Temptation

      Игривые и мягкие поцелуи, совсем не свойственные Чжун Ли, у которого они обычно более резкие и грубые, сначала касаются чувствительного местечка за ушком, розовой щеки со следами от подушки, кончика носа, после чего останавливаются напротив губ, замирая и словно ожидая взаимного ответа. Или архонт просто бессовестно дразнится. Тарталья же только тихо и недовольно сопит, морщит нос и что-то бубнит на своём ещё сонном лисьем, отворачиваясь от лёгких и порхающих прикосновений, но Чжун Ли усмехается и нависает сверху, опуская вереницу поцелуев к нежной коже шеи, прекрасно зная, какую реакцию вызывает это действие. Голубые глаза мгновенно распахиваются, на дне двух океанов вспыхивает что-то опасное, а брови грозно сдвигаются к переносице. — Нет! Чайльд не успевает увернуться — Чжун Ли уже с ехидным смешком пробегает пальцами по худым бокам, прикусывая дёрнувшийся кадык и придавливая собственным весом к матрасу. Ледяные мурашки пробегают по хребту предвестника, расслабленный живот резко поджимается, а по спальне разлетается вой раненого зверя. — Эй! Вы! Тарталья очень честно пытается уползти от загребущих рук дракона, переворачиваясь на живот и прячась под одеялом, но его находят и там, откидывая столь лишнюю преграду в сторону и накрывая собой рыжую беглянку. Жмётся голым горячим торсом к чужой спине, целует и кусает загривок, лезет руками под твёрдую грудь, находит пальцами горошинки сосков, которые принимается поглаживать. — М-м, — Чайльд зарывается красным лицом в подушку, будучи распластанным под тяжёлым телом и чувствуя себя черепашкой, ощущает на себе все неровности своеобразного панциря: на ромбике крестца самым наглым образом покоится член. Хотя Тарталье что-то подсказывает, что это пока что. — Сладкий, сладкий, — глухо урчит дракон на ушко, опаляя его дыханием и слегка прикусывая, оттягивает, посасывает мочку. Голос архонта с утра хриплый, ниже, чем обычно, будоражит всю толпу и так взволнованных муравьишек на теле предвестника, у которого обостряются все чувства рядом с ним, оголяется душа. — Любимый. — Если Вы продолжите в том же духе, то уже я не смогу остановиться, — Тарталья слегка выгибается, скользя ладонями по постели. — А у меня сегодня дел куча: надо с Ци Ци собрать колокольчики, я обещал ей неделю назад. Господину Бай Чжу наловить бабочек для лекарства. С Ху Тао надо докрасить гробы, а то она говорила, что чёрные гробы — слишком скучно, и теперь мы красим их в красный… Вообще-то я был немного не уверен, что это хорошая идея, но она меня не слушала. А ещё в кабинете надо прибраться, а то Шляпочка навела там бардак и исчезла в неизвестном направлении. Ещё надо лагерь зачистить, ай! Имейте совесть! — вздрагивает от укуса в шею и щипка в ягодицу. «А ещё в твоих планах обязательно будет что-нибудь разрушить» — заканчивает про себя со смешком Чжун Ли. — У тебя выходной, — архонт вдруг отстраняется от него, но только для того, чтобы подложить под молочные бёдра подушку, раздвинуть крепкие длинные ноги, уместиться между ними и звонко чмокнуть левую ягодицу, на которой красуется след от его собственных зубов. Хмыкает довольно, широким движением облизывая мятинки, гладит кончиками пальцев нежное местечко под коленкой. Снова отстраняется, обхватывает ладонями упругие половинки ягодиц, сжимает с силой и раздвигает, наблюдая за открывшейся его взору дырочкой. Скользит взглядом по красиво выгнутой пояснице, узкой спине, острым лопаткам, яркой лохматой макушке, согнутым в локтях руках, сжимающих простынь. Улыбается, ведя руки к узкой талии и слегка приподнимаясь. Снизу раздаётся робкий выдох. Его наглая юность, разрушительная кровавая война, необузданная сила, неизбежная катастрофа, стихийное бедствие, дикая страсть, непоколебимая уверенность, горячая искренняя любовь, зловредная сладость, любимое