Запахло ёлкой

Он кидает короткий взгляд на бледного и молчаливого Славу. Признаётся: — Ты так себе выглядишь. Слава вопросительно смотрит в ответ и лишь пожимает плечами. Заболевает, что ли. Синяки под глазами почти чёрные. Кодит ночами и треки пишет, Ваня уверен — Слава может работать в любых условиях, где угодно, когда угодно, но «может» не значит «работает»; днём ему всё мешает. Загнать его спать (если он трезв и не с отходняка) практически невозможно, словно снежками разбиваешь окна. Разбудить — ещё сложней. У Славы проблемы. Не впервой, думает Ваня, прибирая бутылки в углу. Высыпает пепельницу, в которой окурков уже с горкой. Слава разочарован. В себе, в мире, в иконке над компьютером. Гриша сидит у него на коленях, греет, пока его невнимательно гладят. — Я что-то внутри себя проебал, кажется, — говорит, утыкаясь носом в холодное стекло. Ваня достаёт сигареты из куртки и возвращается в комнату, тапочками по ковру шаркая. — Дядь, — окликает, чтобы сигаретку протянуть. Слава послушно берёт. Лампочка периодически мигает. Надо бы уже поменять, но руки никак не доходят. Ваня сидит рядом со Славой, голову ему на плечо положив. Гришу тискают, который туда-сюда по ним перебирается. — Завтра Замай приедет. — Зачем? — Слава едва заметно морщится. — Тебя проведать, хули. Волнуются все. — Не волнуйтесь. — Сказать легко. Слава протягивает ему открытое шампанское. Настроение — новогоднее. — Ну ничего, — ободрительно Ваня говорит, голову к Славе повернув. — Сейчас ёлку купим. Самую ахуенную. И игрушек. А на Новый год можем Тайного Санту устроить, прикинь? Ты, я, Миша, Замай, Чейни предложим, кто там ещё? У Славы немного глаза загораются. Появляется ехидное выражение лица: — Как в американских фильмах? — Ага. И махач в снежки устроим. — Главное, чтобы снег не растаял. — Растает, Слав, куда он денется, — Ваня рассеяно улыбается и опять затягивается. — Ну, не второго января. — Как в прошлом году? — Ага. — Прошлый год ни к чёрту вышел. — Да этот тоже. — Целый год без треков Оксимирона, разве не круто? Слава прыскает. Смеётся, отпивает из горлышка и выдаёт крайне серьёзно: — К чёрту Оксимирона. — К чёрту. Они целуются коротко и неглубоко — в этом маленьком действии любви больше, чем, порой, в сексе. Ваня снова тараторит: — И гирлянды, бля, гирлянды! У нас же где-то были, да, надо только найти, может в тех коробках в коридоре… Слава затыкает его ещё одним поцелуем. Ему так по-домашнему хорошо. Когда-то придётся покупать свою квартиру — всю жизнь на съёмной не проживёшь — но пока он тут со Славой, и Ване хорошо. Он кидает бычок в пепельницу и поднимается — окно открыть. На улице мелко, неуверенно метёт. — В Хабаровске всегда много снега. В сугробах можно было утонуть. Наступишь куда-то не туда и с головой окажешься в белом и холодном, откуда выбираешься минут десять, ругаясь и стряхивая с себя снег. На засыпанной снегом лобовухе кто-то писал «Цой жив» и «Бог мёртв», а несогласные ни с тем, ни с этим оставляли двоеточия и скобочки. — Мама зовёт к себе на старый новый год. — Поедешь? — Не знаю. — Я бы поехал. — Можем вдвоём. — Давай, Вань. Слава допивает шампанское. — Спасибо. Большое.