Теодицея

Когда-то эти земли были необетованными. Эдем, сотворённый прекрасной Эйреной – богиней мироздания – был местом, где царила господняя благодать.

      Нэнси любила книги. Возможно, любила больше парного молока по весне; больше ворчливого Сильвера, который жаловался на горящую свечу на её столе около полуночи и ласковой Сестры Марии, заплетающей её волосы нежно и трепетно, по-матерински. Любила и искренне считала, что книги – окно во внешний мир.       Тот, который огражден громадной стеной вокруг Собора. Тот, от которого отрезаны брошенные на произвол судьбы дети-сироты. Тот, который видно из окна её комнаты и тот, до которого идти всего ничего – два с половиной часа пешым ходом, без перерывов и привалов.       Нэнси любила читать, пересказывать, заучивать и цитировать, пусть едва ли справлялась с построением предложения в свои-то шесть лет. Ближе к восьми она полностью освоила алфавит, правописание, грамматику и артикли. К десяти – свободно декламировала стихи с проскакивающими цитатами на древнем фиврите.       В четырнадцать, получив благославление архиерея, стала послушницей и с удовольствием обучала других – таких же сироток как она – грамоте, манерам и благородной речи, пусть всегда посмеивалась, что до настоящих аристократов ей еще далеко.       Нэнси всегда гордо держала голову, всегда шла на встречу невзгодам и с улыбкой отвечала на вопрос сироток, хотела бы она знать, кто её настоящие родители. Нэнси всегда сияла в лучах солнца, пробирающихся через цветные витражи капеллы, и всегда говорила одно и тоже. Что книги заменили ей родителей. Что у неё есть добродушный архиерей и любящая Сестра Мария, так зачем ей желать большего.       Но глубокими ночами, перелистывая страницы древних фолиантов, Нэнси подолгу засматривалась на трепещущее пламя свечи. То ли от тоски затяжных ночей, то ли от напавшей поэтической меланхолии, Нэнси иногда сомневалась в себе. Ведь её душа, окрыленная любопытством, всегда тянулась к чему-то неизвестному.

Эйрена блуждала вдоль бескрайних полей, густых лесов и цветущих лугов, наслаждаясь дивной картиной, пока не сотворила величайшее чудо – человеческое дитя. Созданное по её подобию, человек был несовершенным, хрупким и смертным, однако… Сила духа, непоколебимая воля сделала из человека несовершенное совершенство.

      Нэнси любила Собор, каким бы большим и одиноким он порой не казался. Нэнси любила сестер, сироток и священнослужителей. Нэнси любила превозносить молитвы Эйрене и Стражам, но еще больше Нэнси любила задаваться вопросом.       А для чего она здесь? Почему внезапно оказалась на пороге Собора в начале декабря, когда на Фиор опустился первый снег? Почему не может покинуть эти каменные стены и почему её так сильно тянет туда, за пределы каменных столпов и остережений послушников?       Каждую ночь, перечитывая священные рукописи, Нэнси выискивала в небе ответы. Когда было облачно – это означало «нет», когда стояла непогода – считала это карой за излишнее любопытство… А когда на темном полотне проступали звезды – тешила себя надеждой, что сегодня Эйрена благоволит её размышлениям. Тешила даже тогда, когда сестры ругали за распахнутые окна в летнюю грозу.

Все казалось странным.

      Собор, послушники, архиерей, пророчащий Нэнси грандиозное будущее. Сироты из приюта, сестра Мария, любящая собирать волосы Нэнси в тугую косу. Сильвер, ворчащий каждый раз, когда Нэнси предлагает пройтись к подножью стены и Симон, разделяющий её любопытство насчет того, каков же мир за пределами. Книги, которых касались её пальцы в сотый раз и каждая строчка, зачитанная в тысячный. Каждое «амен» и каждая молитва, вознесенная Эйрене и её стражам.

Все казалось чужим.

Апогей её созидания и вершина благославления божьего. Эйрена склонилась над человеческим дитем и, шепча наставления, вверила в кропкие ручонки дальнейшую судьбу Эдема, остерегая…

      Нэнси шестнадцать. Она, наблюдая за резвящимися детьми из окон библиотеки, любила крутить на пальце кольцо, напоминающее ей о том, что её ждало совсем скоро. Посвящение в сестринство, принятие обета, новая комната и новые обязанности. Сильвер, ставший подмастерьем, смеялся с её мечты хоть разочек увидеть мир за пределами стены, Симон, готовящийся занять место диакона, отговаривал от мысли о приключениях, напоминая, что сейчас важнее репутация нежели детские забавы.       Сама же Нэнси стояла у перекрестка. С одной стороны, служба при Соборе, обучение сирот, достойная жизнь, как для той, кто родилась никем. С другой стороны – мечта, ради которой хотелось вставать по утрам. И этот выбор давил, травил изнутри падающими вверх-вниз распрями и качелями. Нэнси четко знала, чего хочет от этой жизни, но боялась отказываться от той части себя, которая любила все эти легенды и истории о «той стороне стены».       Ведь даже прожив в Соборе шестнадцать лет, Нэнси все еще не могла понять причину…       По которой мир Собора – мир особенных детей, выросших с благодатью Эйрены – отрезан от остальных. Почему стена – непробиваемая металлическая дверь – будто бы растет в высоту с каждым днем, уничтожая любую возможность увидеть, каков мир за пределами… И чем он так опасен, раз даже послушникам и сестрам воспрещено покидать отчий дом.       Поэтому Нэнси плакала. По ночам, в подушку. Днём, вытирая слезы рукавом рясы. В полдень, во время послеобеденной молитвы, когда в голове не было ни словечка, лишь просьбы дать побольше сил справиться с трудностями. И под утро… Когда библиотека под покровом пробивающихся солнечных лучей, приветливо открывала свои двери, приглашая во внутрь знакомым голосом, звучащим с полок стеллажей.

Помни, дитя, каждые сто лет я буду посылать тебе на помощь двенадцать бессмертных душ – двенадцать генералов, способных обрушить небо на землю, расколоть почву и сжечь дотла все сущее в Эдеме.

