***
Уложив малыша Юли спать в своей комнате, ибо сам Калиш спать не собирался, тот спел ему колыбельную на румынском и убедившись, что младший уснул, тихо удалился из комнаты и направился в самое тёмное место своего дома — подвал. Именно здесь они с Артуром и Лукасом встречали каждый Новый год, когда первый уже отходил после Рождества, а второй просто раньше не отмечал с родней, потому что те толком и не съезжались: кто по роботе, а кто по нежеланию. Знакомо. Лишь последние лет двадцать Штефан отмечал этот праздник хоть в какой-то компании, ибо после некоторых небезызвестных событий ему довольно долго было не до праздников, да и работой нагружали вдоволь. Лишь когда у него появилось больше свободного времени, появилась и возможность отмечать праздники (но для дня своей же независимости оно находилось всегда). Впервые он, в кои то веки, встречал Новый Год и ранее Рождество с семьёй, хоть и ощущалась между ними некая «пропасть»; давно же они не виделись, особенно в такой непринуждённой обстановке. Спускаясь в подвал с одним лишь канделябром в руке, тот невольно вспомнил о многих вещах, которые в современном обществе даже просто упоминать считается неэтичным; попытался забыть об этом; отвлечься на кое-что поинтереснее; чем он занимался и двадцать, и тридцать, и сто лет назад — гадание. Запах засушенных полевых трав и настоек по рецептам бабки Агафьи сразу ударил в нос Калишу, тот расслабленно вдохнул его и будто выпил микс из успокоительных, до чего ж расслабляли эти ароматы. Ближе к полкам в конце небольшого и увешанного этими пахучими оберегами, тускло освещённого одними лишь свечами с канделябра, помещения, стоял непомытый с Хэллоуина котёл, над которым те с Артуром наводили «праздничную» порчу на Франциска. Штефан довольно смутно помнил, что было дальше, но про котёл он явно не вспомнил даже на следующее утро. Пройдя в глубь своей колдовской обители, тот поставил на стол единственный слабый источник света, а рядом разложил любимые карты, а также не менее любимое красное: хорошее, домашнее, достал из винного погреба. — Простенький расклад на ночь или сперва погадать на погоду? — задумчиво буркнул под нос румын, окидывая взглядом сперва свой «рабочий» стол, а затем и полки со всеми заготовками; кажется, там ещё завалялась пара свежих луковиц. — Лучше сперва расклад делать, не хочу потом браться за карты грязными культяпками: они этого не любят, да и пятна останутся. Договорившись сам с собой, тот налил в бокал любимого красного, взял в руки карты, тасовать, и выложил на чистый стол, предварительно застеленный шелковой красной тканью, карту сигнификатор, относительно которой и будет делать расклад. Калиш напрочь забыл об одном из важнейших принципов: гадать в трезвом и эмоционально стабильном состоянии. Сколько раз они с компаньонами уже забивали на него и за всё это время ничего особо страшного или трагичного не происходило, только Ивана, однажды внезапно появившегося из портала в начерченной на полу пентаграмме, пришлось изгонять обратно в Россию освящённой водкой и святыми американскими долла́рами. Так и Штефан конкретно сейчас не совсем же в стельку наклюканый, просто до этого пару бокальчиков за ужином пригубил, а так совсем трезв, как стёклышко разбитой Балтики 9. Сделав пару глотков, для бо́льшего задора, тот переворачивает сигнификатор и издаёт тихий смешок. — «Суд»? Это вы так пошутить надо мной решили, потому что я сижу тут и гадаю с красным? — насмешливо обращается тот к картам, ласково перебирая их, — ну, для уточнения значения нужно ещё хотя бы пару раз по углам вас разложить. Выложив на левый угол сигнификатора карту из середины перетасованой стопки, на правый — с её конца, тот, не меняя очередность, переворачивает их, и, признаться, слегка удивляется увиденному: слева — «Дьявол», справа — перевёрнутая «Двойка Кубков». Пока всё ещё рано судить, да и не до конца понятно, как вообще трактовать; ещё раз совершает тот же алгоритм действий, но относительно «Дьявола». Теперь слева оказалось перевёрнутое «Колесо Фортуны», а справа — перевёрнутая «Жрица». Всё становится ещё страннее. Ещё две карты; уже относительно «Колеса Фортуны»; перевёрнутая «Шестёрка мечей» слева, «Восьмёрка Кубков» справа. Глаза широко распахнуты от удивления, к горлу будто подкатил ком, а по спине прошёлся лёгкий холодок. Расклад хоть и прояснился, но как ему это теперь, чёрт возьми, трактовать? То есть Дьявол? Какое знакомство? В каких заблуждениях ему придётся разбираться? У него даже не было соображений касательно контекста: разобраться в заблуждениях, но причём тут вообще знакомство и тем более дьявол? Да и каким это будет знакомство? С человеком, который окажется дьяволом во плоти, или какой-то устрашающей книгой, которая откроет ему глаза на какой-то вопрос? Но Дракулу Стокера тот прочитал ещё в прошлом веке и не сказать, что она его особо в чём-то просветила. — Если это продолжение шутки, то вы разучились подколам! — запив свое возмущение, лишь прошипел Калиш, — я, cățea*, понимаю, что это значит, но я не имею ни малейшего понятия, в каком контексте вы мне это передали. Вместо того, чтобы погадать и уснуть под Кошмар перед Рождеством, я вынужден сидеть и размышлять над значением этого расклада. Ну спасибо вам, карты, теперь точно перед гаданием пить не буду. Но всё ещё не сегодня, — будто на зло неотвечающим ему картам, тот долил в недавно опустевший бокал ещё бордовой жидкости, и, встав из-за стола и оперевшись на него рукой, с величайшим наслаждением отпил, ещё больше дразня судьбу. Не столь юный маг поёжился от холодка, вновь внезапно прошедшегося по его спине, и насторожился: на дворе хоть и был небольшой, но ощутимый минус, но войдя в подвал, и даже пробыв в нём какое-то время, тот не чувствовал этого мороза по коже, разве что, в тот момент, когда он закончил свой странный расклад. Может дверь, входя, не запер, и вот сквозняком теперь отдаёт? Но, обернувшись, тот прошёл к двери, дёрнул её пару раз за ручку: точно заперто. — Да просто морозит, поди, — вслух предположил румын. — А я бы на вашем месте, сударь, от гипотез перешёл к доводам, — внезапно получил из-за спины ответную реплику Калиш, — просто так морозить не может, знаете ли. Уж вам-то это как никому известно быть должно. Резко обернувшись, Штефан четко видит, стоящего за ближним к стене краем стола, мужчину средних лет в старомодных тёмных одеяниях и словно сияющими, пробивающими полумрак, красными, подобно его, глазами, в которых так и играли кровавые огоньки хитрости и какого-то лёгкого интереса к представителю рода клыкастых. Слишком ясно тот предстал перед хозяином дома, и, по совместительству, подвала, чтобы списать его на пьяное виденье. Скрестив, кажется, весьма когтистые руки на груди, незнакомец опёрся о стену, похоже, бесцеремонно придавив своей спиной один из оберегов Штефана; бедный его зверобой. Завидев, что сам Калиш явно сейчас не в состоянии ему ответить, загадочный темноволосый мужчина с, казалось бы, злорадной ухмылкой сам решает развивать наклёвывавшуюся беседу. — Погляжу, этот праздник господин недотаролог отмечает в одиночестве. Моргнув пару раз, мужчина, вроде как, отходит от минутного ступора, и находит что ответить слишком «самовольному виденью», даже пытаясь дерзить в ответ: — А вы, погляжу, черезчур уж норовиты, чтобы быть лишь «винным гостем» профессионального мага. Так что, попрошу вас представится и поведать, что вы забыли в моем скромном подвале. — А на теплые приёмы вы не скупитесь, что сказать, — проследив зорким глазом за рукой сударя, которой тот уже тянулся за ружьём старости более чем полувековой, спрятанным за мешками с гречкой, пожимает плечами незнакомец, — и, как вы верно подметили, я не «виденье», а самый, что ни на есть, настоящий бес — чёрт чистокровный, — в театральном поклоне представляется гость. — Чёрт чистокровный? Сатана что-ли? — хмыкает Калиш, всё так же тянучись к ружью. — Ну чего сразу так грубо? Уж лучше просто Мефистофель. — Если вы не заметили, на доктора я не особо похож, так что вы явно ошиблись