столетие. Чайльд — целое столетие его любви. — Мой век, — Чжун Ли садится обратно, огладив спину и очертив крылья лопаток, возвращает чёрные ладони с загоревшимися узорами на ягодицы. Раздвигает их в стороны, большими пальцами касается краёв ануса, подушечками ощущая складочки. Тарталья прислушивается к движениям мужчины, бросив затею вылезти из постели — у него действительно выходной, и он действительно устал, и он действительно хочет остаться здесь, в этой кровати, в этих руках, в этом крошечном мире на двоих, в этих минутах, уносящих их по дороге жизни вперёд. Предвестник складывает руки под голову, упираясь в них лбом. Предвкушает, слегка нетерпеливо двигая бёдрами. Позади усмехаются, наклоняются ещё ниже, снова коварно цапают за ягодицу, всасывая кожу и оставляя розовое пятнышко. Чжун Ли иногда думает, что эти мышцы у Тартальи похожи на булочки, которые стряпают в ресторане — их хочется постоянно кусать, лакомиться и облизывать. Не то чтобы Чжун Ли когда-либо отказывал себе в удовольствии, потому с особым удовольствием метит половинки, после чего ведёт языком от копчика вплоть до мошонки, влажное прикосновение к которой заставило Чайльда простонать. Учинять бесчинства архонт любил в свои очень далёкие и юные годы, но сдержаться от бесчинств в постели не мог, не сейчас, когда под ним такое совершенное сильное тело и храбрая душа. Прихватывает губами поджавшиеся яички, щекочет кончиком языка, выпускает с громким звуком, бесстыдно лижет, касается шва, снова лижет, лижет, лижет, облизывает основание твердого члена, слушает стоны и вдохи. Жмётся щекой к соблазнительной округлости, вторую сминая пальцами, вспоминает, как прошедшей ночью было приятно ласкать их языком. Поднимает голову, смотря на красивую спину с едва заметными пятнышками их страсти. — Если Вы решили поспать на моей заднице, то я хочу Вас огорчить: это плохая идея. Ведь в какой-то момент может случиться нечто непредвиден- Он замолкает, напрягшись на долю секунды, когда чувствует странное движение между ягодиц, а осознав, снова зарывается лицом в подушку, чуть-чуть приподнимая таз. Чтобы горячий мокрый язык ласкал его больше. То, как Чжун Ли любит упиваться им, любит касаться каждого участка на теле, заставляя выгибаться от удовольствия — льстило Чайльду. Ведь ранее он и не подумал бы, что кто-то будет настолько заинтересован в нём. Чжун Ли отстраняется, напоследок обведя мокрое блестящее колечко кончиком языка, подушечкой пальца слегка надавливает, наблюдая за тем, как раскрываются расслабленные мышцы. Вводит один палец до основания, тянет обратно, замечая, как его пытаются удержать. Посмеивается, осторожно входя двумя пальцами — Чайльд был приятно растянут, но спешить мужчина никуда не собирался. Потому процесс этот затянул едва ли не на долгие минуты, увлечённо копаясь между белых ягодиц, следя за сбитым дыханием и подрагивающим лапкам. Чайльд всегда был нетерпеливым, сдаваясь в этих мучительных ласках первым, потому даёт знак архонту, что пора бы уже приступить к важному, вильнув задницей и раздвинув ноги шире. Поза слишком открытая и особенно греховная, когда Тарталья встаёт на колени, прижимается грудью к постели, выгнув спину настолько, насколько может, и провокационно сжимается вокруг четырёх пальцев. Ему не отвечают, но понимают, убирая руку. Мокрые длинные пальцы обхватывают подобравшиеся яички, легко оттягивая. Пробегаются по стволу, чтобы сомкнуться в колечко у головки, а затем Чжун Ли, неудобно согнувшись, сразу обхватывает её губами, щекоча кончиком языка крохотную дырочку. Красивые бёдра вздрагивают, а из груди Чайльда вырывается пресладкий стон. — Вот чёрт, — ругается он, слабо ударяя кулаком постель, трётся лицом о ткань, вдыхая сохранившийся в ней запах любимого мужчины. Чжун Ли действительно везде. — Я не чёрт, — напоследок смачно всосав