      Нэнси читала, когда ей было плохо, когда было тошно и тоскливо на душе. Нэнси читала, даже тогда, когда сердце готово было пуститься в пляс. Нэнси читала почти что каждый день по несколько часов, бывало, что одни и те же рукописи, но читала… С неутолимым голодом, с волчьим аппетитом, будто бы заученные на зубок строчки – звучат в голове впервые. Эйренская Евангелие, Святое письмо Фивров, Двенадцать табличек и Книгу Стражей.       Все это прокручивалось в её голове яркими, будто бережно нарисованными кистью картинками. Каждая история, каждое предостережение и каждое имя – всё это срывалось с губ непроизвольно, будто бы магический заговор.       – Впервые вижу человека, которому по душе Седьмая табличка. Весьма жестокая история, на мой взгляд. Хотя, не менее поучительная.       Симон стоял подле, удерживая перед собой Евангелие. В отличии от Сильвера, только и умеющего, что ухаживать за скотом и конюшней, Симон казался эталоном местной церковной иерархии. Статный и вежливый, Симон пусть и был сиротой, но, как и Нэнси, решил отбросить свое происхождение ради многообещающего будущего.       Нэнси опустила голову, а после тяжко вздохнула: воротник рясы давил на горло, будто бы сегодня пуговицы были затянуты туже обычного. Воздуха не хватало, поэтому девушка промолчала. Хотя, с другой стороны, будет враньем, если в этом молчании не было иного умысла. Пальцы незаметно сжались, из-за чего Нэнси поспешила занять себя хоть чем-то.       На глаза попались те самые таблицы, о которых шла речь доселе. Девушка, подхватив небольшие книги, аккуратно спустилась со скамьи и подошла к нужному стеллажу.       – Просто я вижу в этой истории иной смысл.       – Легенда повествует о послушниках, которые собирались выйти за стену. Более того, они придались греху. Какой тут уж иной смысл?       Симон уперся в Евангелие, незаметно для самого себя рассуждая вслух. В его голосе – обычно ровном и спокойном – чувствовалась насмешка. Нэнси замерла, держа в руках ту самую табличку. Сомнения бесновались внутри, отчего прерывистый выдох вырвался наружу.       Двенадцать табличек всегда существовали в Соборе. О них всегда рассказывали, как об учениях, которые созданы, чтобы предостерегать юные и чистые души от греха. Что-то вроде наставления о том, как не нужно поступать, о чем не стоит думать, и какие помысли стоит сразу отбрасывать.       – Тебе бы лучше о чём-то другом подумать, Нэнси. Не забивай голову глупостями.       Двенадцать табличек отвергали саму идею «той стороны стены», превознося это как тяжкий грех. Двенадцать табличек учили на опыте предыдущих послушников, что любой грех наказуем: если не Собором, то высшими силами – Эйреной и Стражами.       Но всё равно… Именно седьмая табличка казалась Нэнси странной. История манила к себе жаждой деталей о том, почему из всех послушников за все века, только эти двое и Нэнси тешили мысль о побеге. Или же… Только они были настолько смелыми, чтобы попробовать?       – Да-а… Ты прав.       Обложка книги переливалась алым золотом, отчего пальцы сжались сильнее. Нэнси, позабыв о течении времени, стояла у стеллажа достаточно долго, чтобы Симон что-то заподозрил, но… Он был занят изучением Евангелие. Впрочем, к его удивительной воспитанности, стоило бы добавить пункт об эгоизме.

Помни, дитя, взывай к помощи генералам лишь единожды, а иначе грядет на Эдем разруха. Сила данная тебе слишком велика, посему обращайся с умом и мужайся… Двенадцать бессмертных душ, рождающиеся на рассвете каждой девятой луны нового столетия, помогут тебе, сопроводят и укажут верный путь…

      – Ты с ума сошла?!       Сильвер, обтерев ладони тряпкой, уперся ими в бедра. Его лицо – привычно ворчливое и недовольное – исказила новая гримаса. Осуждающая. Нэнси, валяющаяся в сене, выискивала хоть какие-то аргументы в потолке конюшни, но, насчитав около двадцати горизонтальных досок и пяти вертикальных, бросила эту затею.       – А что плохого в том, чтобы просто попробовать?       – Тебе там, случаем, книги на голову не падали сегодня?       Нэнси фыркнула, отвернувшись к парню спиной. Сено было мягким и, казалось, теплым, отчего тут же проснулось желание задремать на пару часиков, пока не грянет обеденная служба. Сильвер ворчал громче и громче с каждым словом, будто бы и сам находился в паре сантиметров от мирно уснувшей Нэнси. К слову, с учетом того, как её резко выдернули из полусонного состояния, так оно и было.       Сильвер, на этот раз действительно обеспокоенный предложенной аферой подруги, не мог найти себе места. Рык дер горло, поэтому парень не отказывал себе в ругательствах.       – Нэнси, это серьезное заявление. Если архиерей узнает, тебя лишат рясы. Даже не вздумай идти за стену!       – А если там будет лучше, чем здесь?       Вопрос застал врасплох. Сильвер, нависший над девушкой, резко опешил. Его, казалось, устраивала жизнь в подмастерьях в конюшне, где вместо кровати сено, а вместо туалета – выгребная яма. По крайней мере, он никогда не задумывался об альтернативе, потому что от церковников его воротило в ближайшее ведро, Симона он искренне желал облить помоями, а всю эту ерунду с Эйреной и Стражами искренне считал детской сказкой.       Единственное, что интересовало Сильвера – деньги, еда и обучение новому ремеслу.       До этого момента. До момента, пока в голову, словно паразит, не пробрались мысли об оговоренной Нэнси альтернативе.       Девушка приподнялась на локтях, заметив замешательство Сильвера и тут же воспользовалась этим. Пусть она и пылала смелостью пробраться ночью в лес и дойти до стены, ей всё же было страшно оказаться за стеной одной. Сам-на-сам с неизвестностью. Сильвера за собой тащить не хотелось, особенно с учетом того, что вероятность успеха этой затеи минимальная, но отчего-то Нэнси захотела рискнуть.       Её рука – дрожащая и холодная – коснулась его щеки. Его глаза – пронзительно черные, но в этот раз испуганные – неверующее смотрели на Нэнси, будто бы та была опасной незнакомкой.       – Легенда гласит, что некогда двое послушников покинули Собор и под покровом ночи подошли к стене.       – И что?       – А то, что в легенде не говорится, что произошло после. Неизвестно, был ли там выход. Даже не сказано, как их нашли. Всё, что известно, что им удалось достигнуть стены, что-то увидеть, совершить грех и поплатиться за это.       – К чему ты клонишь?       – К тому, что я знаю, какой грех они совершили.       Её глаза – карие, отдающие золотом – пылали уверенностью. Сильвер, почти что смирившийся с тем, что ему её не остановить, цыкнул. Нэнси знала, чего хочет. Нэнси всегда уверено шла вперед и достигала поставленных ею целей, будто бы те были пустяком. И благодаря этому её качеству, Сильверу было трудно не признать её удивительной.       Ведь Нэнси всегда приковывала к себе взгляды. Всегда присутствовала в его мыслях, даже тогда, когда Сильверу казалось, что для него важнее ремесло. Нэнси всегда была рядом, всегда крепко хватала его руку и пылала энтузиазмом новой аферы.       Но было то, что делало Нэнси воистину прекрасной.       – Какой?       – Они увидели то, что находится за пределами стены, Сильвер. Они были там.

Её рвение к свободе.

Помни, мое благословленное Солнцем дитя, доверяй лишь сердцу, а если загубишь истинного себя – следуй за звездами, в конце млечного пути я буду ждать тебя.