подвалом, — развёв руками в стороны, остроумно подкалывает «псевдо-демона» такой же «псевдо-вампир». — Если вы о докторе Фаусте, то видал я, конечно, такого пол тысячелетия так назад, но подвалом я, как вы выразились, не ошибся, — проводя рукой по нежному красному шёлку, тот с не сходящей ухмылкой выходит из-за стола, — кстати, ткань хорошая. Видно, что вы хорошо обращаетесь со своими картами, сударь. И храните в темном месте? — Конечно же, за кого вы меня держите, господин недочёрт? — с едва уловимой ноткой раздражения ответил Калиш; не любил, когда его способности к магии или компетентность ставили под сомнение. — В вашем-то даре я не сомневаюсь, а вы мою истинную личину всё ещё оставляете под вопросом? Казалось бы маг, а такой скептик, — посмеялся «демон». — Я не верю в то, чего не призывал сам, — скрестил руки на груди румын, скептически сверля взглядом «Мефистофеля». — Ох, какой же вы пытливый, сударь, — тот вытянул перед собой кулак, который сжал при парне, и, расжав его, Штефан увидел в ладони того маленькую горстку пепла. — Цыганские фокусы… — только пробормотал вампир. — Это значит, что вы мне поверили, сударь? — Это значит, что я верю, что вы не человек, но не верю, что вы — Мефистофель. — Из-за моего слишком человеческого облика? — обиженно протянул темноволосый, театрально прикладывая руку ко лбу, — времена на земле меняются, и ад не остаётся в стороне. Уже мало кто из демонов является среди людей с рогами и красными ликами. Нужно же соответствовать современной культуре, дабы полностью не кануть в людское забытье! Слова этого незнакомца имели смысл, да и как иначе было объяснить его появление за столом Штефана в запертой изнутри комнате? И в самом деле, сам румын давно мечтал пообщаться с настоящим демоном, наверное, ещё со времён самого своего появления; странные мечты были у этого ребёнка. — Так или иначе, надеюсь, сударь будет не против, если я немного скрашу его одиночество? — намекая, что и сам был бы не прочь отведать домашнего красного, бросив мимолётный взгляд на уже полупустую бутылку, увёл в более выгодное для себя же русло Мефисто. — Только не думайте, что это будет за просто так, — многозначительно бросил Калиш через плечо. — Конечно, а я вам взамен поведаю одну интереснейшую историю! — почти пропел вдогонку демон удаляющемуся за вторым бокалом и ещё одной бутылкой Штефану. Пока тот отошёл в винный погреб, Мефисто также украдкой взглянул на по-прежнему разложенные в том странном раскладе таро, многозначительно ухмыльнувшись. По возвращению того, обитатель преисподней уже успел несколько раз помереть помещение шагами и осмотреть полки. Всё более чем обычно для мага, никакой изюминки, показалось ему. Пригласив гостя за стол, красноглазый вампир поставил перед ним бокал и галантно наполнил его вкуснейшим румынским вином. Однако демон не спешил притрагиваться к нему: сперва взял в руку бокал, стал внимательно рассматривать жидкость в нём, принюхался и только потом соизволил сделать глоток. — Praesent magna! * — воскликнул после этого глотка Мефисто, кажется, в восторге распахнув кроваво красные глаза, — века с семнадцатого не пробовал такого великолепного вина. Остались ещё в этом потерянном мире страны, не утратившие навыка изготовления напитков дьявольского качества, — облизнув бледные, практически как его кожа, губы, с долей наслаждения произносит демон. — Ну ещё бы оно хорошо, это прошлогоднее, сам делал, — горделиво задрал нос румын. — Теперь мне будет ещё приятнее составить компанию сударю, и поведать ему одну историю. — И ради этого вы решили заглянуть именно в мой подвал? — вопросительно склонил голову на бок Штефан. — Ох, и давно же это было, — будто не услышав или намеренно проигнорировав того, задумчиво протянул демон, наслаждаясь напитком, — не стесняйтесь, присаживайтесь, сударь. Негоже ведь в одиночестве наслаждаться прекрасным. Признаться, теперь вампир крайне заинтересовался историей, которую ему пообещал рассказать этот Мефистофель. Тот сел за стол, напротив своего незванного