головку, Чжун Ли вроде бы возмущается чужому комментарию, хотя его взгляд выглядит смазанным: интересуют его сейчас не слова, а то, что принесёт им обоим удовольствие. Наконец, Чжун Ли обхватывает Чайльда за талию и приподнимается, прижимаясь к ягодицам пахом. Член ложится на крестец, марает нежную кожу смазкой, дразнит своим весом и жаром. Легкое движение тазом — крупная головка проезжается по ложбинке, задевает дырочку, спускается к мошонке и прижимается к напряженному члену предвестника. Хочется закрыть глаза и отдаться ощущениям, струящимся по венам, вдолбить это прекрасное тело в кровать до скрипа, разнежить так, чтобы из красивых губ слетали только крики. Но Чжун Ли мягко гладит пальцами поясницу, смотрит на торчащие во все стороны рыжие прядки. Собственное возбуждение обжигает, давит, душит, но им некуда торопиться, только растворяться друг в друге. Придавливает своим весом, ложась сверху, покрывая собой, зарывается носом в мягкие волосы, целует за ушком, прихватывает загривок, снова отстраняется, выпрямляясь и притягивая к себе за бёдра. Толкается, проезжаясь членом между ягодиц, повторяет фрикцию несколько раз. Солнце за окном светит вовсю, гавань пестрит людьми, волны беспокойно шумят на берегу. Они не там, они здесь, вместе, кожа к коже, сердце к сердцу, ладонь к ладони. Чжун Ли входит медленно, останавливаясь на мгновения, несмотря на то, что принимают его с явной охотой и желанием, даёт время привыкнуть, прочувствовать каждую венку, каждый миллиметр. — Быстрее, — хныкают нетерпеливо, переставляя коленками и слегка двигаясь по длине. Чжун Ли не слушается, берёт неспешный темп, водит пальцами по талии, наблюдая за тем, как сводятся лопатки, как мурашки бегут по чужому хребту, как мокрая дырочка растягивается вокруг него, как сладко хлюпает и тянет обратно. От подобного созерцания у него самого прошивает где-то в холке, дёргает нервные окончания, распаляет сильнее. Казалось бы, что влюбляться и любить больше, чем есть, невозможно, но Чжун Ли может доказать, что всё возможно — и влюбляться и любить с каждым новым днём снова и снова. Смотреть на любимого человека, на его улыбки, на движения рук и тела, на все мелкие шрамы и изъяны, на эмоции, на чувства. Слышать его громкий голос, ехидные смешки, искренний хохот, соблазнительный шёпот, гневные вздохи и вредные фырки, смущённые бормотания. Трогать волосы, вдыхать любимый запах, в котором угадывается не просто что-то приятное, а родное, близкое к сердцу, близкое к самой душе, близкое к тебе. Обнимать со спины, ловить его взгляды в толпе, касаться холодной ладони, целовать в мягкие щёки, проводить пальцами по чувствительной спине. Будить с утра поцелуями в холодные ушки и кончик носа, прижиматься к груди, под которой бьётся сердце, класть руки на талию и придвигать ближе к себе. Готовить ему ужин, ловя с порога в объятия и поцелуи, а на утро получать от него самый вкусный завтрак и сладкий-сладкий поцелуй в шею, чтобы прятать пятнышко любви от всех чужих взглядов воротом плаща. Жить с ним рядом, подставляя плечо в тяжёлые дни, делить радость и горе, прятать и греть у себя под крылом в грозу, ерошить огниво волос в поддержке и похвале, видеть в лучистых глазах взаимную любовь и бесконечное доверие. Делить быт на двоих, планировать покупки и выходы за пределы гавани, строить планы и целоваться на закате. Сидеть под дождём на веранде и наблюдать за красотой этих мгновений, уходящих в прошлое, отпуская обиды и сожаления, наслаждаться настоящим и слышать друг друга, благодарить за счастье и любовь, говорить о невзгодах и падениях, шептаться коварно в ушки друг друга, чтобы смеяться дико и громко, распугивая птиц. Переплетать пальцы и смотреть на то, как невидимые нити оплетают кисти. Пересчитывать губами родинки, влюблённо и глупо хихикая о созвездиях, придумывать