      Они всегда смотрели сверху вниз. В их присутствии всегда было ощущение, будто бы их лик – пусть даже каменный, пусть разрушенный временем – до сих пор таит в себе невиданное величие.       Поэтому Нэнси и пришла сюда. Чтобы вдохновиться, попросить благославления и заранее преподнести свои извинения за осознанный грех.       Пусть и знала, что вряд ли ей ответят.       – Прошу вас, Стражи, благословите мой путь, дайте сил справиться с невзгодами. Молю…       Нэнси зажмурилась, мысленно перебирая образы стражей из книг. Каждый страж являлся перед ней фантомом-призраком и, будто бы мягко касаясь её головы, шептал наставления. По крайней мере, с такой иллюзией Нэнси приходила сюда каждый день. И каждый день молила эти приходящие её образы помочь, стерпеть и не проиграть судьба-проказнице.       Дрожащий взгляд поднялся к возвышаемся статуям. К преподобной Анне, держащей в руках Ключи от небесных врат и Святое писание, которым она одарила основателей Собора. К Валькирии, смиренно сложившей облаченные в доспехи Небесной оси руки на рукояти меча. К Акванте, деве, некогда ходящей по воде и повелевающей буйной стихией.       У этих троих всегда просили удачи в начинаниях, достойного суженого и хорошей судьбы, но отчего-то их каменный взгляд сегодня не грел душу, как раньше. Нэнси склонила голову ниже, упираясь губами в сжавшиеся в молитвенной позе ладони. Огонь свечей пылал, отбрасывая танцующие тени на стены. Будто бы химеры, облепившие изображения на стенах, тени пугали.       Сейчас Нэнси как никогда не хватало свирепой уверенности и смелости, некого безумия, которым она горела буквально пару дней назад. Поэтому она подняла взор, найдя среди двенадцати статуй Стражей, нужную.       Покровителя бравых воинов. Того, кто не приемлет страха. Того, кто сам по себе… Отождествляет ужас.       Стража, который по легендам, владел силой тысячи мужей. Чье имя, пропитанное кровью и пеплом, прописано в истории ценой человеческих жизней. И чьи руки, опаленные благодатным пламенем, всегда были готовы к битве.       Сестра Мария говорила, что человеческого в нём было мало, ведь Стражи априори – существа, лишь созданные по людскому подобию, никак не люди. Она описывала его, как того, чье имя даже высокопоставленные священники боялись произносить, пусть еще худшим по репутации был Спригган – Страж-разрушитель всего сущего.       Но Нэнси сейчас мало волновала репутация или боевые заслуги, так как Этериас – тот самый воин-Страж, олицетворял всё, в чём Нэнси нуждалась прямо сейчас. Внутри бесновался необъяснимый трепет, будто бы девушка стоит на коленях не для молитвы, а для суда перед двенадцатью свидетелями.       Где только один выносит приговор. И этот самый трепет вынудил её сорваться, молить в голос.       – Этериас, прошу… Прошу тебя! Молю! Пусть всё получится! Пусть я не отступлюсь!       Нэнси жмурилась, кланялась, то поднимая взор к Этериасу, то резко опуская к собственным коленкам и расправленной по полу рясе. Кланялась и молила о помощи высшего существа, забывая о том, что Симон обещал присоединиться к службе немного позже, посему двери могут в любой момент открыться.       Да вот только… Нэнси знала, что даже если Симон придет, её уже здесь не будет. Ведь сегодня ночью, с пылающей уверенностью, с благославлением Этериаса, Нэнси, наконец, решится.       Решится сделать то, о чем лишь думала до сих пор. Решится поверить в то, что у неё получится выйти за пределы стены и увидеть тот таинственный мир «по ту сторону».

Да только не знало человеческое дитя, что в тот же час Эйрена исчезнет, оставив его самого в Эдеме. Не знало человеческое дитя горечи одиночества и бремени ответственности, возложенных богиней слишком внезапно.

      И вот Нэнси здесь, у стены.

У пропасти.

      Её вера – хрупкая и эфемерная – разбилась на кусочки, просочилась сквозь сжатые пальцы и исчезла, упав куда-то вниз. Туда, где нет дна. Туда, где ходит ветер, оббиваясь о скалы. И туда, куда Нэнси не смела сделать шаг на встречу погибели.       Всё закончилось, даже не успев начаться. Её мечты, её теории – всё это было втоптано в землю, стоило только отворить заросшие мхом двери и взглянуть правде в глаза. Вокруг стены, по ту сторону, не было ровным счетом ничего, кроме пропасти и ветра.       Нэнси рухнула наземь, чувствуя, как печенье с молоком, съеденные по дороге, вот-вот вырвутся наружу. Нэнси плакала безмолвно, выискивая в почве под дрожащими ладонями хоть что-то, что способно пробудить её от этого ночного кошмара. Нэнси задыхалась от захлёстывающих эмоций, зная точно, что на этом её «а если там лучше» заканчивается.       – Ради этого… Ради этого мы рисковали всем. Ради этого, я поставила на кон твое будущее, Сильвер. И что в итоге?       Сильвер, стоящий рядом, поднял голову к верху. Ветер моментально подхватил его кудрявые волосы, разнося их по лицу бардаком. Сильвер закрыл глаза и цыкнул, коря себя за то, что даже не попытался предугадать такой исход. Он, ведомый слепой верой и ярким светом, исходящим от Нэнси, поддался какому-то детскому, внезапному порыву и тут же пожалел.       Он ведь старше. В сравнении с Нэнси, в его словах всегда есть доля здравого смысла.       Но почему? Почему они здесь? Почему сбежали в ночь, прихватив провиант на добрую неделю и теплой одежды в мешках? Почему до сих пор стоят у стены и выглядывают хоть что-то, отличающееся от беспросветной дыры между стеной и виднеющейся далеко-далеко пустошью?       Почему все еще пытаются верить в то, что этот мир «по ту сторону» – иллюзия, а правда скрыта за полотном обмана?

Ведь правда…

      Сильвер пнул близлежащий камень вперед, со злостью проклиная сегодняшнюю ночь. Камень полетел в сторону пропасти и тут же упал вниз. Ветер перехватил звук удара о дно – по крайней мере, хотелось верить, что дно у этой дыры все же было.

Вот она.