гостя, и также наполнил свой бокал красной жидкостью. Отпив чуть-чуть, тот вновь спросил. — И ради этого вы пожелали составить мне компанию в эту ночь? — Почему же только в эту, сударь? Я каждый год поднимаюсь из преисподней именно в это место и позволяю себе полюбоваться, как тут всё меняется за две тысячи то лет. — За две тысячи лет? С рождения Иисуса Христа? — недоумевает Калиш. — Для вас можно и так сказать, но для меня поводом является другое, не менее значимое, но, к моему превеликому сожалению, забытое человечеством, событие. — И что же это за событие? — спрашивает румын, ещё более озадаченный. — Именно об этом и будет моя история, сударь, но всему своё время. Потерпите немного до полуночи и позвольте насладится обществом великолепного мага и отца этого не менее великолепного вина, — умело подбирая эпитеты, увиливает от неугодных вопросов демон. Тот метко попал своей пулей лести в гордыню своего временного собеседника и на какое-то время усмирил его любопытство. Умело перескакивая из темы на тему, демон и вовсе усыпляет бдительность вампира, теперь уже полностью погруженного в нахваливания любимой родины и не менее любимого себя. И сам демон не молчал, рассказывая тому о «современном» аду неумёхах-чертятах, которые недостаточно мелко режут мясо убийц и подают его слишком большими порциями чревоугодникам, которые и так слишком часто видят подобное лакомство. И о суккубах, которые слишком «милосердны» со своими грешниками, что для некоторых муки превращаются в ласки. Такой брак у них предпочитают кидать в котлы, по людской классике. А чего стоит театр лени, в котором «актёры» работают сверхурочно на «потеху» взрывающимся от гнева зрителям. — Весьма оригинально у вас сейчас устроен ад, — допивая своё вино, подмечает Штефан. — А кто, на ваш взгляд, приложил к этому свою руку, сударь? — пришёл черёд гордится демону, — Раньше это была серость, наскучившая даже самим демонам, а теперь это то, чем должен быть ад: каторга для грешников и утопия для самих чертей! Так не заметил Калиш, как с последним глотком демона уже пробило двенадцать ночи. Как же быстро пролетает время за столь интересными беседами. Но от этого звона вампира пробрала дрожь: в его доме с распада СССР не было таких часов. — Благодарю вас за такой теплый приём, сударь, теперь же настал черед моей обещанной вам истории! — голос мужчины будто заполнил весь подвал, эхом отбываясь от стен. Чуть заострённые уши пробрал звон, а немногочисленная мебель будто обрела свою жизнь. Или это зашевелилась сама комната? Или дом? Или вся планета, — слова значенья не имеют, если не подвергаются проверке! История не может считаться подленной, пока не обзаведётся доказательствами! Так и мой рассказ бесценен, если не видеть всё своими глазами! Взмахнув рукой, развивая темный плащ, прямо на столе будто из неоткуда возник маленький торнадо, не задевающий ни один из предметов интерьера, лишь поднимая в воздух своего создателя и самого Калиша. Предвкушая сейчас смачно врезаться спиной в потолок, тот жмуриться, но спустя несколько секунд, не ощутив ни боли, ни даже удара, приоткрыл один глаза, и обнаружил их с дьяволом в воздухе над заснеженной землёй. Штефан вскрикнул от шока и в панике замахал руками, но будто не почувствовал этого. Вампир попытался взглянуть на одну из рук, но она показалась полупрозрачной, будто состоящей из тысяч песчинок, разлетевшихся от ветра. — Ты что со мной сделал, чёртов Мефистофель?! — взъелся напуганный и разъярённый румын. — Разрешите несколько поправок: я не чёртов, я сам чёрт, и не только с вами сделал, а и с собой тоже, как бы вы иначе слышали мой голос? — «повернув голову», Калиш увидел Мефисто в таком же состоянии, как и свою руку, но рассматривался он, казалось, сравнительно лучше, — сейчас мы «бестелесные покойники» — души, без четкой формы, не видимые и не слышимые ни для кого, и не осязаемые для самого времени. В таком виде мы с вами, сударь, и переместимся в то время, где положила свой конец забытая этим миром история «Рождения Христа».***
