
Худенький черноволосый зеленоглазый мальчик шел по парку и улыбался. Настроение у него было просто великолепное. Да и много ли надо вообще в десять лет для хорошего настроения? Совсем немного — посмеяться над обидчиками, нормально поесть (а ему это вполне удалось: пока дядя с тетей обменивались странными взглядами и почти не обращали на него внимания, он успел не только напихать в рот куда больше обычного, но и кое-что рассовать по карманам, завернув в салфетки) да прогуляться по красивому месту при хорошей погоде. И, хотя это был немного более длинный путь, но зато как же здесь было замечательно! Окружающий мир жил красками, деревья шелестели ярко-зеленой листвой, под ногами слегка шуршал мелкий гравий, многие кусты цвели, добавляя в палитру сиреневый, белый, розовый. А над головой в вышине распахнулось небо. Синее-синее. Свобода… Ну, разве же это не волшебно? И разве не волшебник он сам? Он улыбнулся в очередной раз и взмахнул руками. Словно по команде с куста возле дорожки сорвалась стайка воробьев. Они взлетали выше и выше, под его взглядом окрашиваясь в удивительные цвета — синий, зеленый, огненно-красный. Райские птицы? Да откуда здесь, в Англии? Мальчик улыбается. Две черных вороны, что-то сосредоточенно клевавшие возле урны, моментально превращаются в белых. Белая ворона… Говорят, редкость? А пара белых ворон? Дайте стаю сюда — сделаем стаю. Смешно. Что-нибудь посложней? Тогда лучше все же взять карандашик… Взмах, взмах, взмах. И у белки, удивленно застывшей на ветке, вокруг глаз обрисовываются большие черные круги, грудка становится белой, спинка черной, а хвост полосатым. Теперь ты лемур, животное! Гордись! Котик… О, просто чудный котяра — крупный такой, на высоких лапах, мышасто-серый, ушастый. Не боишься, да? Ладно, сейчас сам себя не узнаешь. Хочешь быть беленьким? Белоснежный кот недовольно оглядывает свою лапу, подымает и начинает ее вылизывать. Я тебя понял. А черненьким? Тогда как насчет рыженького? Нет? Ну всё, допривередничался — теперь будешь божьей коровкой. Карандаш в детской руке порхает, словно дирижерская палочка. Кот, вытаращив глаза с просто человеческим возмущением, выгибает спину и шипит. Глупое животное! Ничего не смыслишь в высоком искусстве. Тогда я тебя… Прищур зеленых глаз, карандаш в вытянутой руке нацеливается прямо на кота. Кошак, издав душераздирающий вопль, кидается в кусты. Жаль. Столько еще прекрасных идей было. Может, чего-нибудь бы и подобрали. Мальчик прячет карандаш в карман. Надо спешить в школу. В школу, где к нему относятся… Ну, мягко говоря — по одежке. Мешковатой. Неподходящих цветов. Вот какого… — Тебе точно не нравится то, что ты носишь? — Ты же уже спрашивал… — Ладно, — просто кивает он головой. Свежий воздух пьянит. Как красиво вокруг, как гармонична природа! И только он, как… Ну нет, на всю жизнь натерпелся, так больше не будет! Солнце всходит, золотя верхушки деревьев тенистой аллеи. А в груди зарождается такое знакомое чувство… Желания, азарта, предвкушения… безрассудства. Он улыбается. Он хорошо знает, как это делается. В той жизни, этой, там, тут… где угодно. Просто захотеть, просто почувствовать, просто направить. Просто использовать то, чему ты уже научился. Его одежда, продолжение себя, его облик. Вдох, выдох… Ты сумасшедший, Лафейсон? Ты ненормальный. Никто не видит, в утреннем парке пустынно. Мальчик шагает по дорожке, чирикают разноцветные воробьи, шелестят деревья, под ногами шуршит гравий. Шаг, еще шаг, заканчивается аллея, сейчас он выйдет на улицу. Выйдет другим. Никто не видит, как на последних шагах одновременно плавно изменяют форму и цвет его рубашка и брюки, идеально садясь по фигуре. Ему не нужно зеркало, он и так знает, что рубашка в зеленую и серую клетку и темно-серые брюки ему идут. — Эээ… Локи. А как же?.. Цвет мы сможем поменять обратно, а… — Гарри опускает взгляд на штаны и растерянно замолкает. Детская рука уверенно берется за дверную ручку. — Избранный, только не говори мне, что ты забыл, — Локи смеется зубасто, блестят изумрудом довольные шальные глаза. — Как там? А, точно… Придумаю что-нибудь!