      Нэнси стояла на коленях, упираясь руками в землю. Нэнси плакала и задавалась одним и тем же вопросом несколько минут, пока Сильвер, прошипев «черт возьми», не схватил её за локоть. Нэнси, чувствуя, как его пальцы сжимаются на её руке, молча терпела эту боль, зная, что это – меньшее, что она может принять в качестве наказания прямо сейчас.       Сильвер имел право злиться. Он даже мог скинуть всю вину на неё – наивную дурочку, перечитавшую сказок – и рассказать все служителям Собора. Нэнси была готова к любому исходу, даже к тому, где её лишают рясы и запирают на складе без еды, воды и источника света. Нэнси как никто другой понимала, на что решилась…       И что готова была дать взамен, когда на цыпочках покинула свою комнату и заперла за собой входную дверь Собора.       Все ради идеи. Ради великой теории, которую Нэнси даже не думала опровергать.       Больно. Обидно. Мерзко от самой себя.       Сильвер мчался вперед, как угорелый, спешно и размашисто убирая ветки низких деревьев с пути. Он пробивался через чащу порывисто и с ощутимой злобой, таща за собой Нэнси, которая в данный момент могла лишь поддаться его порыву и не противостоять. Она бежала за ним, спотыкаясь о ветки и ловя их удары о лицо.       Но, сцепив зубы, терпела. Хныкала про себя. Боялась обернуться назад. Боялась позвать Сильвера по имени и попросту извиниться за то, что поставила его жизнь под угрозу своим ребячеством. Она, сжимая зубы, плакала – не более.       Просто плакала. Просто смирилась с тем, что ей уготовано на рассвете. Просто жмурилась от пробегающих перед глазами картин того, как все в Соборе осуждают её.

Ведь она единственная, кто допустил ошибку. Кто, рискнув, обжегся.

Дитя Эйрены молило Богиню вернуться, молило днем и ночью, молило каждый час, каждую секунду. Стражи, стоящие подле человеческого дитя, ждали приказов, но… Прошло сто лет. Дитя погибло, Эдем наполнили его потомки, а стражи… Окаменели.

      Сильвер остановился внезапно, из-за чего Нэнси влетела в его спину. Девушка, оклемавшись, замерла, заметив, как друг будто бы потерял лицо. Стоящий в кустах волчьих ягод, Сильвер был бледнее лунного диска и темнее утреннего тумана. Он, сомневаясь в собственном зрении, шепнул Нэнси, чтобы та не двигалась. А сам на ощупь искал охотничий нож, припасенный за спиной как раз для таких случаев.       Нэнси, с опаской заглянув ему через плечо, обомлела.       Человек. В десяти метрах от них стоял настоящий человек – не местный, судя по одеянию, и явившийся перед ними явно не с добрыми намерениями, судя по клинку и луже крови у ног.       Нэнси охнула, прикрыв рот ладонями и стараясь дышать тише обычного (если дышать вообще), а Сильвер насторожился сильнее. Схватился за рукоять ножа и присел, выставив опорную ногу вперед. Сильвер был лишь жалким подмастерьем, умеющим чистить конюшню, наваливать сено, шить седло та разные фигурки из дерева вырезать. Толку от его самозащиты ровно столько же, сколько от Нэнси, однако подаренный сестрой Марией нож вселял минимальную, но уверенность.       Уверенность в том, что этим ножом он выбьет несколько секунд для побега. О победе и речи не шло, стоило парню взглянуть на распоротое брюхо неизвестной твари, лежащей почти что у ног того человека. Шутки закончились.       – Нэнси, по моему сигналу беги в сторону Собора и зови на помощь. Я попробую задержать его.       Скрежет металла о металл заставил чертыхнуться.       – А ты уверен, что у тебя силенок хватит?       Человек – мужчина – повернулся к ним лицом. Первое, что пришло в голову Нэнси, когда она взглянула на него: слово «хищник». Первое, что пришло в голову Сильвера, когда он осознал, в какое дерьмо они вляпались: слово «добыча». Мужчина, ухмыльнувшись, оттряхнул меч от крови, демонстрируя полную серьезность собственных намерений не опускать его в ножны. А наоборот – направить его на Сильвера, пытающегося отступить и отогнать Нэнси прочь.       – Какие вы, однако, шумные.       Для Сильвера это было сродни инстинкту – думать в первую очередь о Нэнси, нежели о собственной безопасности. Из-за этого он нахмурился сильнее, чувствуя, как долг превозмогает здравый смысл, но бросаться в бега и не думал. Лишь насторожился и приготовился отражать удар.       Нэнси, взволнованно схватив Сильвера за рукав, не отдавала отчет происходящему. Всё смешалось в одну огромную кучу, наслаивая события одно за другим, однако единственное, что пульсировал перед глазами – то, что если будет схватка, то вряд ли они выживут. Разница колоссальная.       – Сильвер, нам не выиграть.       – Будто бы я не знаю! Если у тебя есть альтернатива, стоит предложить её прямо сейчас.       – Давай попробуем метод переговоров.       – Предлагаешь мне опустить нож?       – Да.       – Совсем из ума выжила?       Мужчина ухмыльнулся. Только сейчас Нэнси подметила, каков он в свете ночного неба – пугающий и жуткий. Он смотрел на них зверем, обнажив клыки. Он, облаченный в черное с мехом, выглядел, как охотник, да вот только меч готов был поднять на детей, толком и не знающих как обороняться. Яркие глаза горели искрами, а голос – насмехающийся нда прижавшимися друг к другу зайчишкам – вынуждал естество содрогаться.       Страшно. Страшно осознавать, что прямо сейчас, единственное, что они могут сделать – трястись от страха и молить всех существующих богов о том, чтобы это было лишь недоразумением.       – Неужто вас не учили, что в лесу ночью опасно?       Кончик его меча ходил по земле, шурша. Шаги мужчины были тихими, почти бесшумными, а речи внушающими озноб. Нэнси, цепко ухватившись за рукав Сильвера, зажмурилась и содрогнулась, стоило этому противному шороху меча о землю снова коснуться её чуткого слуха. Сначала сбежать из Собора и облажаться у самого финиша, а после – наткнуться на чужака, явившегося из ниоткуда, да еще и с оружием.       Когда она свернула не туда? Когда успела навлечь гнев небес? Когда умудрилась напортачить так, чтобы в шестнадцать лет оказаться на волоске от гибели: если не в качестве расплаты за совершенный грех, то от рук незнакомца, явно не пытающегося скрыть свои истинные намерения?       Почему? Почему же Нэнси, желающая лишь украдкой взглянуть на мир снаружи, заслужила вот это?       Нэнси зажмурилась сильнее, чувствуя, как учащенное сердцебиение отдается в висках. Она пытается вслепую нащупать спину Сильвера и вымолить его поддержку, но… Слышит лишь крик.       Чувствует порыв ветра.       И выскользнувшее из пальцев тепло.       Сильвер, замахнувшись ножом, полетел в атаку, не думая ни о чем. Ожидаемо, его неумелый удар отразили ловко и моментально, от чего парень попятился назад и упал наземь, мыча от боли в руках. Нож, коим он пытался защищаться-нападать, выскочил из рук и отлетел в сторону – слишком далеко, чтобы дотянуться.       Секунда и острие меча чувствуется у шеи, а Сильвер, признающий поражение, только и мог, что цыкать и фыркать в сторону довольствующегося легкой победой незнакомца. Исход был предрешен с самого начала.       – Нэнси, беги!       Сильвер взревел, но тут оказался прижатым к земле. Нэнси, не успев выдохнуть, толком и не проследила за тем, как незнакомец повалил парня и заломал правую руку так, чтобы Сильвер не смог сдвинуться или сопротивляться. Парень мычал и пытался вырваться из крепкой хватки, но чужое колено болезненно упиралось в позвоночник, а ладонь – в щеку, вдавливая лицо в землю.       – Сильвер!       Нэнси рвали на части эмоции. Она, захлебываясь гневом, испугом и их необузданной смесью одновременно, сорвалась с места и тут же затормозила, стоило мужчине поднять взгляд. Свирепый, полный гнева и раздражения.       – Подойдешь еще ближе – сломаю ему руку. Вздумаешь сбежать – сломаю ему ноги. Закричишь – сверну ему шею. Отвечай на мои вопросы четко, без обмана. Если облажаешься, паренька по кускам не соберешь, усекла?       Дыхание сбилось. Нэнси, схватившись за сердце, четко ощущала острие меча у своей шеи, пусть ей прямо сейчас ничего не угрожало. Сильвер дергался, мычал и орал то на неё – за то, что стояла столбом и не старалась убежать, то на незнакомца – за то, что тот преградил любой путь к отступлению, играя слишком грязно даже для недоварвара.       – Нэнси, забудь обо мне! Беги в Собор!       – О-о… Собор, значит? Так вы послушники?       Сильвер заткнулся моментально, осознав свою громаднейшую ошибку, а Нэнси лишь стиснула кулаки. Внезапно пробравшая нутро уверенность, заставляла Нэнси пылать алым пламенем. Она, принимая правила этой странной игры, сжалась изнутри и заговорила четко, уверенно и, удивительно, без опаски «облажаться».       – Да, поэтому мы не представляем никакой угрозы. Мы просто дети, которые заплутали в лесу, когда искали целебные травы на востоке от Собора.       В ответ ухмылка.       – Где же тогда ваша корзинка?       Сердце пропустило болезненный удар. Казалось, все внутренности сжались в комочек и готовы были вот-вот выпрыгнуть из груди. Наспех придуманную легенду уличили тут же, стоило Нэнси потерять все заготовленные аргументы. Корзинка для трав… Соврать и сказать, что в спешке потеряли её где-то на пути? Или же скинуть все на то, что по дороге домой повстречали медведя, поэтому бросили все вещи на месте привала, ведь жизнь априори дороже?