У всех народов есть свои горячо любимые рождественские персонажи: Святой Николай у славян, Йоулупукки у скандинавов, наиболее известные всем Санта Клаус и Миссис Клаус у англоязычных народов и так далее. У румынов тоже есть таковой, по имени Мош Крэчун. По румынским поверьям, именно этот простой пастух приютил Деву Марию и новорождённого Иисуса, накормил и напоил тех сыром и молоком, а теперь, в лице одного из добрых рождественских духов, раздаёт детям подарки. Но настоящая же история была куда темнее и загадочнее для люда простого. Когда-то на территории современной Румынии была деревня. Самая обычная деревня у реки, с самыми обычными людьми, проживающими самую обычную жизнь. Каждый год, до одного единственного дня. Именно в ночь смены года из деревни без вести пропадает один человек. Без каких-либо предпосылок, угроз, предупреждений, просто так пропадает. Юноша, дева, женщина, мужчина — без разницы. У одного из заплутавших по тёмным улицам деревни в эту ночь участь одна. Даже запираясь на все ставни и не выходя из дому от заката до рассвета, кто-то да всегда не слушается, да и в случаях полного безлюдья на улицах один единственный человек не успевает даже с родными попрощаться. К западу от многострадальной деревни стоял ветхий, казалось, заброшенный домишко, который никто не замечал у леса. А жил там человек. По крайней мере, внешне. Вёл этот русоволосый молодец, на первый взгляд, ничем не примечательную жизнь: периодически посещал ту самую деревню, где все его знали, как внука пастуха из соседней деревни ближе к югу, в походах за провиантом. Остальные же необходимые ресурсы добывал в лесу, при этом живя в полной гармонии с природой, питался тем же, чем и местные животные. Про таких, лишь раз взглянув, можно было сказать, что и мухи не обидят, но не зря люди стали говорить, что в тихом омуте черти водятся. И этот «омут» не был исключением. В этом смысле, даже можно сказать, что он отличился. Каждый год, под покровом одной и той же ночи, тот ходил в деревню у реки, встречал там одинокого человека, приводил его в свою обветшалую обитель, и жестоко убивал, принося в жертву своему теперь вечному господину — самому Сатане. Однажды, находясь на пороге смерти от ужасной болезни, тот осознал, что если не умрёт сейчас, проживёт ещё долгую, бесполезную жизнь и покинет её уродливым, дряхлым стариком. Одинаково его страшили оба эти исхода, и, неожиданно для самого себя, тот воззвал к дьяволу, и не менее нежданно этот дьявол ему ответил. Тот пожелал вечной жизни красным молодцом в обмен на свою душу, а окоянный на столь эгоистичное желанье поставил соответствующее условие: тот обязуется жить согласно древнейшим заповедям, не вмешиваясь в людской быт, и раз в год, в эту знаковую для них обоих ночь, приносить кровавую жертву своему новоиспечённому покровителю, в чьих руках теперь навек была его душа. А малейшее же отклонение от поставленных условий карается лишением его вечной жизни и низвержением прокля́той его души в небытие, без шанса на перерождение. Некогда молодец уже не помнил срока давности этого договора, уже давно успел потерять счёт времени, так же, как и вкус к столь желанной вечной жизни, и, казалось, человеческой морали. Бывало, тот не чурался приносить и совсем юных жертв, а Покровитель же в этом вопросе не был особо переброчив. Первое время убеждая себя, что тот очищается от черноты греха в остальном совершенно чистом существовании, но любые чувства, казалось, задавила боль вины перед родственниками им убитых, чьи практически безжизненные, от количества вытекших слёз, лица тот видел практически каждый раз, посещая ту деревню. Тот уже позабыл, насколько это было больно, если было вообще. Он привык к подобному существованию, но устал от своей внутренней борьбы новообретённой чудовищной сущности и старой людской морали; боль, как и любое другое чувство, имеет свойство притупляться, но никогда не утихая насовсем, порою всё ещё не давая о себе забывать. Но молодец уже не чувствовал ничего: ни сожаления