прозвища, а после ловить хитрющих лисичек по берегу моря, убегать от злых драконов и их лап, в которых, на самом деле, очень безопасно и тепло. Засыпать в обнимку, а посреди ночи бухтеть о жаре и толкаться, чтобы под утро жаться под бок и прятаться под одеялом, ища тепло. Сгорать в страсти, беря и отдавая всего себя, замирать от нехватки дыхания и вдыхать такой нужный воздух в губы. Любить в нём всё, каждую мелочь, каждый изъян, каждую прореху, каждую ошибку, каждую боль, каждое разочарование, каждое непоправимое действие. Каждую секунду, проведённую вместе и порознь, погоду, каждые условия, события, время. Каждый его красивый изгиб сильного тренированного тела, которое так желанно брать и которому также желанно отдаваться. Каждый рыжий волосок, каждый белый волосок в будто выцветшей прядке. Каждый его взгляд, вздох, слово. Всего его. Чжун Ли моргает, смотрит на подрагивающее тело под собой, слышит стоны и крепче перехватывает талию предвестника. Входит на полную, наслаждаясь звонким голосом, а затем отстраняется, откидывает подушку, переворачивает Чайльда на спину, оказывается близко-близко, касаясь кончиком носа чужого. — Давно не виделись, — хихикает Тарталья, закидывая лапки на плечи и зарываясь пальцами в тёмные волосы. — Я хочу свой поцелуй. Прямо сейчас. Кто такой Чжун Ли, чтобы препятствовать этому? Подложив руки под спину любимой души, тем самым обхватив его удобнее, одним движением входит в пульсирующее колечко и ловит выдох в поцелуй. Прижимается к мягким губам, прикусывая и оттягивая нижнюю, проталкивается языком внутрь и лижет зубки, низко рычит, когда ему отвечают, вступая в своеобразную борьбу. Тарталье кажется, что он сейчас задохнётся от чувств, переполняющих его от этой нежности, заботы и любви, которую ему дарят с каждым глубоким толчком и поцелуем. Он хватается за широкую спину, сильнее сжимает ноги вокруг талии, раскрывает рот, теряясь в пространстве от длинного языка, творящего с его собственным что-то необъяснимое, сжимается вокруг толстого члена, входящего в него диким пошлым хлюпом. Спальня заполняется бесстыдными звуками ударяющейся спинки кровати о стену, скрипящих досок под матрасом, шлепков кожи о кожу, мокрых хлёстких чвоков от глубоких амплитудных движений. Золотые узоры по телу архонта красиво переливаются под солнцем, как кор ляписы, которые Тарталья однажды собирал. Смотреть на него снизу, когда мужчина так возбуждён, распалён, оголён, по-животному рычит и не сдерживается уже, не только вдалбливая в кровать, но и пытаясь вылизать весь рот изнутри, хочется зациклить это навечно. Или распасться от того, как правильно это всё ощущается. Как хорошо, как приятно, как потрясающе. Тарталья жмурится, вдавливая пальцы в широкую спину и натягиваясь как струна. По всему телу от макушки до пят пробегает истома, зажатый между телами член конвульсивно дёргается, а из головки вытекает сперма. Предвестник давится в стоне с чужим языком во рту, кончает ярко и сильно, пока в него продолжают бесстыдно толкаться, а спустя пару мгновений обжигают внутренние бархатные стенки горячим семенем. Чжун Ли тяжело дышит, грузно валится на парня, утыкаясь мокрым лбом в плечо, лениво двигается, покрываясь мурашками от остаточного оргазма и очень мокрого вязкого ощущения в скользких стенках. — Это был коварный план, да? Теперь точно не выйду сегодня из дома, — хрипло ворчит Чайльд, опуская ладони на твёрдые ягодицы архонта, чтобы смачно шлёпнуть их, больно хватая в ладони и раздвигая, довольно слушает стон и шлёпает ещё, пока его не успокаивают точным резким попаданием крупной багровой головки по простате. — Я бы всё равно тебя не выпустил сегодня из постели, — многообещающе шепчет мужчина в красное ушко, — этот день для нас. Проведи его со мной. — Чайльд? — М-м? — Окажешь ли ты мне честь разделить со мной свой век?