Что делать?

      – Твое лицо говорит само за себя, девочка.       Хруст.       Крик.       Ужас.       Нэнси попятилась назад, затыкая рот руками и не чувствуя ног. Мужчина без раздумий вывернул левую руку Сильвера в обратную сторону, пока плечевая кость не треснула едва ли не на пополам, а сам Сильвер – не взревел. Перелом закрытый, аккуратный и умелый, да вот только… Во рту стояло мерзкое послевкусие, а в голове прокручивались отрывки слов того мужчины, где условием переговоров было «без обмана».       – Соврешь еще раз, не побрезгую сломать вторую. Думай дважды, прежде чем что-либо говорить.       Стальные нотки в его голосе будоражили. От усмешки и удовольствия не осталось и следа, только заставляющее содрогаться чувство, будто бы Нэнси на очереди. Мужчина пугал хладнокровием и проявленной жестокостью, будто бы подобная пытка для него не впервые. Стало страшно – по-настоящему страшно, когда внутри пульсирует ощущение, будто бы Нэнси ходит по острию ножа, а вокруг беснуется пламя.       – Спрошу еще раз: вы послушники Собора?       – Да.       – Что забыли в лесу ночью?       Сказать правду? Или снова соврать, но на этот раз убедительнее?       Поставить на кон свою жизнь или руку Сильвера? Да и стоит ли испытывать терпение незнакомца, явно превосходящего первое сложившееся впечатление?

Что ты предпримешь, Нэнси? Что сделаешь? Как планируешь обезопасить себя и Сильвера?