перед жителями деревни, ни ненависти к самому себе, ни радости от вечности существованья. И лишь незатухающие искорки страха перед мучительной смертью из года в год заставляли его подобным способом продлевать свою давно опустевшую жизнь. Однажды на закате, янтарноглазого молодца вырвал из раздумий стук в его ветхую дверь. Отроду у него гостей не было и тот всё же решил посмотреть, кто и зачем к нему мог пожаловать. Отворив дверь, он никак не ожидал увидеть на своём пороге женщину с младенцем на руках, так ещё и отчаянно молящую его укрыть их с детём хотя бы на ночь, укрыться от каких-то преследователей. Тот впустил её с мыслями дать в этом году деревне фору, избрав её своей очередной жертвой, но слишком поздно тот задался одним вопросом: а что же потом ему делать с этим ребенком? Убить он его не мог, ведь Владыка был предельно строг в своих условиях, а убив и дитя, тот совершил бы непростительный грех, за который лишился бы своей вечной жизни. А если попытаться отдать его кому-то из деревни, какова вероятность, что младенец переживёт ночь на улице? Замерзнув до смерти, в подобной участи тот всё равно будет признателен парню, что также посчитается грехом и лишит его жизни. Оставить себе после убийства его матери? Ещё чего, и каждый год от него утаивать своих жертв! Так… Неужели это всё? Почему тот вообще впустил к себе эту женщину, загнавшую в угол его существования? Почему у того что-то больно кольнуло в груди от мысли об убийстве этой женщины? Разве его человеческая мораль не умерла десятилетия назад? Разве он не стал безучастнным чудовищем, продлевающим свою пустую жизнь за счёт других? Не принесёт жертву до рассвета — попрощается с посеревшим светом. И что же это получается, сейчас он может только выбрать свою кончину? Вернее, что тот перед ней совершит. Какую сущность, в конце концов, тот примет: чудовищную иль же людскую? Раз исход его сегодня был написан, он мог лишь выбрать к нему путь. И решил он, хотя бы под конец, предать своему существованию хоть какой-то смысл. Накормив и напоив сегодняшним утром купленными в деревне молоком и сыром, тот выслушал историю побега девы, которую, как оказалось, звали Мария, и лишь приобрёл уверенности в своём решении. Нет, тот не хотел совершить перед смертью хоть какого-то добра, только нарушить все условия договора с Сатаной: круто изменить судьбу одного человека, не принести жертвы и совершить один из непростительных грехов, на зло, иль наоборот — развлечение, Владыке. Просто прекрасное завершение, чудесный финал. Укутывая деву в теплые покрывала, тот попросил её на рассвете отправляться в соседнюю деревню на востоке, если не обнаружит его дома, а о преследователях та может не беспокоится, они её не тронут. Крайне удивлённая сказанным Мария согласилась, что убедил её пообещать сделать молодец, хоть та не понимала, почему может его не обнаружить в доме на рассвете, и, дождавшись пока те уснут, накинув длинный плащ, в котором обычно и выходил в деревню, отправился на поиски этих будущих смертников. Долго те не заставили себя ждать: человек от силы четверо, но всё на скакунах и вооружены до зубов, но пред силой бесовской и царская дружина окажется лишь пылью. Затуманивая сознание своих жертв, тот использовал лишь малую её частицу, а песок в золотые превращал очень редко, не более необходимого для походов на сельский рынок. А теперь же, в первый и последний раз, представится ему возможность опробовать всю свою десятилетия пылившуюся мощь. Встав на пути у коней, тот вынудил их всадников остановится, а одного из них даже спуститься, спросить кем тот будет и откуда родом. Подождав, пока мужчина, наивно не прихвативший и копья, подойдёт к нему достаточно близко, тот в мгновенье ока снёс голову ему с плеч, появившимися бурыми когтями, острыми, словно заточенное лезвие, по которым теперь стекала свежая кровь. Двое попытались отомстить за товарища, но через пару мгновений их настигла та же участь, а попытавшегося удрать последнего, тот со спины пронзил когтями-лезвиями, оттолкнувшись