      Кулачки нещадно сжались, ответ прятался в глубинах здравомыслия, от которого Нэнси последнее время только и делала, что убегала. Она, ухватившись за наспех придуманную стратегию, будто бы котенка за хвост, решительно успокоилась. Выровняла дыхания. Взяла себя в руки.       Смело доверилась сумасшедшей идее, которая выглядела в разы разумнее, чем попытки играть с огнем.       – Ходили к стене.       – К стене?       – Да. Территория Собора ограждена стеной, мне было интересно увидеть, что там. Все, что произошло здесь – моя прихоть и моя ответственность. Этот мальчик ни в чем не виноват. Я… Я заставила его пойти со мной.       Мужчина склонил голову, из-за чего его волосы забавно подскочили. Он усмехнулся, позволяя Нэнси невзначай отметить пересекающий правую щеку рваный шрам – будто содранный ошметок кожи. Сильвер, постанывая от шока и боли под незнакомцем, готов был заплакать. Он, нашептывая отчаянное «Нэнси», жмурился и хныкал.       Он понял, что она собирается взять всю ответственность на себя, а его самого – выставить жертвой. Оно и логично, Сильвер тоже так бы сделал, будь он на её месте. Но прямо сейчас, наблюдая за тем, как её коленки дрожат, а сама она едва ли четко выговаривает слова, Сильвер не понимал, зачем.       Зачем и почему, Нэнси прямо сейчас подвергает себя такой опасности, когда у неё есть шанс сбежать.       – И что вы увидели за стеной?       – Ничего кроме пропасти.       – Судя по твоему лицу, ты явно не собираешься мириться с этим, девочка.       Нэнси дрогнула, но виду не подала. Мужчина, встав с Сильвера, пренебрежительно пнул его ногой в сторону. Незнакомец оттряхнул руки и подхватил отброшенный ранее меч за рукоять, забавно играясь с оружием в воздухе. Клинок танцевал в его пальцах, будто деревянные палочки для еды, подброшенные к верху, а лезвие приветливо отбивало лунный свет наземь.       Стоило мужчине отойти и кивнуть в сторону скрутившегося калачиком Сильвера, как девушка сорвалась с места, тут же падая на колени.       – Сильвер! Сильвер! Ты меня слышишь?!       Нэнси не знала, за что схватиться, как помочь или как облегчить его страдания. Она всего лишь звала его по имени и ласково касалась щек, моля всех известных её богов и стражей о том, чтобы перелом действительно был легким. Чтобы Сильвер отделался лишь им, да небольшими синяками, а не чем-то серьезным.       Её пальцы дрожали в такт сбитому дыханию, учащенному сердцебиению и накатывающей, словно волна, панике. Нэнси не знала, что делать дальше, ведь именно сейчас её блистательный план, слепленный на скорую руку, обрывался на полуслове.       А мужчина ходил кругами, будто Нэнси и Сильвер – действительно добыча, загнанная в угол. Туда-сюда, перекидывая меч с правого плеча на левое и наоборот. Туда-сюда, растягивая шаги и мучительное удовольствие в неспешном тоне и незамысловатой мелодии.       Туда-сюда, довольствуясь видом того, как Нэнси прижала к себе голову побледневшего Сильвера, якобы защищая.       – Скажи-ка, милая, вас учили Двенадцати таблицам?       – Да.       – Знаешь ли ты историю Седьмой?       Тишина, прерываемая лишь биением сердца и болью от закусанных до крови губ. Нэнси сомневалась, попутно пытаясь придумать нечто получше, чем переговоры. Нэнси крепко сжимала Сильвера в объятиях, боясь, что прямо сейчас в неё полетят стрелы.       – Д-да.       – Что же… Тогда…       Он подошел ближе. Шаг, два, три. Неспешно, аккуратно, вальяжно и будто бы специально-выдержано. Он плавно игрался с мечом, тут же направляя к Нэнси и приподымая её подбородок блеснувшим на свету концом. Нэнси цыкнула про себя и сжала зубы до скрежета, чувствуя холод на коже и опасность у горла.       – Расскажи-ка мне эту легенду.       Нэнси зажмурилась и выдохнула, но спокойствие так и не снизошло на её сознание. Вместо этого – тревога, рябившая алым перед глазами, будто накинутое на голову полотно. Нэнси опускает взгляд, выуживая из памяти остатки заученной наизусть легенды, попутно мыслям о том, что же задумал этот человек. Почему из всех возможных вопросов, он задает те, что связаны с религиозными текстами и святыми писаниями.       И почему… Угрожает, играючи?       – «Дети Эйрены, рожденные от её благодати и живущие под покровом Собора, нарушили верховный закон: перед девятой луной, прокравшись к лесу, дети бежали к стене. Дети желали увидеть, дети хотели узнать, что же за каменной оградой, каков же мир на самом деле».       Слова лились из неё, будто бы вода с кувшина. Нэнси, с трепетом прижимая стонущего от боли Сильвера, дрожала. Дрожала, плакала и тряслась от ужаса, сковывающего её изнутри, будто бы медные цепи. Нэнси шептала цитаты, выуживая обрывки истории из памяти, боясь упустить что-либо. Меч у горла сбивал с нужной мысли, но, благо, мужчина не выглядел раздраженным.       Скорее, предвкушенным. Довольствующимися видом на загнанную в угол жертву зверем, знающим толк в угрозах. Его взгляд – во истину не человеческий, дурманил сознание, подымая из недр памяти худшие кошмары, что Нэнси похоронила внутри себя еще давным-давно.       Нэнси захлебывалась: истерикой, паникой, осознанием того, что прямо сейчас она и Сильвер повторили судьбу детей из Седьмой таблицы. Что она – жаждущая неизвестности – обрекла Сильвера на верную погибель.       Только из-за своей прихоти. Из-за эгоистичного желания заглянуть за шторку тайн и секретов Собора, даже не догадываясь, что все секреты всегда были на ладони.       Неоправданные жертвы. Горькие сожаления. Мерзость, застывшая на языке тошнотворной желчью.       Нэнси цитировала и плакала, желая вернуться в тот день, когда сиротки впервые спросили её о родителях. Не грустно ли ей? Не тоскливо ли? Не чувствует ли она себя одинокой?       – «Но грех их был страшен, отчего получили сполна, заплатили цену. Имена их стерты, а души забыты, да только урок усвоенный, стал таблицею Двенадцатою».       Нэнси глупа. Нэнси наивна. Нэнси, споткнувшись о собственные ноги, упала лицом в лужу. И продолжала там сидеть, пока это болото не затянуло её по горло.       – Ничего не напоминает?       Гордость пережала горло, а в глаза попала пыль самообмана. Нэнси была слепа все это время. Нэнси не видела, не слышала, да и не хотела осознавать, что её действия никак не останутся безнаказанными. Нэнси брела под покровом тумана, ведомая собственной глупостью.       – Знаешь, чем закончилась история?       – Дети заплатили цену за совершенный грех.       Насмешка в ответ. Мужчина, плавно приподняв её голову мечом повыше, надменно хмыкнул. Меч, коснувшийся кожи внезапно, резанул обжигающим льдом. Мужчина выглядел всезнающим богом, видящем в Нэнси бестолковую овечку, отбившуюся от стада – не больше, не меньше.       Девочка смотрела на него отнюдь не овечкой, скорее, волком. Её взгляд – отрешенный и разбитый – прожигал в этой самодовольной роже дырку, искренне желая возмездия. Но руки её по-прежнему сжимали Сильвера, успевшего побледнеть. Она противилась, но смиренно осознавала свою участь.       – Их убили.       Очевидно.       – И раз ты здесь, значит, готова была пойти на подобный риск.       Очевидно.       – Ты все еще хочешь увидеть, что за стеной?       И снова эта мерзкая ухмылка. Нэнси прищурилась, выглядывая в незнакомце толику чего-то хорошего, чего-то от мира господнего, а не прогнившее мясо, натянутое на кости. Прогнившую душу, в глубине которой лишь жестокость, деньги и желание власти.       Он – порочный человек. Если человек вообще.       Нэнси металась от одного к другому. В сознании её бушевал девятый вал, но она уперто сжимала Сильвера в своих руках и буравила взглядом незнакомца, готовая в любой момент дать отпор руками, не жалея ни крови, ни плоти. В сознании блеснуло любопытство, но она все еще помнила, как вдребезги разбились все её мечты, стоило ей увидеть пропасть.

Есть ли что-то за стеной?

      – Но там пропасть.

Если ли что-то… За пропастью?