от земли с нечеловеческой силой, настигнув того в мгновенье. Дав напуганным коням разбежаться в разные стороны света, тот принялся потрошить бездыханные тела, давая волю своему звериному естеству, и полностью оросив, покрытую тонким слоем снега, землю кровью. Тяжело дыша, молодец поднял голову, устремив свой взор в необычайно красивое ночное небо, осыпающее огромную грешную землю крошечными снежинками-ангелочками. Странное облегчение накрыло его; чувство, которое он уже давно позабыл; такое… приятное? Но слишком мимолётное. Оборванное острой болью. Будто его пронзили насквозь, вырвав сердце из груди, и раздавив, как сгнивший плод. Чувствуя, как захлёбывается собственной кровью, некогда вечный юноша не хотел опускать головы, не желал отводить взгляд от такого прекрасного неба. Он знал, что это пришла его кончина, причём собственной персоной, и хотел теперь лишь одного: чтобы небо, под которым он впервые за свою продлённую жизнь почувствовал такое приятное облегчение, стало последним, что он увидит, наконец-то умирая. Падая наземь, теряя очертания этого мира, тот, сквозь полумрак покидающего навек его юное тело сознания, вместо такого красивого неба видит блеск кроваво красных глаз своего палача и некогда покровителя, заслонившего умиротворяющую тёмную синеву. Так оборвалась «вечная» жизнь сохранившего человечность чудовища, чьё истинное имя, вместе с его душою, навеки кануло в пучины забытья. Но там, где закончилась одна история, по-прежнему продолжается другая…***
-… не обнаружив в доме своего спасителя, женщина прислушалась к его «последней» воле и отправилась в деревню, о которой ей поведал юноша. Её история разлетелась среди люда и решив, что их появление ознаменовало отступление беды, младенца признали спасителем, Божим Дарованием, а образ доброго безымянного молодца стёрся песками времени и превратился в рождественского героя — Моша Крэчуна, имя которого уже было придумано сотни лет спустя, когда сюда дошли первые упоминания Санта Клауса. — Но ведь тем самым покровителем того юноши был ты… — озадаченно произнес Калиш, своими глазами видивший «с небес» всё произошедшее и в чьём сознании застыл образ озарившихся на мгновенье тем самым облегчением янтарных глаз. — Именно поэтому я каждый год возвращаюсь сюда, дабы чтить память этого наредкость покорного юнца, решившего грандиозно оборвать своё, потерявшее смысл, вечное существование, — наконец-то пояснил свой мотив Мефистофель. — А что же стало с его телом? — поинтересовался вампир. — Так как, согласно контракту, его душа после нарушения всех условий канула в небытие, тело я так же забрал в ад, где оно и сгорело; не оставил и малейшего следа его существования. — Проще говоря, стёр его из человеческой истории. — Он сам был волен выбрать свой конец. — И зачем же ты решил именно мне поведать эту историю? — Чтобы ещё одна вечная душа могла чтить память этого безымянного спасителя Марии. — Вечная..? — к Калишу пришло понимание, — откуда..? — Существо, видевшее само зарождение мира, естественно будет знать о созданиях подобным вам, сударь, — ухмыльнулся в своей уже фирменной манере демон, многозначительно сощурив красные глаза, — а наше с вами время, сударь, плавно подходит к завершению, возвращаю вас в ваше тело и покидаю до следующего года. Не успел румын и возразить чего, как его взор заволокло пеленой золотого песка, из которого состояла его бестелесная душа и мир будто снова завращался. А в следующий миг полная темнота.***
Распахнул красные глаза Калиш в своей комнате, ровно на рассвете. Тот не помнил, как возвращался из подвала, а память о Новогодней Ночи проскакивала секундными обрывками: его подвал, какой-то мужчина, безымянный парень… И темнота. Надо же такому приснится после домашнего красного, подумал он. Встав с кровати потянувшись, тот заметил на полу какой-то тёмный кусочек картона, присмотрелся спросонья: карта. Наклонился и поднял — действительно карта. Развернул рисунком к себе — «Дьявол». Да что это, чёрт возьми, всё-таки было?!