      – Пропасть не бесконечна.       Юркий ветер обдал лицо приятной прохладной: отрезвляющей, возвращающей сознание на место. Мужчина ухмыльнулся, а Нэнси, охнув, опустила плечи.       Порочный-порочный человечешка, играющий на её слабости. На её желании узнать больше, как можно больше. Ведь эта тяга знания поглощала её с самого детства, будто бы поселившийся в чреве паразит, ищущий во чтобы вонзить свои клыки. Нэнси хотела и всегда грезила о чем-то большем, нежели просто библиотека и свеча на хлипком столе.       И этот волчий аппетит было трудно сдержать. Еще сложнее было отказать самой себе в этой удивительной возможности узнать… Действительно ли существует это призрачное «а что если там лучше»?       – Нэнси, не вздумай…       Сильвер простонал, пытаясь крепко перехватить её дрожащие ладони. Нэнси потеряла рассудок всего на секунду, но уже стояла у очередного перекрестка.       – Прямо сейчас я даю тебе право выбора, девочка. Я могу отвести тебя туда, куда ты хочешь попасть. За стену, за пределы Собора.       Протянутая ладонь, опущенный меч и голос – пропитанный фальшивой доброжелательностью настолько, что хотелось довериться. Мужчина присел на одно колено, завлекая девочку сладкими речами о чем-то невозможном.       – В чем подвох?       Ухмылка.       – Ты останешься там одна.       Картинка снова рушится. Бьющая по спине дрожь встряхнула обмякшее тело.       – Уверен, проживешь от силы пару часов, пока тебя не разорвет дикий зверь или не схватят разбойники. Но эти пару часов будут незабываемыми.       Рисуемые воображением картинки пугали, вызывали тошноту.       Перед глазами лица разбойников, протягивающих мерзкие руки к её юбке. Перед глазами кровавое месиво и копошащийся дикий зверь в её разорванном брюхе. Перед глазами темная и густая чаща мертвого леса и красные пятна, прячущиеся в кустах.       Нэнси видела обрыв. Ползущие в её сторону голые ветви деревьев, будто острые шипы. Всепоглощающее пламя и гниющие туши животных. Нэнси видела, как дикие звери смотрели на неё, как из глубин леса кто-то рычал и точил когти. Как что-то сжимало её горло и разрывало на части тело.       Нэнси видела себя: потрепанную, истерзанную и убитую горем. Сидящую на голой земле и сжимающую остатки окровавленной, изодранной одежды на дряхлом теле. Видела, как глаза искали выход. Видела, как костлявые руки выдирали волосы и оставляли синяки на плечах.       Видела и искренне хотела вырвать эту душераздирающую картину у себя из головы.       Стоны, крики, оглушающие звуки, перемешавшиеся в какую-то сумасшедшую какофонию. Нэнси не хватало воздуха, но она упорно видела эти образы перед глазами, точно зная, что каждая ветвь её будущего закончится погибелью.       Мужчина ухмылялся.       – Голод, холод, одиночество. Голоса в голове и преследующее тебя ощущение, будто бы все вокруг хочет тебя убить.       – Таков.. Мир за стеной?       – Будь он другим, вас бы не держали в Соборе.       Ухмылка.       Нэнси опустила руки. Сильвер, прерывисто выдохнув, ощутил под собой легкую дрожь её коленей. Сильвер готов был протянуть руки, чтобы крепко сжать Нэнси в объятиях, но мог только наблюдать, лежа безвольным бременем на её ногах.       – Зачем вы мне это рассказываете?       – Чтобы увидеть, что ты выберешь: смиренную жизнь тут или зрелищную смерть там. Хотя, совру, если скажу, что не преследую личный мотив.       Мужчина, присев на корточки, подпер щеки ладонями. Мужчина, сохраняя стальные нотки в слащавом голосе, оставался непреклонным и безразличным к судьбе какой-то там девушки. Его черная накидка тянулась шлейфом по земле, а взгляд нарочито глумящийся, чувствовался на теле раскаленным железом.       Личный мотив?       Нэнси, закусив губы до ощутимого послевкусия, готовая была сплюнуть, будто бы во рту жег яд. Её выбор прямо сейчас повлияет на дальнейшую судьбу: пожертвовать теплом, едой и крышей над головой, чтобы дать волю своим желаниям… Или же остаться в Соборе, довольствуясь тем, что есть.       Ведь Нэнси не могла сказать, что в Соборе плохо. В Соборе хорошо, даже очень…       Так зачем лезть на рожон? Зачем ставить на кон абсолютно всё, когда есть вероятность это самое всё потерять в одночасье?       Глаза, стоящие на мокром месте, опустились к собственным рукам. К бледному Сильверу, лежащему на её коленях. К его выражению лица, впервые демонстрирующего беспокойство, тревогу. Парень был лишь безмолвным свидетелем происходящего, но даже сейчас в её присутствии ощущалась поддержка.       – Не важно, что ты выберешь, Нэнси..       Его здоровая рука бережно коснулась щеки, аккуратно пряча спутавшиеся пряди за ухом. Его ладонь – большая и отчего холодная, мягко скользнула по коже. Нэнси, шмыгнув носом, уперлась носом в его ладонь, чувствуя, как стержень внутри неё ломается. Как из окон выбивается стекло, как построенные воздушные замки рушатся, а над её маленьким мирком – миром книг, историй и сказок – сгущаются тучи.       – Я пойду за тобой.

Как с трудом открытая металлическая дверь внутри Стены захлопывается прямо у её носа.

      Мужчина поднялся и отряхнул накидку, явно довольствуясь происходящим. С его лица, искаженного хищной гримасой, не сходила улыбка. Воистину дьявольская ухмылка. Его голос, пропитанный желчью и холодным расчётом, разносился по лесу, словно приговор. Нэнси, вынудив себя криво-косо улыбнуться Сильверу, заплакала.       В этот раз безмолвно.       – Выберешь стену – я отведу тебя туда, оставлю и делай, что душе угодно. Выберешь Собор – верну вас служителям и даже подыграю вашей забавной легенде о сборе трав поздней ночью.       Мужчина подобрал меч и опустил его в ножны. Его лик – темный и пугающий – казался призраком в лунном свете. Нэнси, шмыгнув носом, решительно сжала кулаки. Нэнси, сцепив зубы, сделала выбор. Нэнси, крепко схватившись за ладонь Сильвера, готова была смириться с собственным решением.       И смириться с тем, что с этого момента в её жизни нет места сожалениям.       – Решать только тебе, Нэнси. Однако помни, как только выберемся из леса, пути назад не будет.

Прошло еще сто лет, а Стражи все стояли камнем благородным, охраняя алтарь божественный и принимая вознесенные молитвы. Дитя человеческое погибло, равно как и часть легенды, успевшей затеряться среди времени и пыли.

      Седло опустилось на спину лошади с непривычным шорохом. Мужчина готовился к предстоящему пути, посему мысли его были заняты лишь дорогою. Отточенные движения и дисциплина – вот чем он мог похвастаться даже в такую трудную минуту, когда между долгом и совестью, превозмогает нечто человеческое.       Извращенное и неправильное, как для того, кто обязан крепко держать меч и сносить головы с плеч нечестивых.       – Думаю, ты обошелся с ними чересчур жестоко.       Грей, стоящий у порога в конюшню, покачал головой. Вероятно, хотел вызвать что-то вроде сожаления, но бремя, которое нес мужчина нельзя было сломить лишь парой слов. Ведь давным-давно он отвергнул всё человеческое, избавился от надмерной чувствительности и забыл о том, каково это: сожалеть.       – В стиле Этериаса.       – Я безумно рад, что соответствую своему имени, Зеро.       Мужчина фыркнул в ответ колкостям товарища, пусть и собирался сделать это как-то помягче. Прямо сейчас на его сердце вьюга, которую невозможно оправдать одним лишь титулом Стража Эйрены. Даже если Этериас, призванный в Собор молитвой, в корне отличается от остальных защитников Богини. Даже если его кличут бравым, но жестоким.

Беспощадным, но справедливым.

      – Девочка мне «спасибо» скажет, уж поверь.       – Тогда зачем нужно было ломать руку?       Ладонь, доселе скользящая по гриве скакуна, дрогнула. Мужчина, опустив тяжелый взгляд на пол, скривился: то ли от беспорядка под ногами, то ли от застывшей грязи на ботинках… То ли от самого себя, возомнившего себя героем, призванным отвести невинные души от греха. Как того просила Эйрена, как прописано в религиозных текстах и как хотелось душе истинного Этериаса, успевшего переродиться более десяти раз в разных телах.

И каждый раз по-разному, но одинаково жестоко.

      Развернувшись в сторону выхода, мужчина прошел мимо, держа поводья в руке, – будто бы мрак, вышедший на охоту. Лошадь послушно пошла к выходу, ведомая хозяином. Накидка тянулась темным шлейфом позади, а шаги были короткими, но уверенными. Этериас задел плечом озадаченного приятеля, да вот только тот не собирался стоять молча.       – Нацу, черт тебя дери, куда ты собрался?!       – У нас мало времени, забирай мальчишку и возвращаемся.       – Ты вот так просто уйдешь?       – Назови хотя бы одну причину, почему я должен остаться здесь?       Грей опешил, тут же позабыв о том, что хотел донести. Будучи явленным Стражем Зеро, он всегда видел себя кем-то вроде наставника-товарища для Этериаса, ведь таково завещание предков, но прямо сейчас на языке не было ни единого ловкого слова или показного наставления. Грей опустил руки и цыкнул в голос, явно недовольный происходящим.       Нэнси вернулась в Собор разбитой, а Сильвера срочно доставили в лазарет. Двое Стражей, прибывших за новым кандидатом, сопроводили детей как ни в чем не бывало, оправдав травмы как детскую забаву, которая вышла из-под контроля. Будто бы Сильвер залез на дерево, чтобы собрать ценный материал для лекарства, но по «счастливой» случайности упал.       Будто бы встреча со Стражами – глупое стечение обстоятельств, а не уловка Нацу, чтобы Нэнси и думать не думала о стене.

Ведь именно она…

      – То, что Нэнси взяла от тебя самое поганое, что может взять ребенок от своего отца.

Обратилась с молитвой к Этериасу.

      Нацу остановился. Его волосы подхватил ветер, отчего его фигура – привычно мрачная и таинственная, выглядела воистину скорбно. Казалось, с момента обращения в Стража Этериаса, весь лик Нацу был соткан из тоски и уныния, но только сейчас Грей понимает природу этого впечатления. Причину, по которой Этериас держится подальше от новых знакомств, веселья, выпивки и борделей.       Почему гонится за битвами, уверенно размахивает мечом и решительно замахивается над головой стариков, женщин и детей. Почему пытается выплеснуть ненужные эмоции и утопиться в крови. Почему отметает человеческую часть себя и вынуждает жить себя по правилам «Стража, ждущего команды сдохнуть в канаве».       Потому что семнадцать лет назад, когда была написана Седьмая таблица, именно Нацу был тем послушником, грезившим стеной больше, чем кто-либо.       Кто, ослепленный мечтой увидеть мир, обжегся и был убит.       Кто, имея всё, это самое все потерял.       И кто прямо сейчас пытается уберечь единственное важное во всем мире от схожей ошибки.       – Нацу, я серьезно. Это ведь ваша первая и последняя встреча, почему бы тебе не..       Ведь родители на то и родители, чтобы беречь детей.       Этериас запрыгнул на лошадь и подхватил поводья. Лошадь, топчась на месте, повела мордой, но тут же прислушалась к тихому голосу хозяина, приговаривающего «тихо-тихо». Грей, возмущенно вглядываясь в черты лица друга, не понимал, почему он, имея последнюю возможность рассказать Нэнси правду, попросту сбегает.       Они прибыли сюда, чтобы забрать некого Симона – выбранного Эйреной кандидата на место Стража Мистгана, чтобы он обучился всему в столице, а после принял свою судьбу, какой бы жестокой она не была, но… Разве это не удача? Встретить Сильвера и Нэнси в одном из двенадцати Соборов Фиора в чаще леса, когда эти двое глупых птенчиков пытаются вырвать правду из лап церкви?       Разве они, как родители, не должны хотя бы дать знать, что они не одни в этом большом и несправедливом мире?       Разве это не их долг?       Нацу, поведя поводьями, развернул лошадь и обратился к Зеро. Скорее, не к нему самому, а к здравому смыслу, одураченному этим глупым отцовским долгом, когда от этого самого долга ничего не осталось.       – Я сделал то, что посчитал нужным, Грей. Сейчас мы Стражи, никак не люди.       – Но…!       – Будь Люси здесь…       Лошадь подпрыгнула, а Нацу, утихомирив её натянутыми поводьями, держал лицо ровным. Лед не тронулся, даже не растаял. Нацу – Этериас – по-прежнему оставался Стражем: хладнокровным и безразличным к судьбе сирот из Собора. Ведь он более не человек: страждущий и ищущий покоя.       Ведь однажды он уже потерял кое-что дорогое сердцу из-за глупых амбиций. Из-за идеи, ради которой готов был рискнуть всем.       – Она бы сделала ровно то же самое.       Голос дрогнул лишь на секунду, но этой секунды хватило, чтобы Грей увидел правду – такую, какая она есть. Завуалированная между строк истина, непостижимая для тех, кто не видел смерти близких. Кто не знал, что такое держать в руках холодное тело и молить богов вернуть к жизни того, кто этой жизни, как оказалось недостоин.       Кто не знает, что такое ошибаться шаг за шагом и, наконец, сделать единственный правильный выбор в своей жизни.

«Куда бы ты не пошел, Нацу, мы всегда будем вместе». «Тогда давай сбежим. Я хочу увидеть мир с тобой, Люси».

      На Собор опустился покров ночи: холодный и убаюкивающий. Нэнси, сидящая подле Сильвера в лазарете, крепко сжимала его руку, моля Богов о выздоровлении. Её лицо, обрамленное тоской, изменилось: больше не было яркой улыбки и пылающих глаз. Больше не было храбрых слов и громких заявлений. Больше не было веры в то, что решимость помогает нуждающимся достигать высот.       Взгляд – покорный и смиренный – скользнул по бледному лицу Сильвера с сожалением, виной. С губ сорвался шепот, переросший в ругательство. Нэнси, склонившись нал больничной койкой, злилась на саму себя. Злилась, но пыталась смириться с тем, что завтра будет другим.       Не таким, как прежде. Не таким, где она – ведомая любовью к книгам – строит теории о мире «по ту сторону».       – Иногда лучше жить в неведении, чем отдать жизнь за мимолетное желание.

Ведь «той стороны», как и любви к книгам… Больше нет.

И вот… Явился человек, знаний жаждущий. Слепо бродил по миру Эдема, в поисках одного лишь ответа. Страдал человек, терялся в догадках, пока не познал истину, утаенную Эйреной. Мир, сотворенный Богиней, предназначен лишь для абсурда и страданий.